Васька выбежал из моего двора и таинственно поманил немцев в соседний, Илюхин, заросший лебедой двор.
- Здесь, - прошептал Васька и указал на дверь угольного сарая.
Немцы направили туда винтовки. Главный подошел ближе и крикнул по-русски:
- Выходить!
Дверь не открывалась.
- Выходить! Стреляю! - повторил он.
В сарае было тихо.
- Achtung! - скомандовал немец. - Fertig sein![4]
Немец рванул за скобу. Старая дверь со скрипом распахнулась, немец направил туда револьвер, но тотчас же опустил его. На пороге с ведром угля в руке стояла дрожащая от страха Илюхина мать. Она силилась что-то сказать, но лишь бессмысленно пучила глаза.
- O, Donner Wetter! - крикнул немец, плюнул и повернулся туда, где стоял Васька.
Но того уже не было.
- У-у, зобака! - выругался немец и зарычал на своих: - Fangen den Burschen![5]
В суматохе я и сам не заметил, куда и как скрылся Васька.
Скоро на нашу улицу прибежали германцы-гайдамаки в жупанах.
Немцы покрикивали на них, а те в струнку вытягивались и отвечали: «Слухаю, шо прикажете?»
Немцы и гайдамаки развернулись в цепь по всей улице, выгоняли население из квартир, кололи штыками в матрацы, в груды угля в сараях, искали беглеца.
Немец в каске водил за рукав кофты Илюхину мать и кричал:
- Где болшевик? Вы прятают болшевик?
Она крестилась, а Илюхин отец, рыжий банщик, ходил за немцем и бубнил ему в спину:
- Драйцик-цвайцик, не знаем, ей-богу, не знаем. Мы его сами поймали бы, если бы знали, где он заховался.
Немцы лазили в погреба и сараи, распугали всех кур. Беглец не находился.
Тогда оккупанты стали грабить жителей, тащили из хат узлы. На улице стоял стон и плач.
Я возвращался домой, когда уже начинало темнеть. На грязной улице, невдалеке от нашей землянки, меня кто-то тихо окликнул по имени.
Я оглянулся и увидел Ваську. Он лежал в высокой лебеде, виднелась только белобрысая голова.
- Немцы ушли? - спросил он.
- Ушли.
Васька горячо зашептал мне на ухо:
- Хочешь секретного человека увидеть? Я его заховал. - Васька взглянул на меня лукаво и спросил: - Знаешь, кто это?
- Кто?
- Не скажу, сам увидишь.
- Скажи, Вась.
- Тсс, тише.
Узенькую улочку, заросшую сурепкой и лопухами, заполнил бледный свет луны. Васька бесшумно двигался мимо забора, за ним кралась его тень.
Мы прошли в мой двор. Через крышу летней кухни влезли на чердак. Сквозь отверстие в черепице просеивались тоненькие матовые струйки, густые, как дождь. Мы остановились у входа. Жуткая тишина таилась по углам. Чудилось, что в темноте ворочается что-то лохматое, когтистое. Но рядом стоял Васька, с ним я не боялся ничего.
- Дядь, - сказал он в темноту.
Молчание.
- Не бойся, это я, - повторил Васька и прошел по чердаку дальше.
В яркой полосе лунного света, падавшего сквозь дыру в крыше, показалось чье-то лицо и снова скрылось.
- А-а, белобрысый, - отозвался из темноты голос. - А это кто с тобой?
- А ты не узнаешь? Это же Ленька...
- Так, так... Ну а сам ты кто, как тебя дразнят?
Васька рассмеялся.
- Да ты же меня знаешь. И я тебя тоже... Ты...
- Погоди, погоди, - перебил Ваську басовитый голос, как будто боялся, что Васька назовет его по имени. - Как ты меня можешь знать, если я сам не знаю, кто я.
Васька продолжал смеяться:
- Ты дядя Митяй, товарищ Арсентьев.
«Вот тебе и раз: неужели это в самом деле дядя Митяй?» - думал я.
- Меня не обманешь, - говорил Васька, - ты дядя Митяй, только сейчас ты секретный человек, красный.
- Скажешь еще... Какой я красный? Штаны черные, тужурка тоже.
Просто не верилось, что это дядя Митяй. Ведь я своими глазами видел, как он на днях вместе с Сироткой уходил из города. Откуда же ему здесь взяться? Наверное, мы ошибались.
- Если ты не красный, - не уступал Васька, - тогда почему немцы за тобой гнались?
- Это интересное дело. Если хотите, расскажу.
- Расскажи.
Он ощупью нашел нас во тьме и положил руки на наши плечи.
- Тогда слушайте: дело было вечером, делать было нечего, жарили картошку, ударили Антошку. Антошка закричал: «Ой!» Прибежал на крик городовой: «В чем дело?» Дело было вечером, делать было нечего...
