Анюта посоветовала Мише пойти в лагерь. Миша предложил помочь ей с покупками, но она сказала, что справится и сама. Миша пошёл в лагерь, и, увидя его, Севчук обозлился ещё больше. Он просто не мог видеть, как Миша весело играл в волейбол, как потом несколько ребят, в том числе и Миша, устроились в беседке и один мальчик читал вслух какую-то книгу, а остальные ребята, в том числе и Миша, громко смеялись.
Сохраняя на лице весёлое, благодушное выражение, Паша Севчук продумывал планы мести, и так как он был большой мастер составлять такие планы, то к концу дня один план у него созрел. У него исправилось настроение, и ушёл он из лагеря действительно весёлый и благодушный. День пионерского лагеря кончился, ребята разбежались по домам. Вечер неторопливо отправился по городу в ежедневную свою прогулку, медленно сгущая тени под деревьями, постепенно зажигая лампы за окнами домов, обвевая город прохладным ветерком.
Катя ещё задержалась в лагере и только часов в семь собралась домой. Она очень устала, прошлую ночь она почти совсем не спала, но у ворот лагеря её поджидал Иван Петрович Быков.
Они поздоровались, помолчали. Кате не хотелось начинать разговор о вчерашних событиях. Иван Петрович сам начал его:
— А я вчера, знаете, очень на вас обижался. Думал, вы сбежали от нас, побоялись неприятного разговора.
— Я не была уверена, правильно ли я всё сообразила, — сказала Катя. — Незачем, думаю, рисковать. Пусть лучше на разных вокзалах мы будем искать Вову.
— Мы ночь поволновались. — Иван Петрович улыбнулся. — Но это ничего.
— Вы говорили с Вовой? — спросила Катя.
— Да как сказать, вроде и не говорили, а чувство такое, что будто и был разговор. Он только под утро пришёл, мы-то с Машей не спали, но сделали вид, что спим. Он разделся и лёг. Утром я тихо встал, оделся, стал на работу собираться, смотрю, он лежит и на меня смотрит. Увидел, что я заметил, и говорит: «Ты, говорит, вчера небось наволновался, отец? Ну ладно, теперь не волнуйся». Я говорю: «Ладно, раз ты говоришь — я верю», а он говорит: «За мной старшая пионервожатая сама поехала. Второпях на поезд без билета села, без денег. Её, понимаешь, задержали, оштрафовали, а она ничего. Смеху!» Я, знаете, даже рассердился: «Какой тут, говорю, смех! Что же она, и сейчас задержанная сидит?» А он мне важно так отвечает: «Нет, я дал денег, выкупил из-под ареста». — «А, говорю, ну это правильно». А он говорит: «Я, говорит, ещё на хозяйство подкину. Много не много, а рублей тридцать подкину. А то, что же, ты один на пять человек ишачишь». Я говорю: «Не надо мне денег, пойдёшь работать — будешь вносить долю, а пока тебе одно дело: кончать школу. Образование надо иметь». А он говорит: «Ладно, говорит, больше сейчас не могу, а рублей тридцать подкину. Придётся нам перебиться, пока я школу кончу». — «Ладно, говорю, перебьёмся». Вот и весь разговор.
Вечер не торопясь шёл по городу, и Катя Кукушкина, сидя у открытого окна троллейбуса, с наслаждением вдыхала прохладный свежим воздух.
«Ничего, — думала она, — трудно начать, дальше легче пойдёт. Раз уж с поезда спрыгнул, значит, есть у человека совесть».
Вечер зажёг свет в квартире Лотышевых. На столе были торт «Идеал» и конфеты «Мишка». Всё, что несла Клавдия Алексеевна домой в тот вечер, когда на неё наехала машина. Сидел Пётр Васильевич за столом, сидели Анюта и Миша. Пётр Васильевич принёс из больницы хорошие вести. Профессор Сердиченко твёрдо считал, что опасности нет. Настроение у Петра Васильевича было замечательное. Он без конца оглядывал детей, комнату, стол.
— Всё-таки хорошо попасть домой, — сказал он. — Скоро и мать вернётся, тогда будет совсем хорошо. Ну, рассказывай, Анюта, как вы сиротствовали вдвоём? Очень вам плохо было?
Анюта стала рассказывать приблизительно то же, что она рассказывала по радио. Миша помогал ей по хозяйству, ходил с нею в магазин, мыл посуду, делился с ней всеми своими удачами и неудачами. Пётр Васильевич слушал, счастливо улыбаясь и ласково поглядывая на Мишу. Анюта кончила.
— Ну, — сказал Пётр Васильевич, — а что можешь добавить ты, образцовый мальчик?
Миша собрался с духом.
— Всё было не так, папа, — сказал он, — Анюта меня выгораживает. — И повторил: — Всё было не так.
— Говори, — сказал Пётр Васильевич.
— Я проиграл много денег, папа, украл твой золотой портсигар и пытался его продать, — выпалил Миша, чтобы сразу сказать самое страшное и отрезать себе путь к отступлению.
