В голосе Самохвалова так переплетались нотки сочувствия и веселой беспечности, что Митя не знал, как с ним держать себя.
— А все почему? — рассуждал Миша. — Меня плохо слушал. Я тебе говорил: кочегарское дело науки требует. А ты считал, раз-два — и в кочегарах, как в сказке. Я извиняюсь…
— Что еще скажешь? — с вызовом спросил Митя.
— Ничего, — уловив Митин тон, успокаивающе сказал Самохвалов. — Рассосется, товарищ железнодорожник, не падай духом… — Он подмигнул и хлопнул по нагрудному карману спецовки: — Побежал больничный сдавать. Знаешь, как соскучился! Сплю, а вроде на паровозе еду. И не кочегаром, а помощником. Ну, держи пять… — Чуть откинув голову, он задержал Митину руку, приглядываясь к нему. — А ты, я смотрю, здорово скуксился. С лица даже спал. До «потопа» лучше был. Чудной человек! Это ж у тебя вроде забавы было. Я б на твоем месте начихал на все. Ну, подмочил малость батькин авторитет. Ничего, выдержит он. За таким батькой, как за каменной стеной…
Глаза у Мити вдруг наполнились слезами, он вырвал руку из Мишиной руки и побежал прочь. Глядя вслед, Самохвалов пожал плечами:
— Вот еще нюня!!
Подбежав к конторе, Митя постоял, пока не перестали противно дрожать губы, и одним духом взлетел на второй этаж.
Секретарь начальника депо, маленький сухонький старичок в узком потертом кителе, в очках с железной оправой, услышав шаги, оторвал от бумаг седую голову.
А Митя был уже в кабинете. Притворив за собой мягкую, обитую черной клеенкой дверь, он остановился.
Горновой только что положил на рычаг телефонную трубку и обернулся.
— Я пришел, Сергей Михайлович… Я вам говорил… Я хочу… — выдохнул Митя.
— А я тебя ждал, Черепанов. — Начальник депо встал из-за стола. — Ну, здравствуй. Заходи, присаживайся. — И, протянув вперед руку, он пошел навстречу.
День был теплый, но хмурый. С самого утра низкие грязно-серые облака неподвижно висели над городом. Но Мите почудилось, будто выглянуло солнце: это поблекшие березки, тесно выстроившиеся по обеим сторонам улицы, сияли чистым солнечным, теплым светом. Казалось, если прикоснуться к бронзовой листве, она зазвенит прозрачным, певучим и по-осеннему грустным звоном.
Услышав позади торопливые шаги, Митя обернулся. Его догонял Миша Самохвалов. Митя ускорил шаг. Но через минуту Самохвалов забежал вперед, схватил его за руку.
— Мить, — жалобно заныл он, — я ж ничего не знал… откуда ж я мог?.. Мить…
На его маленьком остром носу сбежались морщинки, казалось, Миша сейчас заплачет.
— Ну не серчай, Мить, — говорил он с мольбой в голосе. — Ну намолол я, а ты плюнь и забудь…
— Зачем же плевать? Что думал, то и молол…
— Да брось ты! Вроде не знаешь меня. Ну скажи что-нибудь такое… или дай по уху, по дурной башке. Ну дай, будь человеком!
Слова Самохвалова ранили его слишком больно, чтобы можно было их быстро простить.
— И дал бы, — сказал Митя, не глядя на него, — если б знал, что поумнеешь… Ну, пошел я, некогда мне, в другой раз поговорим…
На углу Комсомольской Митя решительно свернул к деревянному двухэтажному дому.
Дверь ему открыла пожилая женщина с бородавкой на подбородке, из которой торчал кустик серых жестких волос.
— Дома Алеша? — спросил Митя, заходя в тесную полутемную прихожую.
— А кто его знает! — буркнула женщина, шаркающей походкой направляясь в кухню. — За ним и мать родная не уследит…
Алеша лежал на диване босой, в брюках и майке и читал книгу.
— Войдите! — крикнул он, услышав стук, и недовольно вздохнул: «Обязательно перебьют на самом интересном месте!»
Приподняв взлохмаченную голову, широко открыл глаза, потом закрыл их и снова открыл. Сомнений быть не могло: на пороге стоял Митя.
Не сводя с него глаз, Алеша медленно отложил книгу и опустил на пол босые ноги.
Митя прошелся вокруг стола, сказал негромко:
— Мне к Белоноговым надо было. Кажется, не туда попал… — и шагнул к двери.
— Митька! — закричал Алеша, вскакивая с дивана; он внезапно обрел дар речи и, словно обрадовавшись этому, взволнованно затараторил: — Какой ты молодец! Это же гениально! А я думал, не простишь. Я ведь понятия не имел, что у тебя такое на работе. Потом Верка все рассказала. Я хотел пойти, но решил, тебе не до меня…
Легонько отстранив его, Митя снова зашагал по комнате.
