Дмитро Ткач - Шторм и штиль

Вошли в хату. Стол был еще накрыт, ведь с него-то и началось торжество, так велит старый обычай…

Грустно. Не хватает одной живой души. Вот только что была, грела своим теплом эти стены, на всем еще осталось тепло ее рук, тут еще звенит ее голос, а ее самой нет… Если бы ушла лишь ненадолго, а то — навсегда. Ну, само собой, разумеется, будет приходить, но это уже не то…

Сели за стол. Семен Кулик налил всем по рюмке домашнего виноградного вина, еще раз пожелал молодым счастья — здоровья, и у него задрожали губы.

— Вот мы с тобой, Ульяна, и осиротели под старость.

И заплакал. Старался скрыть слезы, тер кулаком глаза так, словно пылинка в них попала, отворачивался, не хотел, чтобы видели его таким взволнованным и слабым.

— Сдуру плачешь, Семен, будто маленький, — накинулась на него Марина. — Радоваться надо. Такой зять! Сам же видел, что рано или поздно поженятся они. Да наш Юра, глядишь, и адмиралом станет! Будешь иметь своего адмирала в хате!

Семен еще раз вытер глаза костлявым кулаком. Взгляд у него потеплел, и, казалось, даже повеселел немного.

— Может, и станет. Только зачем ему теперь моя хата на Портовой улице? Ты же сама когда-то говорила: женим Юрку с Полей, да к свадьбе вот эту стенку и развалим, чтобы одной семьей жить… Говорила или нет?

— Говорила, ну и что?! Разве наперед знаешь, как получится?

— Забудут они нас, стариков.

— Чтобы Юра да Поля забыли?! — Марина даже руками всплеснула. — Пусть только попробуют! Я ее за косы, да сюда: кланяйся родителям в ноги, такая-сякая, они тебя в люди вывели! Вот наш Сашко уже десятый заканчивает, скоро в военно-морское пойдет, тоже в офицерское, так что же, по-твоему, забудет он, как я ему рубашки стирала да самый лучший кусок подкладывала? Или, случится, заболеет, так сидишь возле него всю ночь напролет и не дышишь, к его дыханию прислушиваешься… Разве такое можно забыть?

— Так Сашко же у вас родной, а Поля… сами знаете. Я ей не родной отец, а Ульяна — не родная мать…

Ульяна не в силах была спокойно все это слушать, ушла в другую комнату. Разговором завладел Федор Запорожец:

— Э-э, нет, Семен. Что-то у тебя язык заработал, как корабельный винт на холостом ходу. Это у тебя от сердечной тоски… Стыдно и думать, что Поля тебе не родная. Разве я забыл, как ходила она, маленькая, по развалинам Севастополя? Не просила хлеба, только голодными глазами на людей смотрела. Может, кто сухую горбушку даст, может, сырую картофелину — и ту сгрызла бы, немытую, сырую… А ты, Семен, взял ее за тоненькую ручку и повел к себе домой. Оно, дитя малое, к обоим вам душой прилепилось, к тебе и к Ульяне. Душой и телом прилепилось. И вы с Ульяной свои сердца ей отдали. Так родные вы с Полей или не родные? И как у тебя язык поворачивается.

— Опять ты, мой художник, разговорился? — подала голос почему-то долго молчавшая Марина.

Но Семен Кулик сердито махнул на нее рукой: — Не мешай! Пусть человек все скажет.

— Так вот я и говорю, — продолжал Федор, ободренный словами своего соседа, — что ты, что Ульяна — вы для нее самые родные из всех родных. А если бы и на самом деле ее родители нашлись, то были бы вы с ними одна семья. Как, Марина, точно я говорю?

— Точно, точно, Федя. Ну, вы тут посидите, а я к Ульяне загляну. Ушла на минутку — и запропастилась…

Уже гасли звезды на небе, когда Федор Запорожец с Мариной собрались домой. Да не со двора во двор. Молча, не сговариваясь, направились на крутой берег.

Долго стояли там. Она опиралась на его руку. И поэтому он чувствовал себя помолодевшим и сильным.

Внизу просыпалось, перекатывая спокойные волны, море. Над ним плыли утренние тучки. С каждой минутой они становились все тоньше, прозрачнее, легче.

— К погоде, — сказал Федор Запорожец.

— А ты нарисуй их, Федя, — мечтательно ответила Марина, думая о чем-то своем.

Аркадий Морозов принял участие во флотских соревнованиях радистов и завоевал первое место.

Он был недосягаем для других участников этой необычной борьбы, в которой проявляется острота мысли, внимание, мгновенная реакция на каждый звук в наушниках и удивительная работа пальцев на радиотелеграфном ключе.

Он передавал в эфир двести десять знаков в минуту, и контрольно-измерительная аппаратура подтвердила, что в передаче не было никаких искажений.

