Опять стучит. Гоняет, как зайца.
— Ну, поживей, поживей, вот платье, вытирайся хорошенько. Чем ты вытираешься, это же детское, твое полотенце и простыня вот тут, сколько раз тебе повторять!
Для рук полотенце тоже темное, в настоящем доме все очень сложно, но, может, потом я привыкну. Катержина — красивое имя, о Катержине я книжку читала, как я рада, что смогу с ней поиграть.
Платье еще теплое, мама его выгладила, и оно приятно греет.
— Живей причесывайся! И посиди минуточку в комнате, пока папа позавтракает.
Вот хорошо, что не надо завтракать с ним. Здесь все как в сказке или как в замке в Градце, куда мы ездили на экскурсию, только еще лучше.
А телевизор какой! Такого я еще не видела, может, даже цветной. А она мне позволит смотреть? В детдоме из-за глаз запрещали.
Гиту бы сюда, она бы все рассмотрела, пощупала, попрыгала бы в кресле, потрогала бы ковер босой ногой. Это только я такая дура, ничего не трогаю и стою как вкопанная.
Ой, что же это?!
— Ты что, другого места не нашла, встала у самой двери! Я тебя не толкнул?
— Нет. Мне мамочка велела здесь подождать.
Смотрит на меня, сегодня он не кажется таким высоким, улыбается, нет, скорее ухмыляется, у братика это от него.
— У нас принято говорить не мамочка, папочка, а мама, папа. И не бойся, никто тебя не съест.
Вышел. Гора с плеч. Открыл другую дверь, а книг там, господи боже ты мой! Все прочитать — свихнуться можно. Там, наверное, кабинет. Что-то взял на столе, возвращается, лучше я отойду к стене.
— Ну как дела в школе? Какие отметки?
— Да так, на тройки вытягиваю.
— Ну ты эксперт, не иначе.
Смеется. Что бы это значило? Экспресс — знаю. А эксперт? Мама пришла, позвала завтракать. Что с ней? Она какая-то сама не своя.
— Познакомились?
Я рассказала ей, что он говорил. Ей понравилось, смеется. Она еще красивее, когда смеется.
— У него много работы, он ведь заместитель директора, не надо ему мешать.
Зачем мне ему мешать, хорошо, что он уйдет, без него как-то уютнее.
Моего нового братишку зовут Марек. В детдоме у нас тоже был один Марек, но по фамилии. Я хотела бы с ним подружиться.
Опять дала мне яйца, хоть бы детдомовская еда поскорей кончилась, а то она будет кормить меня ею до самой смерти. Дала бы мне лучше пирога, как детям. Может, и даст, если я потороплюсь.
— Не глотай так, подавишься!
Марек скорчил такую рожу, что я поперхнулась от смеха, размахиваю руками, кашляю, задыхаюсь, мама стукнула меня по спине. Ничего не сказала, только насупилась.
Крутые яйца я не люблю, а фаршированные еще бы съела, нам на пасху однажды давали на закуску, а в детский праздник повариха сделала нам из яиц лягушат и посадила их на мясной салат. Пржемек начал квакать, и мы все вслед за ним заквакали, если бы не День защиты детей, нам бы здорово влетело.
Катя крошит пирог, а у меня слюнки текут, но если я не справлюсь с яйцами, мне их наверняка и на обед дадут.
У них смешная сахарница из пластмассы, переворачивается, и из трубочки высыпается немножко сахару, интересно знать, он что, всегда высыпается одинаковыми порциями, как это устроено, что сахар знает, сколько должно высыпаться.
— А ты, оказывается, хохотушка! На, выпей!
Марек смеется. Кофе ужасно невкусный, но мама смотрит строго, и хотя я давлюсь, выпить придется, раз она этого хочет.
Кто-то звонит, это телефон в прихожей, слышно, как она с кем-то разговаривает.
Марек постучал себя по лбу, вылил мою чашку в мойку и быстро пустил воду.
— Такая большая, а глупая.
Катя рассмеялась, у нее зубки как жемчужинки, у нас в детдоме таких маленьких не было, я не знаю, что ей сказать, погладила ее, а она забралась ко мне на колени и таскает меня за волосы, даже больно немного.
— Ты что, сдурела, ведь у нее уже полная горсть твоих волос?
С Мареком шутки плохи, он силой раскрывает Катержинке кулачок.
— Не трогай ее, — прошу, — она ведь маленькая, — и вытираю слезы.
— А вас там били? — спрашивает Марек.
— Нет.
— А есть давали?
— Давали.
— Только хлеб и воду?
— Нет, все: суп, мясо с гарниром, салат и пирог. Похоже, он не верит.
— И шницель?
— Да, и шницель с картофельным салатом или с картошкой и огурцом.
Он положил подбородок на руки. Катя снова крошит пирог. Тесто, по-моему, песочное.
— Ты правда чокнутая, — говорит Марек, — чего же ты там не осталась?
