Как ни старались кулаки, но Совет был почти полностью переизбран. Теперь в Совете руководили большевики.
Алеша был утвержден председателем комбеда, но работать ему там не пришлось.
Вот уже несколько дней он чувствовал боль во всем теле. Особенно сильно ломило поясницу. К вечеру, после собрания, поднялась температура, а еще через пять дней Алеша потерял сознание.
Испуганная мать привезла Белькейкина.
— Пиявки нужно ставить. Пиявки, — предложил было фельдшер. Потом, подумав, добавил: — Лучше, пожалуй, свезти в заводскую больницу. Хотя тамошние доктора против меня и пешки, но зато у них уход и медикаменты разные, а у меня что? Пластырь, йод и валерианка. Тиф ими не очень-то вылечишь.
Посоветовавшись с теткой Аксиньей, Марья уложила сына на телегу и чуть свет повезла в больницу. Неожиданно за околицей ей встретился Абросим. По подтянутым у лошади бокам, по толстому слою пыли на сапогах было видно, что он проделал длинную дорогу. Тем не менее Абросим был весел. Увидев Марью, он снял обеими руками картуз и, как только мог, низко поклонился:
— Доброго здоровья, Марья Яковлевна. Куда так раненько?
Марья с недоверием посмотрела на Абросима. Его появление на уставшей лошади в такой ранний час показалось ей подозрительным.
— В больницу еду. Алексея вот везу, — ответила она неохотно.
— Что так. Зачем?
— Тифом заболел. Хочу попросить, чтобы на койку положили.
— Эко ведь горе какое, — с сожалением покачал головой Абросим. — Только приехал парень и на тебе — тиф. Жаль, жаль. Ну, что ж, вези с богом. Может, и обойдется.
В этот же день к вечеру стало известно о восстании чехословацкого корпуса и захвате им Челябинска.
Рабочие Южного Урала создавали красногвардейские отряды. У Надырова моста, у Селезней и у станции Аргаяш завязались первые бои с белобандитами. Слабо вооруженные, не имеющие военного опыта, разрозненные отряды рабочих под напором регулярных чехословацких частей и казаков постепенно откатывались в центр Урала. На востоке начиналось одно из главных сражений простого народа за Советскую власть, за свою свободу.
После декрета Советской власти о конфискации промышленных предприятий англичане уехали с завода.
Прощаясь с Рихтером, Петчер заметно волновался:
— Завод, господин Рихтер, я поручаю вам. Знайте, что декрет о конфискации — это не что иное, как миф. Большевики продержатся у власти недолго. Сейчас среди русских я не вижу ни одного серьезного специалиста, который мог бы управлять заводом. Ясно, что фактическим хозяином предприятия пока будете вы. Кстати, могу вас порадовать, — недвусмысленно улыбаясь, продолжал Петчер, — на днях здесь инкогнито был Темплер. Он советует мне укрыться на время в Сибири. Все говорит за то, что, если большевики не откажутся от власти сами, Сибирь дохнет на них могилой. Дядя сообщает, что тоже готовится ехать в Сибирь. Русские, конечно, догадываются, что Уркварт по пустякам в Сибирь не приедет. — Петчер зловеще рассмеялся. — Нет. Вы не знаете Темплера. Это исключительный, необыкновенно дальновидный человек. Еще несколько лет назад он говорил мне, что придет и такое время, когда мы заставим русских убивать друг друга. Сейчас это время пришло.
— Я хотел бы знать, сколько придется ждать вашего возвращения? — покорно спросил Рихтер.
— Полагаю, совсем недолго. Темплер уверяет, что соответствующие воинские части подготовлены и должны высадиться во Владивостоке. Японцы уже там…
Рихтер разделял мнение Петчера. Такие долго у власти не продержатся. И он выполнял распоряжение управляющего, стараясь сохранить оборудование и материалы, не проявляя никакой заботы о продукции.
Рихтер решил завести себе как можно больше друзей в среде русских. Когда все станет на место, эти люди будут ему нужны не меньше, чем Петчер. Он держал крепкую связь с местными купцами и попом, а через него познакомился с председателем совдепа соседнего села Абросимом. Это, казалось ему, был удивительный человек. Он ненавидел Советскую власть, но служил ей и даже старался ладить с большевиками.
Над силовой станцией в установленное время по-прежнему гудели гудки, но работа шла из рук вон плохо. То и дело возникали митинги, собрания, диспуты. Казалось, что, изголодавшись по свободному слову, люди могли без конца говорить и слушать один другого.
