Со всё возрастающим удивлением слушала Люсиль своего собеседника. «Вот речи, совершенно несвойственные моему бывшему партнёру. Он никогда не был внимателен ко мне, никогда не интересовался моей семьёй. Но к чему он клонит?»
— Очаровательная мадемуазель Люсиль! Я должен вам откровенно признаться, что не только желание выразить сочувствие вам и вашим родителям привело меня сюда. Я должен был навестить их, вернее, познакомиться с ними ещё в июльские дни. Так я себе наметил, но отложил свой визит на время, когда всё придёт в порядок… И вдруг я узнал о неожиданно обрушившемся на вас несчастье… И, даже увидев вас на балу у госпожи де Мурье, я не решился заговорить с вами о том, что для меня важнее всего…
Люсиль всё ещё не понимала, к чему он ведёт. А между тем нетерпение её возрастало. Ксавье вот-вот придёт. Только недоставало, чтобы они здесь встретились. Что она скажет Ксавье? Только бы не произошла эта встреча здесь, у них в доме!
— Я вижу, мадемуазель, вы не догадываетесь, зачем я пришёл. Я буду краток. За время наших недолгих встреч я оценил ваш талант, сдержанность, красоту, воспитанность, ну, словом, все те качества, какие нужны женщине, чтобы быть неотразимой… Вы покорили меня, мадемуазель! Я оценил вас и… полюбил. Я вижу недоумение на вашем лице и повторяю — да, полюбил! И пришёл, чтобы попросить у ваших родителей вашей руки… («Может быть, я пересолил, и слова о любви лишние? Жанна ведь утверждает, что в браке любовь не нужна», — мелькнуло в голове у Вальдека.)
Наступило гнетущее молчание. Люсиль была подавлена признанием Вальдека. Уж чего-чего она от него ожидала, только не этого! Конечно, не любовь привела его к ней! Но что же тогда? «Как мог он вообразить, что я отвечу согласием? Он считает, видимо, что раз я пошла на сделку со стихами, то соглашусь и на эту… Иначе как сделкой такой брак не назовёшь. Я сама виновата, что допустила тайну между нами. Вот и расплачиваюсь!»
— Вы молчите, мадемуазель! Неужели для вас это неожиданно?! Неужели вы не отдавали себе отчёта, что нельзя безнаказанно находиться вблизи такой прекрасной женщины, как вы, и не поддаться её обаянию! Может быть, вас беспокоит, что я намного старше вас? Но могу вас заверить, в этом залог семейного счастья…
— Бог ты мой! Ваше предложение, господин Воклер, конечно, для меня большая честь, но… — И в голосе Люсиль прозвучала явная ирония.
— Не торопитесь вспоминать о «но»… В каждом союзе их бывает немало. Однако это не мешает семейному счастью. Вы и я, подумайте, мадемуазель, союз двух таких существ может быть воистину прекрасным. Пусть сегодня аристократы не в моде, но… Вот тут-то как раз и позволительно вспомнить о вашем «но».
— Умоляю вас, не тратьте лишних слов. Они все покажутся вам самому излишними, если вы вслушаетесь в то, что я сейчас скажу. Я очень польщена и тронута вашим выбором. Но я не люблю вас.
— Мадемуазель, извините меня, я хочу задать вам нескромный вопрос. Вы помолвлены? Собираетесь замуж?
— Нет! — вырвалось у Люсиль помимо её воли. А в сердце билась тревога. «Сейчас сюда придёт Ксавье. Только не это! Ксавье не должен его застать здесь, пока я сама с ним не объяснюсь».
— Тогда, — торжествующе воскликнул Вальдек, — не всё потеряно для меня! Я запасусь терпением. Видимо, я поспешил и пришёл к вам слишком рано. Ваше горе не улеглось. Мне надо было дождаться окончания вашего траура. Но теперь до этого срока осталось совсем недолго… Я вернусь к вам снова с этим же предложением, ну, скажем, через месяц? Я вижу на вашем лице сомнение, хорошо, пусть через два! Согласны? Итак, я побеседую сначала с вашими родителями, а получив их согласие, в чём я не сомневаюсь, снова буду говорить с вами… Значит, впереди у вас два месяца для размышлений…
— Это бесполезно, — пролепетала Люсиль и тут же подумала, что не имеет смысла говорить ему сейчас о том, что и через месяц, и через два, и через три ему незачем приходить. В лице Люсиль было такое напряжение, она с таким страхом прислушивалась к каждому шороху на лестнице: «Только бы его не застал Ксавье!», что Вальдек принял это за смущение, которое, по его мнению, должна была неизбежно испытывать любая девушка из её среды, выслушав столь лестное для неё предложение.
Когда за Вальдеком закрылась дверь, Люсиль свободно вздохнула. Бесповоротно отказавшись от всяких сделок с ним, она как будто обрела моральное право рассказать Ксавье всё, без утайки. Как хорошо, что Ксавье, вопреки своей аккуратности, опаздывает!