Мама была права, ребята стали смеяться, как только я раскрыла рот. Но учительница их сразу одернула. Я и сама понимаю, что тут в Праге говорят иначе, чем в Остраве, но никогда в жизни я так говорить не научусь.
Учительница толстая, как поросенок, но, кажется, хорошая, раз ребят одернула, а потом спросила, как у меня со зрением, почему я в очках.
Я ответила, что плохо вижу, только когда горит свет, и весь класс чуть не лопнул со смеху. Таких ребят я в жизни не видала. Ну что тут смешного? Она посадила меня на первую парту, как и в детдоме.
Но девчонка с этой парты ужасно разозлилась, ей, видно, хотелось сидеть с подругой. Отодвинулась на самый край и отворачивается, чтобы не видеть меня. Я и не удивляюсь. Что во мне хорошего?
Мамочка сшила мне платье, она такая проворная, за один день успела, из своего перешила, умеет и на машинке строчить, раз, и готово. Так что платье у меня красивое, темно-зеленое с белым воротничком на кнопках, а самое главное, что оно чуточку пахнет, совсем немножко, но я это чувствую, и мне кажется, что она тут, со мной, что обнимает меня. Только оно колется в рукавах и в плечах, но я ей не скажу, ей было бы обидно.
— А у нее блохи! Ну и ребята!
— Вахова, прекрати, пожалуйста, — одергивает ее училка, — имей в виду, каникулы уже кончились.
— Она все время чешется, я с ней сидеть не буду.
Это она обо мне. Ио ведь у меня нет ни блох, ни вшей, нас воспитательницы все время проверяли, потому что всегда все сваливают на детдомовских.
Если бы я могла куда-нибудь скрыться, но здесь спрятаться некуда, и, конечно, все уставились на меня, а мне так хочется почесаться, жутко хочется, эта материя очень колючая.
— Давайте я с ней сяду. Я блох не боюсь.
Снова все прыснули, но тут уж я не выдержала, бросилась вон из класса. Училка поймала меня у двери.
— Как вам не стыдно, — теперь она, кажется, и вправду рассердилась, — как вы встречаете новенькую, что она о вас подумает. Сейчас же замолчите!
Из репродуктора над доской доносятся какие-то звуки, но ничегоне разобрать, в ушах шумит, и очки запотели.
— Никто не запретит мне оставить вас после уроков в первый же день. Блеха, ловлю тебя на слове, теперь ты хоть будешь у меня на глазах.
Она посадила меня на то же место, а мальчишка этот садится со мной и корчит мне рожи, наверное, хочет меня рассмешить, как Пржемек, но я не могу успокоиться, не могу успокоиться и не плакать.
Его фамилия и вправду Блеха, ну и откормленная это блошка, даже смешно.
Ребята окружили меня и суют конфеты, вафли и шоколад, все это тает у меня в руках, я боюсь запачкать платье, ем, чтобы их не обидеть. Все наперебой говорят мне что-то, ты с ней не водись, плюнь на нее, она дура набитая, а ты кошка, раз не видишь при свете, а только в темноте, меня выводят из класса на улицу, я плачу, и смеюсь, и жую конфеты.
— Гедвика!
Мама. Мама Звездочка. Эта красивая дама — моя мать. Она пришла за мной в школу. Но почему она хмурится?
— Вытри рот!
Я вся перемазалась.
Мама пришла с Мареком и с Катержинкой. Я прибавляю шагу, но все равно возле мамы уже нет места.
— В другой раз ни у кого ничего не бери, ты не объект для благотворительности.
Объект, это слово у мамы от него. Оглядываюсь. Мяу, мяу, кис-кис-кис, дразнит меня Блеха, ну и пусть, кошка ведь лучше, чем корова.
— Его фамилия Блеха, правда смешно?
— Что в этом смешного? Его папа доцент.
Что такое доцент? Это больше чем заместитель директора?
Бедная мамочка, сколько у нее со мной забот. У меня нет брюк и вообще ничего подходящего для дачи. А оставить меня одну дома она не может. Я сказала, что могу поехать в старом спортивном костюме, но она его уже выбросила.
Теперь шьет мне брюки.
Я никогда не была на даче, даже не знаю, радоваться мне или нет. Марек сказал, что там такая тоска, как в морге! Откуда он это берет, ведь он только во втором классе!
Наверное, сошьет мне и куртку, мне бы хотелось куртку с капюшоном, с белой оторочкой. Только пойдет ли мне? Скорее всего нет. Брюки шьет из его штанов, противно будет даже носить. Они не только будут кусаться, а совсем меня съедят. И цвет какой-то противный.
Мареку и Катержинке шьет из нового, а мне из старых штанов. Если бы они хоть пахли, как, ее платья. И к чему ворчать, что у меня ничего нет, лучше не выбрасывала бы. И чемоданчик был бы. А на их дачу я плевать хотела. Потому что там будет он, целых два дня там будет, с утра до вечера.
