— Я только в магазин и скоро возвращусь, — добавил он и оказался за воротами порта.
Котькино сердце радостно забилось. Вот она, мечта, — рядом.
Улица, обсаженная совсем молодыми деревцами, такими молодыми, что они не давали тени, вела к центру.
Это был необыкновенный город. Здесь всё было новым. И дома, что встали вокруг площади, и новые таблички — белые-белые, на которых было написано «Площадь Труда», и новые вывески на магазинах «Продукты», «Промтовары», книжный магазин «Маяк». И много новых транспарантов.
— Так, — сказал Котька сам себе, — я сюда не глазеть приехал, а дело делать.
А так как он был человеком организованным, то начал думать, что делать раньше: искать Севку или поесть. Конечно, ему сначала хотелось найти Петрина, а потом тех, кому надо рассказать о доме; но под ложечкой уже сосало, и Котька всё чаще думал вместо дела о том, что у него в рюкзаке лежали две котлеты, огурец и батон. Чтобы не отвлекаться, Котька зашёл в первый попавшийся двор и уселся в тенистой беседке, освещённой зелёно-солнечным светом. «Как в аквариуме», — подумал Котька и достал завтрак.
Котлета нагрелась и была невкусной. Но Котька деловито ел: надо быть сытым, а тогда уже делать дело. Жуя котлету с огурцом, Котька вдруг заметил, что из-за виноградных листьев за ним следят два глаза. Потом он увидел нос и часть жёлтой косички. Котька перестал жевать. Листья раздвинулись, и он увидел девочку в белом платье.
— Ты путник? — серьёзно спросила она.
Котька задумался: путник он или не путник и, решив, что раз он сюда приехал из Одессы, то он действительно путник, сказал:
— Путник. А тебе-то что?
— Ничего, — сказала девочка и убежала в дом, большой, серый, такой, каких много сейчас в Новых Черёмушках в Одессе.
Она быстро вернулась, неся осторожно тонкими смуглыми руками кружку воды. Девочка поставила кружку перед Котькой, и ему ничего не оставалось сделать, как сказать «спасибо».
— Меня зовут Аннушка. А тебя?
— А меня звать Костя, — сказал Котька, впервые в жизни так представившись. Он отпил немного воды, холодной и такой прозрачной, что на дне кружки были видны трещинки на эмали.
— А у вас газировка есть? — спросил Котька, потому что не знал, о чём говорить с этой девочкой.
— Днём, на площади, но сейчас киоск не работает, — сказала Аннушка. — Газа нет.
— А у нас этой воды на каждом шагу — всю не перепить, — сказал Котька.
— А ты откуда пришёл?
— Из Одессы.
Аннушка улыбнулась. У неё смешно сморщился у глаз нос.
— Мы с мамой туда ездили в оперный театр. На «Золушку». Это про бедную девочку, которая стала королевой и осталась такой же хорошей.
— Это такая сказка, — сказал Котька, доедая свою котлету и думая, удобно или неудобно угостить Аннушку такой мятой котлетой.
— А зачем ты к нам приехал? — вдруг серьёзно спросила Аннушка.
Котька решил, что перед такой гостеприимной девочкой ничего не надо скрывать, и рассказал, зачем приехал. Рассказал всё: о брате Сашке, о папином пароходе, об их доме и о Севке Петрине, которого ему нужно найти во что бы то ни стало.
— А другим ребятам, у которых папы не плавают, можно будет приходить в этот дом? — спросила она.
— Конечно, можно, — пообещал Котька.
Солнце уже было высоко в небе. Котька надел рюкзак и сказал, что ему пора. Аннушка отнесла в дом кружку и вернулась с портфелем.
— Я учусь во второй смене, — сказала она. — Хочешь, я помогу найти этого Петрина? Я же всё здесь знаю.
Котька подумал и согласился. Они вышли на площадь Труда, откуда была хорошо видна голубая чаша порта. Входил корабль. Вот он прогудел три раза, как будто просил разрешения отдохнуть после долгого пути по всем морям и океанам.
От площади улица вела в степь.
Котька и Аннушка шли по солнечной стороне улицы, а мимо проносились гудящие новые грузовики с блестящими быками на радиаторах и везли трубы, железобетонные блоки, оконные рамы и даже целые комнаты.
Здесь было много людей в комбинезонах, и Котька подумал, что это очень здорово, когда люди одеты в комбинезоны.
— А где же степь? — спросил Котька.
— А вот, — улыбнулась Аннушка. — Вот она.
