А потом он вдруг исчез. Рузю же монахини из больницы вывезли в другой приют, даже в другой город, – так, по крайней мере, сказала нам сестра Модеста.
Однако Гелька так долго и упорно увивалась за сестрой Доротой – сделала ей ночные туфли, выскоблила до блеска прачечную и заштопала ее скуфью,[126] – что та не выдержала, смягчилась и поведала Гельке страшную тайну, которая потрясла нас.
Оказывается, Рузя сбежала из больницы, и никто, нигде больше ее не видел. Монахини боялись придать этому щекотливому делу широкую огласку и потому отказались от поисков сбежавшей.
С тех пор, когда сестра Модеста во время молитвы произносила суровым голосом: "За грешную душу, которая обманула доверие бога, – пять "Богородице дево, радуйся…" – тотчас же Гелька, я и Йоася, по обоюдному сговору, мысленно добавляли сочиненную мною просьбу, с жаром и сердечным волнением:
"Помоги, господи боже, встретиться ей со своим парнем! Сделай так, чтобы никогда больше не затянули ее в приют! Смилуйся, боже, над нею, спаси ее от сестер и не делай ее монахиней!"
***
– Нет ничего более прекрасного, чем призвание божие, когда господь сам стучится в душу и зовет ее к себе, – сказала нам однажды сестра Модеста.
Это было как раз после того, как мы вернулись от вечерни и монахиня была в самом хорошем расположении духа и даже склонна к возвышенным рассуждениям, что с нею время от времени случалось.
– А как его можно почувствовать? – спросил кто-то.
– Это тайна между богом и душой.
– Ну хорошо, – рассуждала вслух Йоася. – А если бы, к примеру, у меня было такое призвание, то как бы я о нем узнала?
– Узнаешь его по особому состоянию, в каком будет находиться твоя душа. Призвание может прийти неожиданно. Бывает так, что человек, совершенно далекий от мысли о пострижении в монахи, в один прекрасный день начинает вдруг испытывать непреодолимое тяготение к этому и ни к чему иному. В его существе происходит что-то необыкновенное. А этим как раз бог и дает знать, что он избрал эту душу для себя, что требует ее непременно. Он словно нацепляет ее на крючок, с которого душа уже соскочить не может.
Мы слушали и согласно кивали головами. Значит, сестра Модеста пошла в монастырь, почувствовав к этому свое глубокое призвание. Так, во всяком случае, утверждала сестра Юзефа. И что такое особое господь бог мог усмотреть в ней, что потребовал ее непременно к себе?
Мы молчаливо удивлялись непонятным вкусам господа бога.
В ту же ночь Йоася присела на мою койку и испуганным, голосом сказала:
– Мне кажется, что я услышала свое призвание.
– Не может быть!
– Да, так, – процедила Йоася, дрожа от волнения. – Ведь сестра Модеста говорила, что это может прийти совершенно неожиданно. Что же мне делать?
– Да ты подожди! Откуда ты знаешь, что это именно и есть призвание?
– Я чувствую себя так странно, как никогда еще в жизни не чувствовала.
– Никогда в жизни так не чувствовала?
– Нет, подожди! Может быть, раз или два в жизни и было у меня что-то подобное. Но тогда я не знала, что это и есть божье призвание.
– Ну и что же?
– И вот снова пришло оно ко мне… Сегодня ночью…
– А сейчас?
– Совершенно не проходит. Всё хуже. Ой, ой, никогда я еще не чувствовала себя так! – пожаловалась она со стоном.
Меня вдруг осенила мысль, что, может быть, и ко мне когда-нибудь уже приходило божественное призвание, только я не знала о нем. Поэтому я спросила с любопытством:
– А где ты его больше всего чувствуешь?
– Да везде, во всем. В голове, возле сердца, в ногах. Но я не хочу иметь призвания! Ох, хоть бы до утра прошло у меня оно!
– А что ты станешь делать, если не пройдет и сестра Модеста заметит, что к тебе пришло призвание? Должна будешь пойти тогда в монахини? Верно?
– Ни за что на свете! – всхлипнула Йоаська. – Пойду выпью воды. Может быть, пройдет. Да помолюсь, чтобы господь бог взял назад это призвание.
На другой день после вечерней молитвы девчонки, как обычно, покидая часовню, собирались взяться за выполнение различных поручений. Только одна Йоася не двигалась с места и продолжала упорно стоять на коленях. Это обратило на себя внимание сестры Модесты.
– Почему Йоася всё еще на коленях?
– Потому что она молится за божественное призвание, – тут же съехидничала Зоська, которая была посвящена во всю эту историю.
Девчонки начали громко смеяться, но сестра Модеста тут же утихомирила их и, обращаясь к Йоасе, сказала необычайно ласковым и доброжелательным тоном:
– Довольно, дитя мое. Богу хватит и одного искреннего порыва. Отнесите-ка сейчас с Сабиной пойло для коровы.
