Тоомас Линнупоэг стоял в зале, душа его была переполнена ликованием и трепетом, как вдруг в дверях зала появилась Кюллики и рядом с нею…
…Тоомас Линнупоэг зажмурился и посмотрел снова, нет, это была явь: рядом с Кюллики стояла ее мамаша, губы ее были ярко-красные, словно стоп-сигнал, на лице торжественная улыбка. Ни дать ни взять — лакированная картинка!
Первой реакцией Тоомаса Линнупоэга было исчезнуть. К счастью, в зале имелся еще и второй выход. Тоомас Линнупоэг втянул голову в плечи, потихоньку выскользнул в коридор и укрылся в своем классе. Тоомас Линнупоэг был уверен, что мамаша Кюллики вскоре усядется где-нибудь в первом ряду рядом с какой-нибудь учительницей, и он вновь получит возможность свободного передвижения. Но Тоомас Линнупоэг не учел одного психологического момента: прежде чем прочно усесться на место, мамаша Кюллики хотела обозреть класс, где учится ее доченька, и парту, за которой она сидит. Минуту спустя мать и дочь вошли в класс, и на этот раз у Тоомаса Линнупоэга уже не было возможности исчезнуть — в помещении имелась лишь одна дверь.
— О-о, Тоомас Линнупоэг, здравствуй! Рада тебя видеть! — воскликнула мамаша Кюллики, протягивая ему руку.
— Здравствуйте, — автоматически ответил Тоомас Линнупоэг. Он и руку протянул автоматически, неожиданная метаморфоза мамаши Кюллики лишила его способности логически мыслить, и не только логически, то и просто мыслить.
— Я, кажется, была немного несправедлива к тебе, — продолжала мамаша Кюллики, — но я из тех людей, которые не боятся признавать свои ошибки, настоящий советский человек никогда не боится признавать их. Но мой тогдашний визит к вам можно извинить, ведь я тогда еще и понятия не имела, что это был поцелуй в знак благодарности, Кюллики не сразу мне об этом поведала. Не знаю, как тебя и отблагодарить, мы с Кюллики обе в долгу перед тобою.
Будь это какой-нибудь другой случай, Тоомас Линнупоэг за время такой длинной тирады уже пришел бы в себя, но на этот раз каждая фраза мамаши Кюллики заново сбивала его с ног, он боялся, что в следующее мгновение та, чего доброго, упадет ему на шею и станет его целовать. Да и как было Тоомасу Линнупоэгу собраться с мыслями, если Кюллики беззвучно хихикала за спиной своей мамаши и показывала ему язык.
Возможно, мамаша Кюллики и еще поговорила бы, но испугалась, как бы не потерять свое место в первом ряду. Она быстренько осмотрела парту своей дочери и отбыла обратно в зал.
— Ты, наверное, ничего не понял? — спросила Кюллики, все еще смеясь.
Тоомас Линнупоэг, действительно, ничего не понимал, но ведь и он тоже был настоящим советским человеком, не боялся высказать то, о чем думает, а стало быть не побоялся и попросить:
— Может быть, ты объяснишь мне, Кюллики?
— Все проще простого, — Кюллики снова засмеялась, — у меня теперь два дневника, один пишу для себя, а второй — для мамы. Отныне у нее самая распрекрасная дочь, такая, какой она ее хочет видеть. Если бы ты только знал, как счастлива мама и как мы теперь с нею ладим!
— А о каком это поцелуе в знак благодарности она говорила? — спросил Тоомас Линнупоэг все еще недоверчиво.
— Ну, это тот самый поцелуй. — Кюллики усмехнулась. — Я задним числом приготовила к нему гарнир. Описала в дневнике, как ты спас мне жизнь, выдернул меня чуть ли не из-под колес автомашины, вот я и поцеловала тебя в знак благодарности. Теперь этот поцелуй в глазах мамы стал таким благородным, что она разрешила бы мне и еще раз тебя поцеловать.
Тоомас Линнупоэг мигом перевел разговор на другую тему.
— Зачем ты позвала на вечер свою маму?
— Так не я же ее звала! Она — выпускница этой школы да еще и патриот ее, каких поискать.
— Выпускники ведь приглашены на завтра, — заметил Тоомас Линнупоэг.
— Плохо же ты знаешь мою маму! Она и завтра будет на месте первой. — После небольшой паузы Кюллики спросила: — А Майя придет сегодня?
— Да, — ответил Тоомас Линнупоэг.
— Так чего ты тут торчишь?! Ведь она не знает нашей школы, не сообразит, куда пойти, — пожурила Кюллики Тоомаса Линнупоэга и потащила его из класса.
Тоомас Линнупоэг совершил круговой обход, Вийви и Майи еще не было видно, и, чтобы наверстать потерянное время, Тоомас Линнупоэг занялся делом. Он прошел за сцену проверить, на месте ли гонг, которому предстояло укоротить речь дяди Беньямина. Сцена была полна музыкантов, они пробовали свои инструменты. С гонгом все было в порядке.