Улица кончилась, отсюда начиналась степь. Степь лежала перед Котькой как море, до самого горизонта. Дул жаркий ветер, и Котька почувствовал, что от этого простора хочется разбежаться и полететь. «Так вот она какая, степь, — подумал Котька. — И когда-нибудь её закроет большой город… И её покроют сверху асфальтом, а глубоко в земле уложат газовые трубы… И всё здесь изменится… Не будет клубиться пыль… Будет тень от высоких домов… На каждом углу будут продавать мороженое… Так всё изменится, что люди, наверное, даже забудут, что здесь когда-то была самая настоящая степь…»
— Смотри, — сказала Аннушка. — Ты знаешь, что это?
Далеко впереди катилось что-то круглое. Останавливалось и катилось снова.
— Это перекати-поле. Сухие веточки, трава, — сказала Аннушка. — Оно катится издалека. Может быть, тысячу километров.
Жаркий ветер дул в лицо Котьке, забирался под рубашку, трепал волосы, гудел в ушах, и Котьке показалось, что перед ним море земли, а он стоит на мостике большого корабля, который называется «Ильичёвск».
На последней перемене Гера шушукался с Олей Степановой и Серёжей Мартыновым. Оля — председатель совета отряда — после этого несколько раз прошла мимо Сашки, подозрительно его рассматривая. «Удивительное дело, — подумал Сашка, — такая нормальная девчонка во дворе, но как только надевает форму, с двумя красными полосками на рукаве, у неё меняется голос, а взгляд становится таким, как у целой комиссии».
Перед самым звонком Оля, Гера и Серёжа подошли к Саше.
— Сегодня весь отряд остаётся делать чучело, — сказала Оля.
— Я не могу остаться, — сказал Саша.
Гера выразительно посмотрел на Олю.
— У меня дома больной брат, — объяснил Сашка. — Он лежит один. Без никого. Мама уехала к папе в Ильичёвск.
— Ладно, — сказала Оля. — Мы пойдём с тобой навестить Сашу.
— Хорошо, — сказал Сашка и пошёл в класс.
Последняя перемена окончилась.
Ну и заварили же они с Котькой кашу! А теперь… Не будь он Сашкой, если что-нибудь не придумает для того, чтобы раньше Геры и Оли прибежать домой и лечь в постель.
Сашка понимал, что они с Котькой поступили нечестно. Мама часто им говорила: «Самое страшное в жизни — ложь. Учитесь говорить правду, даже если её сказать трудно». Но вместо того чтобы выделывать это дурацкое чучело, когда на свете есть живые аисты и орлы, когда на свете есть новые города, а один из них — рядом, разве не стоило пойти на такой обман?!
«Да, попробуй теперь выпутаться», — думал Сашка, сидя на последнем уроке рисования.
Клавдия Ивановна рисовала на доске дерево, Сашка решил, что сейчас на уроке он должен сделать что-то такое, чтобы его выгнали из класса. Он начал вспоминать, за что обычно выгоняют из 5-го класса их соседа Толика Бабаскина. Толя два раза в неделю приходит домой на час раньше… Что бы такое придумать?..
Может быть, бросить галошей в лампочку? Но под рукой нет ни одной галоши, а жаль… От неё остаётся такой роскошный след на потолке! За этот след Бабаскина выгнали на неделю… А что, если?..
Клавдия Ивановна спокойно рисовала листики, когда Сашка закричал на весь класс:
— Отдай мою книгу!
— Какую книгу? — ничего не понимая, спросил Гера.
— Клавдия Ивановна! — снова закричал Сашка. — Он взял мою книгу и не хочет её возвращать!
— Какую книгу, Байда, в чём дело?
— Я не брал его книги, — сказал ничего не понимающий Гера.
— Брал! Брал!.. Покажи! — закричал Сашка и потребовал, чтобы Гера немедленно отдал книгу.
Гера вынул свои новенькие книги из портфеля.
— Это разве твои книги?
— Не все, а эта моя, — сказал Сашка. Он указал на самую новую. У него в портфеле лежала точно такая же книга.
— Немедленно прекратите, — сказала Клавдия Ивановна. — Книги все одинаковые.
— Пусть отдаст! — настаивал Сашка.
— Может быть, я перепутал… случайно, — сказал Гера и отдал свою книгу.
— Клавдия Ивановна! — снова позвал Сашка учительницу. — Скажите Гере — он толкается.
— Кто толкается?! — удивился Гера.
— Ты!
— Как я толкаюсь?!
— А вот так. — И Сашка с размаху так толкнул Геру, что он с рёвом вылетел из-за парты на пол.
— Байда! — сказала Клавдия Ивановна. — Что с тобой происходит?
— Ничего. Просто я не хочу с ним сидеть.
— Почему? — спросила учительница.
— Он подсматривает! — заявил Сашка.
— Кто подсматривает? Я отличник, — почти плача, крикнул Гера. — Когда я у тебя подсматривал?!