А ещё через десять минут, тревожась и тоскуя, Люсиль заняла сторожевой пункт у окна, выглядывая, не идёт ли Ксавье.
Ей не пришло в голову, да и как могла бы она догадаться, что, поднимаясь наверх, при повороте лестницы на второй этаж, Ксавье столкнулся нос к носу с Вальдеком. Ксавье без труда понял, что молодой человек идёт от Люсиль. «Пардон, мосье», — сказал Вальдек, обходя Ксавье и чуть приподняв шляпу. Ксавье ответил вежливым наклоном головы и, проскочив этаж, на котором жили Менье, бегом поднялся до самого верха, а оттуда, крадучись, спустился по лестнице. В руках у него был букет гвоздик. Он нёс их Люсиль. И вдруг эта неожиданная встреча с Воклером, вызвавшая вновь все прежние ревнивые подозрения! Взволнованный, расстроенный, он не заметил, как цветы выпали из его рук.
А Люсиль, спустя полчаса, выглянула на лестницу и, увидев разбросанные гвоздики, удивилась, но ей ни на минуту не пришло в голову, откуда они.
Не прибавляя шага и не оглядываясь, Ксавье дошёл до дома. Тут только он заметил, что у него в руках нет цветов. Но сейчас это было ему безразлично. Одна мысль сверлила его мозг: «Значит, то, что я подозревал, верно. Воклер пленил Люсиль своим талантом, именем, светскими манерами. А кто знает, может, просто она полюбила его, предпочла бедному студенту… Легко сделала выбор: не чердак, а салон. Но как могла она так вероломно беседовать с ним именно в тот день и час, когда я просил её уделить мне время для разговора! Не хотела ли она этим выразить пренебрежение к нашей встрече?!»
* * *
Прошло три дня, долгих мучительных дня… Ксавье бродил по Парижу, не находя себе места, а дома говорил, что ходит в поисках работы. Он сам не подозревал, что так сильно любит Люсиль. Мучительно было открытие, что Люсиль как-то связана с Воклером, и больно сознавать, что и он виноват в создавшемся положении. Он ни разу не сказал Люсиль о своей любви, считая это само собой разумеющимся, глубоко веря в то, что они созданы друг для друга. «Вот когда я получу работу и стану на ноги, — думал он, — мы соединим наши судьбы!»
Теперь всё кончено. Особенно тяжело было на душе у Ксавье ещё и потому, что теперь он чувствовал себя не у дел, некуда было применить силы, неизвестно, с чего начать. Может, прав Клеран, что надо искать пути объединения рабочих по профессиям? Или войти в студенческую организацию «Общество свободы, порядка и прогресса»? Но хоть общество и не велико, всего тридцать членов, они строго соблюдают устав и ими самими установленные правила. А он уже не студент и потому не имеет права в него вступить. Политический клуб «Друзей отечества»? Но, увы, все знают, что члены его много говорят, а делают мало.
Остаётся общество «Друзей народа». Оно возникло сразу же после Июльской революции и уже показало себя как настоящий друг народа. В первой же своей декларации оно заявило, что обращается «ко всем, кто работает, производит и страдает для пользы немногих, ничего не делающих, потребляющих и наслаждающихся!» Приверженцы Луи-Филиппа, так называемые «орлеанисты» — в основном парижские лавочники, — недавно напали на помещение общества и разгромили его. Обществу пришлось перекочевать в другое, более скромное помещение в дальний район. Его собрания стали закрытыми. Как туда попасть? Надо поговорить с Бланки! Бланки связан с этим обществом и сделал там недавно блестящий доклад!
* * *
На чердаке дядюшки Франсуа, как прежде, сходились друзья, беседовали, спорили, думали… Но не было былого одушевления, былой радости встреч. И Ксавье стал не тот. Это замечали все. Физически юноша даже поправился. Но он ушёл в себя, на сборищах был молчалив, редко высказывался… А Жак совсем не приходил. Франсуа, как мог, поддерживал оживление, говорил бывшим товарищам Ксавье по школе какие-то обнадёживающие слова, хотя сам не знал, откуда они у него берутся. Ведь и он пересматривал свои сумбурные взгляды, не зная, на чём остановиться, во что верить. Даже не шумел, когда кто-нибудь случайно нападал на Наполеона. Это теперь случалось редко, потому что Наполеон казался далёким, чуть не легендарным существом, которое как будто не имело никакого отношения к жизни французов.
Клеран оставался верен своему другу и все свободные минуты проводил на чердаке.
Усталый и измученный ходьбой по городу, Ксавье под вечер четвёртого дня принял важное решение. На чердаке он застал несколько человек, которые радостно его приветствовали. Но он уселся в уголке, сказал, что устал и хочет отдохнуть. Друзья поняли, что им лучше разойтись. Но когда Клеран поднялся, чтобы уйти вместе с ними, Ксавье его удержал.