Мы рассмеялись, а дядя Митяй спросил:
- Интересно?
- Интересно.
Он придвинулся к нам и зашептал:
- Вот что, хлопцы, если меня знаете - молчок. А теперь слушайте: тут недалеко живет безногий сапожник Анисим Иванович Руднев...
- Ну вот, я же говорил... - перебил его Васька. - Безногий - мой отец, а я Васька... Что ты, забыл меня? - В голосе Васьки прозвучала обида. - Вот на мне и сейчас та гимнастерка, которую, помнишь, в школе выдали. А это Ленька Устинов, его отца в коксовых печах казаки сожгли...
Я почувствовал, как дядя Митяй привлек меня к себе и спросил ласково:
- Значит, это ты, Леня? Ах ты, малец мой хороший. Растешь?
- Расту, дядя Митяй, - ответил я. - У меня тоже штаны ватные целые, а жилетку я дяде Анисиму отдал.
- Ну, хлопцы, поговорим после, - заторопился дядя Митяй, - а сейчас бегите к отцу и скажите, что я ночью приду.
По дороге домой Васька все время удивлялся:
- Вот кого мы спасли! Теперь нехай трусятся немцы.
- Почему?
- Знаем почему...
В тот же вечер, лежа на сундуке рядом с Васькой, я ждал, когда придет дядя Митяй. Наконец под окном послышались осторожные шаги.
Васька вскочил и, не зажигая каганца, открыл дверь. Кто-то вошел. Васька занавесил окно.
Я слышал, как дядя Митяй тихо говорил Анисиму Ивановичу:
- Ревком ушел еще ночью, а мы с Мосей задержались, ну а... дальше знаешь. Хорошо, что твой сынишка подоспел, а то бы и мне болтаться на веревке. Ну, ладно, вот что, война с немцами идет по всей Украине. Под Харьковом бьются с немцами наши донбассовцы. Там Артем. В Луганске формируется пятая армия... У меня письмо Ленина. Надо бы свет зажечь.
- Вася, где там каганец? - сказал Анисим Иванович.
Васька зажег каганец.
Дядя Митяй оторвал подкладку пиджака и достал лист бумаги. Тихим голосом он стал читать:
- «...2) Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови. 3) Железнодорожные организации и связанные с ними Советы обязаны всеми силами воспрепятствовать врагу воспользоваться аппаратом путей сообщения; при отступлении уничтожать пути, взрывать и сжигать железнодорожные здания; весь подвижной состав - вагоны и паровозы - немедленно направлять на восток в глубь страны. 4) Все хлебные и вообще продовольственные запасы, а равно всякое ценное имущество, которым грозит опасность попасть в руки врага, должны подвергаться безусловному уничтожению; наблюдение за этим возлагается на местные Советы под личную ответственность их председателей. 5) Рабочие и крестьяне Петрограда, Киева и всех городов, местечек, сел и деревень по линии нового фронта должны мобилизовать батальон для рытья окопов под руководством военных специалистов. 6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся расстреливать!..
Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество!..»
Дядя Митяй свернул бумагу.
Помолчали.
- Немцы здорово вооружены, - сказал дядя Митяй. - Мне поручено организовать здесь отряд. Винтовок у нас сколько?
Анисим Иванович ответил очень тихо. Мы с Васькой тоже перешли на шепот.
- Слыхал? - тихонько сказал он. - Будем жечь все подряд, чтобы врагу не досталось.
- Вась, а чего германцы пришли до нас? Ведь солдаты в окопах замирялись, помнишь плакат?
- Помню, да толку мало. Во всем виноват ихний кайзер Вильгельм. Он, когда узнал, что его солдаты с нашими братаются, позвал их к себе и строго так спрашивает: «Вы зачем братались с русскими солдатами?» - «Воевать не хотим, в русских братьев стрелять не будем». - «Ага, не хотите стрелять? А в тюрьму хотите? Берите сейчас же винтовки, и марш на войну, и чтобы всю Россию мне завоевать, иначе всех повешу!» Ну что тут будешь делать? Ясное дело - надо идти. Вот и пришли и гетмана Скоропадского привезли...
- Кто это?
- А я почем знаю? Буржуй, наверное. Наполовину немец, наполовину русский. Если прямо смотреть - вроде гайдамак, а повернешь сбоку - немец.
- Эх, не везет нам...
На другой день Анисим Иванович дал нам два вареных початка кукурузы и приказал отнести дяде Митяю на чердак. Мы пробрались туда незаметно.
На чердаке от длинной балки шли наклонно по обе стороны дощатые перекладины. На них висела пыльная паутина. Дядя Митяй полулежал на ворохе соломы и что-то писал. Возле него, у дымовой трубы, лежал револьвер в деревянной кобуре.
