До Гонзы донеслись звуки горнов. Он ускорил шаг.
В лагере начинался вечер самодеятельности.
На небольшом возвышении полукругом сидели арабы. По залу разносился тоненький звук дудочки. Шарики, висевшие под потолком, раскачивались в такт музыке. Вперед-назад, вперед-назад. Араб Селим, наклонив голову, старательно дул в дудочку, выводя мелодию. Но вот мелодию подхватил Юзуф, за ним Али. И все арабы начали медленно кивать головами в белых тюрбанах. Из-под белых бурнусов торчали их ноги, сложенные крест-накрест.
И вдруг прямо посреди песни Селим неожиданно отбросил дудочку и что-то резко прокричал по-арабски.
Вскочил Али, вскочил Юзуф, за ними остальные арабы. Из потайных карманов своих бурнусов они выхватили маленькие сабельки и оседлали воображаемых коней. Селим выхватил из-за кулис маленький барабан и забарабанил по нему руками. Ребята «поскакали», запев боевую песню. В диком темпе они сражались с какими-то недругами, как бы изгоняя их прочь. Но вот арабы засунули сабли назад в потайные карманы, подняли на плечи Селима и ушли со сцены.
Из-за кулис вышел хор советских пионеров. Вперед выступил Геня Балыкин, он поклонился публике, повернулся к ней спиной, поднял руку и начал дирижировать. На макушке у него петушком ерошились непослушные волосы.
Катка сидела в предпоследнем ряду. Она закрыла глаза и представила себе сибирскую белую ночь, полярное сияние, неясно мигающее над тайгою.
«Откуда ты, Геня? Ага, из Омска», — Катка вздохнула. Ему-то хорошо, он, когда захочет, может увидеть настоящее полярное сияние, а она вынуждена его себе только представлять.
Песня окончилась. Хор ушел.
— «Сбор хлопка», — объявил конферансье. — Танцуют Халима Ибрагимова из Бухары и Келсин Мамитканова из Фрунзе.
— Та самая! Видишь? С длинными косами, — прошептала Катке Илонка.
Правда, длинные косы были и у Келсин, но она была на полголовы меньше Халимы и не так красива.
Обе девочки так мило протанцевали свой «хлопок», что аплодисментам не было конца. Еще не смолкли аплодисменты, как из-за кулис на руках выбежали Яшка и Сашка.
— Почему это вы ходите босиком? — закричал Саша, поглядывая на руки Яшки. — Вам что, хочется простудиться?
— Ну, а вы?
— Я в ботинках! — сказал Саша и сунул Яшке под нос руку в башмаке.
— А не кажется ли вам, что мы ходим наоборот?
— Как наоборот?
— Ну, просто наоборот! То, что вверху должно быть, внизу?
— А вот и не-е-е-е-т, — протянул Саша. — Я хожу правильно. На полу стоят ботинки.
— Правда, ботинки у вас на полу. Но где у вас голова?
— Вот она — внизу.
— Но ведь голова должна быть наверху! Так или нет?
— Я не знаю, — сказал Саша, сделал сальто и встал на босые ноги. — Вы так себе представляете?
— Так! — засмеялся Яшка. — Теперь все в порядке. Головы у нас наверху и… так удобнее смотреть…
Под веселый смех зрителей Яшка и Сашка еще долго выясняли, где должна находиться голова и как удобнее ходить. Наконец Яшка горячо поблагодарил Сашу за хороший совет, оба на руках обошли сцену и под аплодисменты зрителей отмаршировали за кулисы.
На эстраду выбежал маленький швед Беник Флодин с саксофоном. За ним важно вышел с большим аккордеоном Жираф. Беник с Жирафом играли так, что в зале подскакивали стулья. И все кончилось бы хорошо, если бы Беник не увидел сидевших в первом ряду Сашку и Яшку. Губы у Беника растянулись в улыбке. Саксофоном он уже не владел. Из последних сил он выдул невпопад два-три аккорда, опустил инструмент, схватился за живот и убежал под смех зрителей со сцены.
Шведский танец исполняла делегация. Она еле уместилась на сцене. Шведы встали в пары, уперев руки в бока. Танец был медленный и серьезный.
После танца исполнители его сбились в кучку, и Жираф тихо и медленно начал перебирать клавиши аккордеона. Шведы запели в два голоса медленную песню, каждый куплет которой кончался припевом: «Ге-ей, хола, ге-ей!»
Немцы начали свою программу неожиданно — русской народной песней «Калинка». Гонза удивился и почему-то посмотрел на Петра Маковника. Тот напряженно, с нескрываемой симпатией следил за выступлением немцев.
— Начисто испортят эту «Калинку», — вполголоса проворчал Гонза. — А уж это их «р»! — и вышел из зала в коридор.
Гонза совсем не сообразил, что во всей «Калинке» нет ни одного «р».
