— Нет, — ответила Аня. — Я тебя позвала не для того, чтобы молчать.
— Может, ты начнешь?
— Начну, не беспокойся.
— Я не беспокоюсь. После твоего сегодняшнего выступления я уже ни о чем не беспокоюсь.
Мне хотелось, чтобы Аня почувствовала в моих словах скрытую угрозу.
— Кстати, на сегодняшнем собрании ты себя здорово показал.
— Чем же это?
— Тем, что молчал. Это было отвратительно.
— Давай, давай, — сказал я, рассеянно посматривая на верхушки деревьев.
— Ты молчал высокомерно, — сказала Аня. — Это все поняли.
— Пусть, — согласился я. Мне было приятно, что мое молчание расценили именно так. Никто не понял, что я был просто растерян.
— Значит, ты сам согласен, — торжествующе сказала Аня. — Ненавижу высокомерных.
— Пожалуйста, — сказал я, теряя терпение. — Ты позвала меня, чтобы ругаться?
Аня взглянула на меня и сейчас же опять опустила голову.
— Нет, — сказала она потом. — Я позвала тебя не для того, чтобы ругаться.
Несколько шагов мы шли молча. Вдруг Аня сказала нетерпеливо и словно набравшись решимости:
— Нам нужно расстаться, Гарик.
— Как? — спросил я растерянно. — Зачем?
— Затем. Я тебя больше не люблю.
— Почему? — глупо спросил я.
То, что Аня приняла такое решение, было для меня неожиданностью. Правда, я и сам иногда думал, что нам лучше расстаться. Но тут же отгонял эти мысли. Донжуанство недостойно порядочного человека.
Оказывается, Аня тоже думала, что нам нужно расстаться. Это было очень обидно.
— Как хочешь, — сказал я горько. — Как хочешь.
Но в ту же секунду я с неожиданной ясностью представил себе, что будет, если я уговорю Аню не расставаться. Опять начнутся скучные встречи, безрадостные поцелуи, после которых мне всегда становилось стыдно, но отказаться от которых я почему-то не мог. Опять придется отговариваться неотложными делами, когда ребята будут звать меня в кино или в клуб нашего спортивного общества. Надоело!
Мне вдруг захотелось свободы. Каждый раз, когда я думал о том, что мы с Аней можем разойтись (допустим, она переедет в другой город, и мы будем только переписываться), меня ужасно манила жизнь свободного, ни с кем не связанного человека.
Чтобы добиться этой свободы, мне теперь не нужно было совершать ничего недостойного. Я только должен был вести себя осторожно и не особенно упрашивать Аню.
— Анечка, — бодро сказал я, — как же так, сразу?
— Да, сразу, — решительно сказала Аня. — Я больше не могу.
— Что же, — согласился я с лицемерным вздохом, — тогда я пошел. До свидания!
Аня удивленно посмотрела на меня и сказала:
— Пошел? Разве ты не хочешь побыть со мной последний вечер?
Я замялся. Конечно, по всем правилам полагалось провести последний вечер вместе. Не ссориться. Быть очень нежным и грустным. Чтобы когда-нибудь потом, вспоминая, говорить: «Это был лучший вечер нашей любви. Как жалко, что он стал последним!»
Но мне уже не терпелось уйти. Я вспомнил, что папа принес том «Истории дипломатии», нужно было успеть начать его первым (я решил изучать историю дипломатии).
— Видишь ли, Аня… — осторожно начал я.
— Можешь уходить, — оборвала меня Аня и отвернулась. — Прощай!
— До свидания! — нежно сказал я ей в спину. Я хотел добавить еще что-нибудь грустное, но в голове вертелось только: «Не поминай лихом», а это было пошло.
— Разве ты меня не проводишь? — спросила Аня, оглянувшись через плечо.
Я понял, что Аня во что бы то ни стало хочет выполнить все, предписанное правилами. Нужно было срочно защищаться.
Я сказал замогильным голосом:
— Мне будет это слишком больно.
Аня оживилась.
— Правда? — спросила она. — Но что же делать? Ты сам понимаешь, Гарик.
— Понимаю.
— Не расстраивайся, милый, — нежно сказала Аня. — Тебе не будет больно, если я тебя провожу?
— Будет, — нетерпеливо сказал я. Зачем ей меня провожать? Мне совсем не хотелось идти с ней и делать вид, что я грущу.
Аня подозрительно посмотрела на меня и сухо сказала:
— Как я в тебе ошиблась! Тебе совсем не жалко расставаться со мной.
— Почему? Жалко.
— Нет, не жалко.
— Хорошо, — сказал я. — Если хочешь, можешь меня проводить.
— Нет, теперь не хочу.
Было очень соблазнительно сделать обиженный вид и окончательно распрощаться. Но я не хотел выглядеть хамом.
