не сказала бы. Зачем? Пусть бы думал, что это солнечные лучи так меня приукрасили. Что бы изменилось в мире от этого заблуждения?
— Да, я выросла, — сказала я, — и уже могу носить мамины платья. Знаете, надоело — подросток, подросток, придурочный возраст, хочется уважения.
И тут вклинился Захар и насмешил нас.
— Пусть она не уходит, — сказал он обо мне серьезно и раздумчиво. — А то один раз придет, а потом три раза не приходит.
Он тоже подрос, прошедшие дни у него уже не складывались в одно словечко «вчера», он уже считал до трех, и это «три» было чересчур большим сроком для разлуки.
— Главное, Захар, не в том, что она уходит, а в том, что приходит. Правда? — сказал отец.
Захар подумал и согласился:
— Правда.
Отец опять провожал меня до метро. Было еще светло, и в наступающих сумерках отчетливо виделось, что деревья пожелтели, небо стало ниже — лето прошло.
— Мне понравились твои слова, — сказал отец, — насчет того, что хочется уважения. Знаешь, что такое уважение?
— Кто этого не знает, уважение — есть уважение.
— Уважение — это одобрение, — уточнил он, — нет такого человека, который не жаждал бы одобрения.
— Наверное, все тебя одобряют, что ты вылечился, не пьешь, что у тебя новая жизнь?
Я не зарывалась, я чувствовала, что сейчас с ним можно говорить о чем угодно.
— Не все так просто, — ответил он, — от этого не вылечиваются. Лечение только помогает остановиться, но стоит выпить хоть немного, и все начнется сначала.
Я испугалась.
— Но ты ведь не выпьешь? Никогда? Ни капли?
— Что ты так испугалась? Никогда. Ты же в это веришь?
И я сказала то единственное, что надо было сказать:
— Я тебя люблю, уважаю и одобряю.
Он не откликнулся на мои слова и мне бы промолчать, но что-то меня дернуло.
— А маму ты никогда не вспоминаешь?
Он и на это ничего не ответил, шел, молчал, потом спросил:
— Она поет?
Вопрос показался мне странным, но я ответила на него обстоятельно:
— Иногда вместе с Тошей и Катей они поют на кухне.
Возле метро, прощаясь, он долго не выпускал мою руку из своей, что-то ему надо было еще сказать. Я не выдержала:
— Папа, ну говори. Я все пойму, ты не пожалеешь.
Он усмехнулся и выпустил мою руку.
— Нет, этого ты еще не поймешь.
— Плохо ты меня знаешь. Я уже поняла. Значит, ты не забыл ее, неужели до сих пор любишь?
Он нахмурился, поглядел на меня укоризненно, словно в чем-то обвиняя, потом отвел взгляд и сказал те же слова, что я уже слышала:
— Не все так просто.
В переполненном вагоне метро над головами пассажиров возвышались цветы — белые и красные свечи гладиолусов, букеты астр и хризантем. Завтра — первое сентября, завтра эти цветочки перекочуют в школы. Впервые я радовалась, что в вагоне людно, что меня толкают, теснят, впервые у всего этого был смысл — люди спасали цветы.
Я не знаю, как бы я выдержала все то, что произошло потом, если бы не мой разговор с отцом и не эти цветы в вагоне. На автобусной остановке я увидела его. Без рюкзака, в синей жокейской шапочке, с белыми гвоздиками в руке. Рука была согнута в локте, в цветы торчали на уровне груди. С таким же успехом он мог бы держать высокий бокал с цитрусовым напитком. Реклама у него за спиной словно передразнивала этот жест. Но он этого не видел. Он вообще ничего не видел. Даже своего автобуса не заметил. Сороковой номер забрал пассажиров и отчалил, а он остался со своими цветочками. Я насторожилась, цветочки были южные, не те, с дачных участков, что возвышались в метро. Ну что ж: он ждет, и я дождусь. И мы дождались. Мне стало полегче, когда я ее увидела: личико — сплошная косметика, а вообще-то глазки маленькие, нос прищепочкой. Что в ней было более-менее хорошего, так это рост. Длинная такая, узкая и плавная, как лента. Никого я никогда не рассматривала так свирепо. Злость и обида ни в каких делах не помогают, но тут они мне помогли. Я увидела в ней то, чего во мне нет и никогда не будет: она считала себя подарком. Сказочным подношением, спустившимся с небес. Надо было видеть, как она взяла цветы, как по-царски глянула на моего незнакомца своими несуществующими, утонувшими в черной замазке глазами. «Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть», — стучало у меня в груди, когда они, обнявшись, удалялись от меня в темноту.
А на остановке уже горели фонари, люди выходили из автобусов, другие в них входили. А я стояла, как приклеенная, и чего-то еще ждала. Может быть, что кто-то подойдет и скажет: «Не горюй и никогда больше не лови журавлей в небе». Или я сама себе скажу: «Любовь — это не то, когда тебя, красивую и нарядную, обнимают и ведут куда-то. Я уже знаю: любовь — это когда ты, как Александра, варишь борщи, растишь ребенка и ждешь, ждешь, весь день ждешь встречи с человеком, которому ты своим одобрением помогла стать человеком».
Я подошла к рекламе. Шикарный парень глядел на меня все тем же своим остановившимся взглядом, а в тексте, обещающем девять лет добавочной жизни, кто-то губной помадой пририсовал еще одну девятку. 99 лет! О таком подарке человечество и не мечтало. Я подмигнула парню с бокалом: ничего, дорогой, времени впереди — навалом, когда-нибудь и нас полюбят, не пропадем!
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