На заводе усиливалась разруха. Не хватало продуктов. Но это давало только дополнительную пищу для споров. Вот, например, какую резолюцию приняли на последнем собрании:
«Учитывая окончательную победу пролетарской революции, собрание полностью убеждено в скором наступлении порядка, таящегося в недрах пролетарского самосознания. Что касается продовольствия, принять к сведению существующие затруднения».
Приняв такую, ни к чему не обязывающую резолюцию, собрание перешло к другим вопросам. Слушало доклады о текущем моменте, о вреде религии и о том, как устроена вселенная. По всем этим вопросам происходили длинные споры и принимались не менее длинные резолюции.
Возвращаясь с такого собрания, Феклистов ворчал:
— Точь-в-точь как выздоравливающий после тяжелой болезни — радуется, смеется, не думает, что малейшая невзгода может снова свалить его с ног. «Почему луна не дает тепла?», «Есть ли на Марсе люди?» Настоящие дети. Подумали бы лучше, где взять медикаменты. Простыни тоже все износились. — Феклистов обратил внимание на подъехавшую к больнице телегу. «Еще больной, а класть некуда», — подумал он.
Доктор узнал Карпову и спросил:
— Кто у вас болен?
Марья схватила его за руку.
— Алексей. Алеша наш… Помните его, доктор?
Но Феклистов уже заторопился к телеге. Больной был в тяжелом состоянии, и Андрей Иванович распорядился, чтобы его скорей несли в больницу. К удивлению служащих, он накричал на фельдшера, напомнившего ему, что в больнице нет ни одного свободного места.
— Как это нет? Больница здесь или игорный дом? Положить пока в моем кабинете. Я здоров, слава богу, и могу обойтись без кабинета.
— Оно, конечно, — согласился фельдшер. — Дезинфекцию только потом сделать придется. Вон как высыпало…
Алеша метался, бредил, не узнавал окружающих, не понимал, где он, и то рвался домой, то на фронт, к товарищам. Приходилось применять силу, чтоб удержать его на кровати.
Наконец кризис прошел, и Алеша стал постепенно поправляться.
Как-то под вечер в палату зашел Феклистов и, наклонившись к самому уху Алеши, сообщил:
— Власть-то Советскую свергли…
— Где свергли, здесь, на заводе? — цепляясь за это, как за спасительную надежду, спросил Алеша.
— Нет. В Самаре, в Челябинске, в Сибири и в других местах.
— Это ненадолго, — сказал Алеша. — Возьмем опять!
Доктор подолгу сидел возле его кровати, с удивлением слушая рассказы Алеши о том, что пережил он за последние пять лет.
— Да ты богатырь настоящий, — взволнованно говорил Андрей Иванович. — Вот она, жизнь-то. А мы что? Сидели, помалкивали. Ничего не видели, ничего не слышали… — И он сам приносил для больного бульон, сам подавал ему лекарство.
Однажды к больнице на паре взмыленных жеребцов подкатил Абросим. Справившись, лежит ли здесь Алексей Карпов, Абросим подошел к Феклистову.
— Доброго здоровья, Андрей Иванович, — приветствовал он доктора как старого знакомого. — Мне хотелось бы узнать о состоянии здоровья Карпова Алексея. Мать просила заехать. Тревожится…
— Ему сейчас лучше. Ходит. Но пока еще очень слаб.
— Так, так, — сочувственно проговорил Абросим. — Давно мучается парень. Но теперь, надо полагать, скоро поправится?
— Да, если все будет благополучно, недели через две мы его выпишем.
— А раньше? — с какой-то непонятной тревогой спросил Абросим. — Раньше не выпишите?
— Ни в коем случае.
Удовлетворенный ответом, Абросим прямо из больницы поехал к Рихтеру.
— Ну, ну? — брезгливо протягивая руку, спросил Рихтер. — Видели ли есаула?
— Видел, видел, — расплываясь в улыбке, ответил Абросим. — Разговаривал с ним лично. Просил передать вам привет. Спрашивал о здоровье.
— Так, так. Когда же обещался к нам пожаловать?
— Вначале было отказался. Мне, говорит, некогда мелочью заниматься. А потом спросил, сколько человек мы сможем подготовить. Я обещал сто человек. Он согласился. Сказал, что прибудет к вам на два дня.
Рихтер вопросительно посмотрел на Абросима:
— Сто человек? Но где же их взять? У нас на заводе столько коммунистов сейчас не найдется.
— Разве только одних коммунистов надо? А кто им сочувствовал, их куда? А красногвардейцы? — сказал Абросим.
— Убежали они или попрятались, — вздохнув, с сожалением сообщил Рихтер, но после некоторого раздумья весело стукнул ладонью по столу. — Есть выход! Нужно написать объявление. Обещать, что им все будет прощено. Есаул явится только через десять дней. До тех пор мы их всех выманим.