— Аня, это наш последний вечер, — угрюмо напомнил я.
Аня стояла, теребя свои тонкие кожаные перчатки. Видимо, она колебалась. Потом сухо сказала:
— Хорошо.
До нашего переулка мы дошли довольно быстро. Он был наполнен ребячьим гомоном. Посреди мостовой гоняли в футбол. Из ворот то и дело выбегали стайки дошкольников. Несколько мальчишек стояли у соседнего дома и ждали очереди прокатиться на велосипеде.
— Вот мы и пришли, — сказал я, останавливаясь. — До свидания!
Аня протянула мне руку.
— Прощай, Гарик, — сказала она растроганно. — Все-таки я буду очень хорошо о тебе вспоминать.
— И я. До свидания!
Но Аня не выпускала моей ладони.
— Теперь мы будем видеться только в школе, — грустно проговорила она. — Как-то странно, правда, Гарик?
— Да, — сказал я, поглядывая на свои ворота. — Странно.
— Но мы можем встречаться как друзья. Если ты пригласишь меня в кино, я соглашусь.
— Хорошо, — сказал я. — Я обязательно приглашу тебя в кино.
— Ты даже можешь принести «Жана Кристофа», как обещал.
— Обязательно, — сказал я и в третий раз произнес: — До свидания!
— Кто знает, — задумчиво сказала Аня, раскачивая мою руку. — Может быть, наше чувство умерло не совсем?
Вдруг она смутилась и отодвинулась от меня. Я понял, что она кого-то увидела. Действительно, к нам шли Мишка, Серёга и Кобра (они сегодня были комсомольским патрулем).
Увидев ребят, я страшно обрадовался. Наш разговор с Аней принимал опасный характер. В ее последних словах звучало явное желание помириться.
— Здоро́во! — закричал я, чтобы ребята не прошли мимо.
— Здравствуй! — сухо ответил Борисов.
— Мы уже виделись, — пробурчал Мишка.
Он всегда мрачнел, когда видел меня наедине с Аней.
— У меня сегодня день встреч, — нервно смеясь, сказала Аня. — Встретила Верезина, теперь вас.
Я ждал, что Серёга по обыкновению начнет острить, но он посмотрел на Мишку и промолчал.
— Мы пошли, — сказал Мишка.
— Вы в какую сторону? — спросил я, испугавшись, что они уйдут и я снова останусь наедине с Аней. — Проводим Мальцеву?
— Правда, мальчики, — сказала Аня. Она обиженно вздернула подбородок и демонстративно взяла Мишку под руку. — Проводите меня.
— Мы же патрулируем, — смущенно сказал Мишка и виновато покосился на меня.
— Брось! — сказал Серёга, который перехватил его взгляд (я догадался, что это означало: «Брось церемониться с Верезиным»). — Будем патрулировать к Аниному подъезду.
Он взял Аню под руку, окончательно оттеснив меня от моей бывшей подруги.
Я шел позади и думал, как испортилось бы у Серёги настроение, если бы он узнал, что не только не досадил мне, но сделал для меня очень доброе дело. Это было так забавно, что я невольно рассмеялся.
— Ты что? — спросил меня шедший рядом Кобра.
— Ничего, — сказал я весело. — Хороший у нас парень Иванов, правда?
На улице, где жила Аня, у входа в кино толпились женщины. Они окружили кого-то и возмущенно кричали. Одна из них обернулась, увидела нас и, заметив у ребят нарукавные повязки, радостно сказала:
— Вот и патруль. Мальчики, отведите его в милицию.
— Что случилось? — озабоченно спросил Мишка, оставляя Аню.
Когда мы подошли, женщины расступились, и я увидел Марасана. Он стоял, прижимая к стене плачущую девушку, — ее вязаная шапочка валялась на тротуаре — и говорил пьяным голосом:
— Плюнь ты на этих баб! Обними и поцелуй! Плюнь, а то хуже будет!
За последние месяцы я довольно часто встречался с Марасаном. Но мы никогда не разговаривали. Проходя мимо него, я старался не смотреть в его сторону и стискивал зубы от ненависти. Он тоже не хотел со мной разговаривать. Вероятно, догадывался, что на этот раз я не выдержу и заявлю в милицию. А там будь что будет.
Если можно так выразиться, мы находились в состоянии вооруженного нейтралитета. Но сейчас это состояние стало просто невыносимым. Я должен был бы вместе с ребятами немедленно броситься на этого хулигана. В любом другом случае я так бы и поступил. Но Марасан… Ведь он каждую минуту мог меня разоблачить.
Между тем, пока я размышлял, Мишка действовал.
— Гражданин, — потребовал он, обеими руками вцепившись в плечо Марасана, — пойдемте с нами в милицию!