Когда Гонза снова вернулся в зал, на эстраде подходил к концу танец, который тоже исполняли немцы. Мальчики, 'вооруженные молотками, клещами и винтами, делали последние па, затем поклонились и под аплодисменты удалились за кулисы.
Петр Маковник хлопал в ладоши как сумасшедший. Гонза отвел от него взгляд и, к своему удивлению, обнаружил, что аплодирует и… Милан.
— Ах, так! — проворчал он и увидел, что к Милану от сцены пробирается затянутый ленточкой хвостик волос рыженькой Ингрид.
Рядом с Миланом сидела шведка Бритта Ганссон. Иногда она оглядывалась. Гонза проследил за направлением ее взгляда и увидел Ивонну Валль. Ивонна была раскрашена, как пасхальное яичко. На ней: был белый свитер с большим вырезом, а в ее взбитых волосах сверкали какие-то яркие гребеночки. При каждом движении ее голова сигнализировала разным светом. У Гонзы мелькнула смешная идея: а ведь Ивонна могла бы стоять на перекрестке и регулировать движение. Повернула бы голову — зеленый: свободно; повернула в другую — красный: стой!
Ивонна стояла, облокотившись о стену, так как кто-то за время их выступления занял ее место. Она зло посматривала на сидящую Бритту. Но вот она подошла к Бритте и потребовала, чтобы та теперь уступила место ей.
Бритта мгновение колебалась, но потом встала и отошла к стене. А Ивонна, усаживаясь, как принцесса, заняла место Бритты возле Милана.
Гонза наблюдал за событиями. Милан зло смерил взглядом стокгольмскую красавицу и отправился вслед за Бриттой на «стоячие» места.
Гонза подумал, не сесть ли ему на свободное место рядом с Ивонной. Но когда она повернула к нему голову и кивнула на свободный стул, он отвернулся и остался стоять. «Ну, какая же эта Бритта глупая! — думал он. — Освободила место этой финтифлюшке».
На сцену вышел Пепик. Он страшно волновался. Его рука казалась особенно маленькой на огромной гитаре.
Гонза пожалел, что уговорил Пепика аккомпанировать себе на гитаре. Он видел, что Пепик от смущения забыл те три аккорда, которым он научил его. «Нужно что-то предпринимать!» — Гонза пригладил волосы, вскочил на эстраду, выхватил из рук Пепика гитару, ударил по струнам и смело извлек из горла такую длинную трель, что у Пепика хватило времени прийти в себя, взять гитару и начать свой несложный аккомпанемент. Песня смело и вольно закружила по залу.
Большой успех у зрителей имело спортивное выступление девочек «Красные мячики». Иностранцы удивились, как это девочки смогли так быстро выучить сложные упражнения. А когда им объяснили, что эти упражнения умеют делать почти все девочки Болгарской Народной Республики, удивились еще больше.
Бритта ужасно разгорячилась от аплодисментов. Милан спросил ее, помогая себе жестами, бывают ли в Швеции спартакиады.
— Нет! — ответила Бритта, когда наконец-то поняла, что спрашивает Милан. — Нет, нет! — Она решительно покрутила головой.
Тут Милан схватил маленькую болгарку Грозданку, которая удобно восседала на Каткиных коленях, и потянул ее к Бритте.
Грозданка широко раскрыла черные круглые глаза, а Катка взъерошилась, как наседка, у которой берут цыплят.
— Оставь ее в покое! Что тебе надо?
— Одолжи мне на минутку эту Гроздочку. Я ее не съем!
Софийскую девочку в лагере стали называть Гроздочкой. Грозданке очень шло это имя. Девочка была нежной и каждому улыбалась. Только Палочки она почему-то боялась. Собака же, как бы желая убедить девочку, что ее нечего бояться, бежала к ней при каждом удобном случае. У Грозданки из глаз начинали падать большущие слезы. Она неслась к любому из ребят, стоящему ближе всего к ней, и просилась на руки.
«Пошел вон, Палочка, — отгоняли собаку пионеры. — Мы не дадим тебе съесть Гроздочку! Вот еще! Гроздочки винограда бывают для детей, а не для псов. Катись!»
Милан поставил Гроздочку рядом с Бриттой и сказал:
— У, нас на спартакиаде выступают и такие малыши!
— А жаль, что вы не тренируетесь! Потому-то… ваши ребята… такие тонкие, — сказал Милан, выразительно помогая жестами.
Бритта согласно кивала головой, и по ее глазам было видно, что спортивный Милан ей нравится.
По костюмам вы задавалки. Но по характеру не все, — уточнил Милан, забывая, что Бритта мало что понимает из его объяснений. — Ваша Ивонна пижонка.
— Ах, Ивонна! — вздохнула Бритта.
— А ты мировая девчонка! Самая мировая во всем лагере! Это ничего, что ты шведка. Ты как наша! Понимаешь?