С такой же поразительной быстротой, легко и безошибочно, словно играя, он принимал и записывал на бумаге все, что передавали лучшие мастера эфира.

Фотография Аркадия Морозова появилась во флотской газете, корреспонденты написали о нем статьи, ему было присвоено звание специалиста первого класса.

Юрий Баглай и вся команда ходили именинниками. Еще бы! Не каждому кораблю посчастливится иметь у себя такого радиста!

Но тут взбунтовался Мартын Здоровега. Он вразвалку подошел к боцману Андрею Солянику и недовольно спросил:

— Так что же это получается? Если ты — радист, моторист или гидроакустик, то тебе — первый класс! А если я в боцманской команде, то мне никакого класса? Ясное дело, на чем же я его заработаю? На краске, на морских узлах да на швабре? Э-э, нет, так не пойдет, товарищ боцман. Я хочу тоже стать классным матросом. Чтобы и значок на груди, и почет.

Был выходной день (хотя для корабельной службы — это термин очень условный), поэтому у Андрея Соляника нашлось немного свободного времени, и он, понимая, что так просто этот разговор не закончится, спросил:

— А ты не забыл, что сам в боцманскую команду напросился?

— Нет, не забыл.

— Тебя перевели. Благодари командира части, товарища Курганова. Не знаю, был ли он в хорошем настроении или пожалел тебя, только приказал перевести тебя в боцманскую команду… А теперь опять что-то не так, опять покоя не даешь. Ну, Здоровега, пьешь ты из меня морскую кровь, да не выпьешь!

— Товарищ боцман, поверьте, я все это понимаю. Палубу мыть, борта красить, кнехты и якорные цепи драить нужно. Это такая работа, как у любого дворника в городе. Там ведь как? Дом большой, жильцы разные. Инженер взял в руки портфель и — на работу. Учительница простучала каблучками по чистому двору. Сталевар идет и солидно так поглядывает по сторонам, будто он единственный хозяин в этом доме. А дворник что? Мой, три, подметай, чтобы все по чистому ходили. Вот так и я сейчас на корабле. Дворник, и только.

— Дурень ты, Здоровега, — благодушно ответил Андрей Соляник, — хоть башка у тебя и не совсем пустая… Правильно говоришь — чистота. Да какой же корабль может быть без чистоты? А следить, чтобы все работы выполнялись своевременно? Ну, вот хоть бы морские узлы вязать. Э-э, нет, это не каждый умеет. А без них нет службы на море, не проживешь на корабле. Глазами видишь, хочется сделать, а не умеешь.

— Вяжу я эти узлы, боцман, ну и что? На морских узлах классного матроса не заработаешь.

Боцман пренебрежительно улыбнулся.

— Вяжешь… Да у тебя пальцы еще как дубовые, не гнутся. А ну-ка, принеси мне из шкиперской два шкертика потолще, сейчас я тебя проверю.

Ой, Мартын Здоровега, снова ты влип в неприятность! Ну и служил бы себе тихонько, выполнял приказания боцмана, так нет же — словно тебя вдруг в бок кольнуло: «Хочу стать классным матросом, как Аркадий Морозов!» Вот и получай. Сиди теперь с боцманом да показывай, как ты умеешь морские узлы вязать! Но все-таки в шкиперскую сходил, шкерты принес, сел и мрачно насупился.

— Шлюпочный узел! — вдруг приказал Андрей Соляник так твердо и громко, что Здоровега вздрогнул.

А пальцы не слушаются. Вяжут, вяжут эти злополучные шкертики, а шлюпочный узел никак завязать не могут.

Наконец-то справился.

— Вот.

«Вот, вот»! — передразнил его боцман. — А ты знаешь, в каких случаях такие узлы вяжут?

— Когда шлюпку к причалу или какое-нибудь судно на буксир берут.

— Точно, — похвалил мичман, но тут же и пристыдил: — Разве можно так долго копаться? А если шторми тебе нужно судно на буксир взять, а шлюпка и на месте не устоит? Бросает ее, как щепочку, из стороны в сторону? А ты с узлами возишься, никак связать их не можешь. Ох, матрос, матрос! Одним словом, двойка с минусом. Теперь давай рифовый узел.

Вязал бедняга Мартын и рифовый, и шкотовый, и «удавку», и еще много других — даже лоб вспотел, но все будто не своими руками. Боцман и тот устал, на него глядя.

Однако хоть и устал, но отобрал у Здоровеги шкертики и приказал:

— А теперь ты командуй.

— Может, хватит? — взмолился Здоровега. — Я же знаю, что вы умеете, товарищ боцман.

— Командуй, говорю! — блеснул черными сердитыми глазами Андрей Соляник. — На вот мои часы и засекай по секундной стрелке все, что я буду делать.

И вот бывший неудачливый кок, а теперешний бездарный матрос следит за стрелками часов и — невиданное на корабле — командует боцману, как подчиненному.

— Шлюпочный узел!