Вечер зажёг фонари на улицах и во дворах. Любители домино уже стучали костяшками о врытые в землю столы. Пожилые люди тихо беседовали о последних событиях. Событий случилось много, было о чём поговорить. Дети носились по двору, жена инженера прогуливала собаку, которую считала овчаркой, хотя всем ребятам было точно известно, что это простая дворняжка. Паша Севчук вышел прогуляться и продумать до конца свой замечательный план. На боковой дорожке, где было сумеречно, где не играли дети, не сидели на скамейках пожилые люди, встретился ему Вова Бык.
Он не случайно ему встретился. Он давно подстерегал, не выйдет ли Паша во двор, и решил, что, если Паша не выйдет, он поднимется и вызовет его из квартиры. Но Паша вышел.
«Ну, что ж, — решил Вова Бык, — договоримся и здесь».
Севчук вздрогнул, увидя Вову Быка. Мальчики стояли друг перед другом. Севчук смотрел испуганно, Быков насмешливо. Первым не выдержал Севчук.
— Чего тебе? — спросил он, и голос у него дрогнул.
— Семь рублей, — сказал Вова Бык.
— Какие семь рублей? — притворился непонимающим Севчук.
— Которые ты у меня взял из пятнадцати.
— А почему всё тебе? Это же сверхплановая прибыль, — сказал Севчук и, взбодрившись, добавил издевательским тоном: — Ты небось и не знаешь, что это такое?
— Знаю, — сказал Быков, — так вот, сверхплановой прибыли нет. Я перевёл пятнадцать рублей Кукушкиной, а она раздаст. Кто сколько давал, тот столько и получит.
— Врёшь ты, что перевёл, — сказал, растерявшись, Паша.
Быков пожал плечами.
— Конечно, деньги счёт любят. Вот пожалуйста — квитанция. Москва, Кукушкиной. Пятнадцать рублей. Можешь полюбоваться.
Севчук смотрел на Быкова, и в нём кипела ярость. Мало ли какие дурацкие мысли могли прийти в голову этому Быкову, так что же, он, Севчук, должен из-за этого терпеть убыток? Он посмотрел на квитанцию и вернул её.
— Ну и что, что перевёл? — сказал он. — А мне-то какое дело?
— А тебе такое дело, — спокойно сказал Бык, — что, если не отдашь, я с родителей стребую. У меня трое свидетелей есть. Трое ребят видели.
Севчук нахмурился. Это был сильный ход. Конечно, он был очень разъярён, но рассуждал, как всегда, разумно. Он понимал, что и петух, и Кенарь, и Шляпа послушаются не его, Пашу, а Вову Быка. Не любили они их обоих, но боялись Вову гораздо больше. Некоторую роль тут сыграет и то, что им придётся говорить правду.
— Ладно, — сказал Севчук. — Пойду домой, принесу.
— Врёшь, — усмехнулся Быков. — Пойдёшь и не выйдешь. А деньги у тебя в левом кармане.
Севчук понял, что сопротивление бесполезно. Слишком хорошо знал его Бык. Вздохнув, он вынул из левого кармана деньги, отсчитал семь рублей и, с ненавистью глядя на улыбающееся лицо Быкова, протянул их ему.
— На́, — сказал он, — подавись ими. Ну хоть за семь рублей я тебе настроение испорчу. Знаешь ли ты, что Мишка Лотышев рассказал Анюте про всё? И про то, как ты обыгрывал его в горошину, и как заставлял его билетами у кино торговать, и как он из-за тебя золотой портсигар украл. И рассказал не где-нибудь, а в радиоузле перед микрофоном. И это было слышно на весь квартал. И об этом знает теперь каждый человек в каждом дворе нашего квартала. Вот и радуйся на свои семь рублей!
Он повернулся и пошёл, не глядя на ошеломлённого Вову. Он повернулся и пошёл, радуясь, что Вова Бык получил удар, пожалуй, более сильный, чем тот, который сам нанёс Севчуку. Севчук повернулся и пошёл прогуляться и продумать до конца второй план, план удара, который будет нанесён Мише Лотышеву. Пошёл продумать план до конца и немедленно приступить к его выполнению.
Глава тридцать первая. Мы знаем друг друга
Вечер не торопясь шёл по городу. Уже почти во всех окнах зажглись огни, зажглись фонари и на улицах и на дворах. Было то время, когда молодёжь уже танцует, а дети ещё не легли спать. Во дворе играла радиола, парни и девушки танцевали вальс, а дети стояли вокруг, смотрели, а иногда тоже начинали танцевать в стороне. На площадку маленьких не пускали. Стоял в стороне и Паша Севчук, но он на танцующих не смотрел. Ему нужна была маленькая Нина Поливанова. Он знал, что Поливановы сегодня вернулись из Краснодара, они каждый год ездили отдыхать в Краснодар к тётке, и рассчитывал, что Нина непременно появится возле площадки. Наверное, соскучилась по родному двору и по знакомым ребятам, как же вечером по выйти во двор. Нина действительно вышла. Она стояла в толпе ребят, окружавших площадку. Ей было хорошо. Конечно, Краснодар замечательный город, и зелени много там и фруктов, а всё-таки хорошо вернуться домой и попасть в свой родной, в свой знакомый двор. Она ещё не успела узнать, что произошло во дворе и домах, среди знакомых девочек и мальчиков за время, пока она жила в Краснодаре. Это она ещё успеет. Сейчас ей просто приятно было стоять и чувствовать, что она дома, в своём замечательном родном дворе.