— Что за люди! Сначала наговорят черт знает чего, потом извиняются. Целый день извинения. Надоело!
— Нет, ты пойми, — виновато тянул Алеша, идя за ним. — Я прошу поручиться — отказ. Я решил — не хочешь, чтоб я тоже был в депо…
Митя круто повернулся. «И ты мог подумать такое?» — хотел он сказать. Но, увидев близко Алешины глаза, вдруг вспомнил глаза Веры. Они были очень похожи, такие же зеленоватые и большие, со светлыми лучиками вокруг темных зрачков. Только выражение у них разное: у Алеши — холодновато-дерзкое, озорное, а Верины глаза тепло светились то задумчивым, то насмешливым и веселым светом.
— На моем месте ты подумал бы то же самое, — сказал Алеша.
— Кончили с этим, — оборвал Митя. — Теперь могу поручиться за тебя, могу попросить Горнового… если ты не раздумал.
— Ну? Как ты… так у тебя все в порядке?
— Полный порядок.
Задумавшись на минуту, Алеша приблизился к Мите, сказал шепотом:
— Я думаю, тебя сейчас и на широкую колею приняли бы. Из уважения к памяти Тимофея Ивановича. Факт, приняли бы…
— Что? Из уважения? — вдруг закричал Митя. Не нужно мне этого уважения! Понятно?
Алеша удивленно приподнял плечи и молча отошел.
— Почему же не спрашиваешь, на какую работу выхожу? — остыв, спросил Митя.
— Обратно, на паровоз?
— Не угадал.
Кончики Алешиных губ разочарованно поползли книзу.
— Наладили, значит, с паровоза?
— Наладили.
— Эх, досада! — с сердцем сказал Алеша и махнул, рукой. — Надо было мне раньше, до твоей засыпки пойти. А теперь, конечно, не возьмут…
Митя отвернулся: только о себе думает человек! То, что он, Митя, потерпел неудачу, оказывается, неважно, самое обидное, что этой неудачей он закрыл дорогу, Алеше.
— Я, можно сказать, спас тебя от такой же засыпки, а ты еще ворчишь, — спокойно сказал Митя. — Все-таки надо сначала четыре действия знать, а потом уж браться за алгебру…
Упоминание об алгебре омрачило Алешу, он нахохлился, замолчал. А Митя сел на диван, закинул руки за; голову и вздохнул:
— Гора с плеч. Решил. И, считаю, правильно. Кончу школу, а у меня уже специальность в руках. Папаня говорил: «Ремесло — не коромысло, плеч не оттянет…»
Алеша с холодноватым недоумением исподлобья взглянул на него:
— Только и всего?
— А там у нас имеется дальний прицел, — мечтательно сощурился Митя.
— Институт?
— Что-то больно я расхвастался, — спохватился Митя. — Как бы еще и отсюда не наладили… — Он потянулся так, что хрустнули суставы, и, взяв с дивана книжку, посмотрел на обложку.
— Самое время читать про то, как зверей дрессируют!
— С тоски, — несмело сказал Алеша.
— А переэкзаменовка? — безжалостно спросил Митя.
— Уже не успеть. Упустил время, — отозвался он упавшим голосом.
Бросив книжку на диван, Митя направился к Алешиному письменному столу. На столе — стеклянная граненая чернильница, в которой высохли чернила, самшитовый бокал с ручками и карандашами, старый компас с треснувшим стеклом — и ни единой книжки.
— Раньше хоть раскладывал учебники, а сейчас и этого не делаешь. Выучился! — сердито проговорил Митя. — «Не успеть»! Глупее других, что ли? Ты же способный парень. Только байбак. И воли вот ни столечко, — он показал на кончик ногтя. — Можешь злиться, я правду говорю, извиняться после не буду…
Алеша не собирался злиться.
«Друг. Настоящий друг!» — подумал он с благодарным чувством.
— Доставай алгебру, — приказал Митя. — Ничего не выйдет, придется сдавать. Шесть дней еще, успеешь. Меньше поспишь. Душа вон, а сдашь…
Со смешанным чувством неловкости, досады и благодарности Алеша побрел к письменному столу.
— Шевелись живее, и так уж засиделся… — неумолимо бросил вдогонку Митя.
Домой он вернулся в пятом часу. Поняв по лицу матери, что она беспокоилась, с порога сказал:
— Все хорошо. Сейчас дам полный отчет. А голодный я как волк…
В столовой его ждала неожиданность: на столе, в пепельнице — большой чугунной ракушке, лежал деревянный прокуренный отцовский мундштук, который он спрятал утром. Не веря глазам, Митя взял его и вздрогнул, услышав голос матери.
— Не нужно, Димушка, папины вещи трогать, — сказала она негромким, натянутым, как струна, голосом. — Пускай лежат, где он их оставил. Ровно с нами он, только отлучился…