Йоася послушно встала.
Как только в спальне погас свет, я подошла к Йоасиной койке.
– Ну так что же? Прошло?
– Откуда же! – быстро повернула ко мне голову Йоася. На ее бледном лице лихорадочно блестели глаза, так что блеск их был виден даже в темноте. – Я чувствую себя так странно, так странно! Может быть, и в самом деле у меня – призвание?
– Тере, фере, куку![127] Слишком мала ты.
– Ого! Да святая Тереза тоже была маленькой.
– Но она зато не воровала. А ты таскаешь у девочек в школе завтраки.
– Ну и что же, что таскаю! Мне хочется есть, вот я и таскаю. Святые делали и не такие штуки. Ксендз-катехета сам говорил, что святой Франциск утопал в разврате, прежде чем стал святым. И святой Августин – то же самое… Впрочем, а какое тебе до этого дело? Иди и оставь меня в покое.
Обиженная, она повернулась ко мне спиной.
Распространенная Зоськой весть о том, что Йоася чувствует призвание, дошла до всех девчат.
Когда в воскресенье после окончания богослужения мы выходили из часовни, я шепнула Йоасе, продолжавшей стоять на коленях и самозабвенно перебирать четки:
– Кончай, а то твой завтрак пропадет.
Йоася вскочила с места, но, встретив внимательный взгляд матушки-настоятельницы, поспешно вновь опустилась на колени, набожно закинула голову назад и сложила руки перед подбородком. Губы ее начали усердно шептать молитву. Шедшая за мной Гелька нарочно захлопнула ее молитвенник и, наклонившись к ней, предупредила:
– Зоська возьмет твою порцию.
Йоася взглянула на Гельку с испугом. Хотела подняться с коленей, но ее удержал на месте пристальный взгляд следившей за нею сестры Алоизы. Все хоровые сестры из-под своих опущенных велонов украдкой присматривались к Йоасе. И Йоася, прикованная к месту их сверлящими взглядами, оставалась в часовне.
А час спустя она хныкала возле дверей в кухню:
– Сестра Романа, девчата съели мой завтрак…
Из трапезной вышла сестра Модеста. С завистью мы наблюдали за тем, как Йоася брала из ее рук стакан киселя и несколько сухариков.
– Потерю завтрака считай своим пожертвованием господу богу, – ласково сказала ей сестра Модеста. – Христос охотно принимает от нас такие маленькие жертвы. Святая Тереза, питаясь салатом, всегда большую часть его жертвовала святому чаду.[128]
– Тогда я жертвую свой кисель святому Франциску, – бухнула вдруг Йоася, искоса взглянув в нашу сторону.
Мы смотрели, как она, держа стакан обеими руками, с жадностью уплетает кисель за обе щеки, и ненавидели ее всё больше и больше. Сестра Модеста, не спуская глаз с Йоаси, перешептывалась о чем-то с сестрой Романой.
– Пойдемте отсюда, а Йоася и святой Франциск пусть спокойно допивают свой киселек! – И Гелька, засмеявшись побежала в столовую, увлекая нас за собой.
После обеда сестра Модеста холодно сказала:
– Гелька в наказание будет лишена сегодня рекреации, – и, направляясь уже к дверям, она добавила сердечным тоном, обращаясь к Йоасе: – Возьми, Йоася, плащик. Вместе со мною пойдешь на вечерню к отцам-иезуитам…
Когда Йоася укладывалась спать, из-под одеял раздавались голоса:
– Возьми, Йоася, плащик!
– Йоася, может, хочешь кисельку?
– А как святой Франциск – отблагодарил он тебя за сухарики? – И прочее в том же духе.
Йоася расплакалась. Но ни одна из девушек не подошла к ней, не заговорила с нею. По молчаливому сговору, она была лишена и той небольшой радости, с которой мы, несмотря на бдительное око монахинь, иногда приходили друг к другу и которая несколько сглаживала наши приютские невзгоды. Радостью этой была моральная поддержка друг друга.
Хорошо понимая, что именно она потеряла, чего лишилась, Йоася выплакивала в соломенную подушку всю свою обиду и печаль. Она рыдала так громко и так жалобно, что Гелька, не в силах больше слушать это, подняла голову с подушки и сказала со злостью:
– Чего рычишь? Кончи завтра выдуриваться, тогда простим.
– Хо… хо… хорошо.
Однако на другой день к ней снова спустилось с неба божественное призвание, и всё осталось по-прежнему.
Видя, что сестра Модеста, как и накануне, продолжает внимательно наблюдать за нею, Йоася после общей молитвы снова осталась на коленях молиться в часовне. Она прижала руки к груди, вознесла очи к небу и, забыв о завтраке, провела в молитве минут двадцать. В тот же день сестра Модеста освободила ее от обязанности убирать монастырский двор.