— Не вздумайте его трогать! — наказал Тоомас Линнупоэг мальчикам.
Затем он разыскал Киузалааса, именно Киузалаас, по договоренности с Тоомасом Линнупоэгом, должен был ударить в гонг, и Тоомас Линнупоэг несколько раз повторил ему для верности:
— Запомни, ровно через двадцать минут! Ни раньше, ни позже. И не бухай так, чтобы вся школа гудела, ударяй с толком.
— Не бойся, Киузалаас не оставляет в беде своих друзей.
Появилась Майя, и в зале сразу стало светлее и теплее, словно само солнышко пожаловало на праздник. В действительности же настоящее солнце находилось за облаками и собиралось опуститься за горизонт. В зале зажгли все лампы, и праздник мог начинаться. Едва только Тоомас Линнупоэг успел вместе с Майей и Вийви усесться, как директор взошел на трибуну и начал речь. О чем он говорил, Тоомас Линнупоэг не слышал. Слова пролетали сквозь него и мимо него, ни одно из них не достигало сознания Тоомаса Линнупоэга. Вначале, правда, он пытался придать своему лицу выражение внимания, но это ему никак не удавалось, его глаза сами собою обращались в сторону Майи.
— Не смотри на меня все время, — прошептала Майя.
— Отчего это мне нельзя на тебя смотреть, — тоже шепотом возразил Тоомас Линнупоэг, — мы же не на уроке. Мы на празднике.
Но Тоомас Линнупоэг все же учел желание Майи и стал косить на нее лишь уголком глаза. Майино плечо прикасалось к плечу Тоомаса Линнупоэга и все время его электризовало. Тоомас Линнупоэг жалел, что они сидели не в кино, где темнота, — как было бы приятно взять руку Майи в свою! Но в школьном зале было возмутительно светло, к тому же позади них сидела Кюллики, а рядом с нею — Тойво Кяреда и Пеэтер Мяги. И то хорошо, что хоть Вайке Коткас пристроилась в передних рядах зала.
После директора выступило еще несколько гостей, незнакомых Тоомасу Линнупоэгу. Они говорили очень корректно, то есть коротко. Потом выступал ансамбль, потом что-то декламировали, потом…
…потом на трибуну поднялся дядя Беньямин.
Тоомас Линнупоэг думал, что его речь сейчас польется, словно бурный водопад, но дядя Беньямин некоторое время не мог выговорить ни слова.
— В этом здании, среди вас, и я чувствую себя молодым, — начал наконец дядя Беньямин свою речь, и его голос слегка дрожал, дядя Беньямин никак не мог справиться со слезами умиления.
Он рассказывал о том времени, когда был еще молодым учителем. Тоомасу Линнупоэгу эти речи были знакомы, но дядю Беньямина можно бы и послушать, он всегда говорил с приятным юмором. И Тоомас Линнупоэг слушал. Слушал, и ему даже не верилось, что этот прекрасный оратор его хороший знакомый, но как раз в тот момент, когда Тоомас Линнупоэг шептал об этом Майе, за сценой вдруг послышался оглушительный звон, словно там разбили целый сервиз.
— Неужто уже прошло двадцать минут? — Тоомас Линнупоэг с испугом повернулся к своим друзьям Пеэтеру Мяги и Тойво Кяреда.
— Только семь, — уточнил Пеэтер Мяги.
— Этот Киузалаас что-то напутал, вот чугунная голова! — выругался Тойво Кяреда.
— Какая там чугунная! — возразил Тоомас Линнупоэг. — У него в голове только H2O!
Дядя Беньямин оборвал речь на полуслове и с удивлением огляделся, затем он все же закончил фразу и добавил:
— Я, правда, собирался говорить немного дольше, но так и быть, моим юным друзьям, как видно, не терпится потанцевать. Предоставим молодости ее права. Счастливых вам танцев!
И дядя Беньямин, сопровождаемый бурей аплодисментов, сошел с трибуны, но аплодисменты никак не смолкали. Они прекратились лишь после того, как занавес поднялся и на сцене заиграл оркестр.
Когда уже отодвигали скамейки, чтобы освободить центр зала для танцев, к Тоомасу Линнупоэгу подошла Вайке Коткас.
— Ну и влетит же тебе теперь! — сказала она, и в ее глазах мелькнула искорка злорадства. — Я сидела позади учительницы Кивимаа и слышала, как твой любимый дядя Беньямин сказал: «Я ведь и так обещал произнести короткую речь, но, смотрите-ка, выходит, она вышла все же длинноватой, раз мне знак подали». Учительница Кивимаа спросила, кто же его ограничил во времени, и дядя Беньямин рассказал все, как было. И директор тоже слышал.
— Чертов Киузалаас! Ох, добраться бы мне до его ушей! — высказал Тоомас Линнупоэг пожелание, и — можно было подумать, что он обратился к золотой рыбке, — в следующее мгновение Киузалаас стоял перед ним.
