— Всё равно, — говорю я, — надо ему тоже сделать какой-нибудь подарок…
Осмотрели мы свои карманы — ничего нету. Тогда решили, что мы ему в другой раз что-нибудь подарим…
Тут возвращается Михайла Михайлович и вздыхает:
— Просто и не знаю, что делать. Никаких удешевлённых билетов нет, а на полные детские у меня не хватает…
— А вы нам один полный детский купите, — предлагают Сиракузовы. — Мы на него втроём поедем.
— Вы что? — изумлённо говорит Михайла Михайлович. — Думайте, что говорите. Вы жизнь ещё только начинаете, а с чего хотите её начать?.. Надо сейчас одному знакомому позвонить, может, он нам добавит…
Достаёт Михайла Михайлович записную книжку, начинает листать с буквы «А».
— Андреева, — говорит, — никогда дома не застанешь, а Борисоглебского в городе нет… Очень может случиться так, что я к вам приеду…
Павел Сиракузов даже побледнел:
— Это зачем?
Подумал, может, на него приедут жаловаться.
Михайла Михайлович говорит:
— Историю или географию преподавать. А если потребуется, то и математику…
— Не приедете, — говорит Павел. — Если б за чем другим — это другое дело, а чтоб ради истории…
— Да господи, — говорит Михайла Михайлович (сразу видно: в храме работает), — да откуда в вас такой голый практицизм?! Откуда такое неверие в бескорыстный и добрый поступок?
Мы говорим:
— Да нет, почему? В поступок, тем более добрый, мы верим.
— Ну тогда и верьте!.. Ага, вот, кажется, нашёл…
И тут, когда Михайла Михайлович сказал, что нашёл подходящий адрес в записной книжке, где можно раздобыть деньги, мы увидели на перроне плачущую Брониславу: она шла в сопровождении милиционера.
— Ну, — сразу сказали Сиракузовы, — улицу, наверное, неправильно перешла…
А Бронислава как закричит:
— Вот они!!!
Михайла Михайлович даже записную книжку чуть не выронил, а все, кто стоял на перроне, обернулись.
Тогда Михайла Михайлович захлопнул свою записную книжку, внимательно посмотрел на Брониславу и сказал:
— Это не вы, это я их нашёл.
А она даже не разговаривает, потому что на ней новые туфли.
— А вы кто? — спрашивает милиционер.
Я говорю:
— Да это ведь Михайла Михайлович, наш учитель истории! А может, географии…
— А-а, — уважительно говорит милиционер.
Но тут эта Бронислава перестаёт плакать и говорит:
— Не слушайте их. Врут они. В их школе историю преподаёт учитель физкультуры. А этого гражданина я не знаю.
Вот до чего дошло! Я бы на месте Михайлы Михайловича никогда бы потом не женился на Брониславе.
— Послушайте, — возмущённо говорит Михайла Михайлович. — Я с вашими ребятами пол рабочего дня потерял. Я должен быть в храме. А вы…
Милиционер говорит:
— Ага. Значит, верующий? Какую же вы после этого, гражданин, можете нашим детям историю преподавать? Странно всё это. Концы с концами не сходятся.
Видим, вдвоём навалились на Михайлу Михайловича. Тогда Сиракузовы говорят:
— Товарищ милиционер, это у неё концы с концами не сходятся. Она думает, что её учитель физкультуры историю знает. Не знает он истории! А вот Михайла Михайлович… Сколько, по-вашему, маковок в храме?
Милиционер говорит:
— Чего?
Тогда Сиракузовы торжественно говорят:
— Скажите ему, Михайла Михайлович!
— Сколько нужно, — отвечает Михайла Михайлович, — столько и есть. — И показывает милиционеру свои документы. — Садитесь, — говорит, — ребята, в поезд. А то он без вас уедет.
Сели мы, взволнованные, в поезд, а Михайла Михайлович с милиционером остался.
— Отпустят его, — говорит Сиракузов Павел.
— Конечно, отпустят. Да только он к нам больше не приедет. А всё из-за тебя, — отвечает Пётр и смотрит на притихшую Брониславу. — Уж лучше бы ты со своими туфлями в Москве осталась.
В общем, изругали мы её крепко и поклялись больше в Москву с собой не брать.
А через пятнадцать дней из Москвы на имя Сиракузовых пришла телеграмма:
«ВСТРЕЧАЙТЕ СЕМНАДЦАТОГО ВАГОН ДЕСЯТЫЙ МИХАЙЛА МИХАЙЛОВИЧ».
— Ну, — сказали Сиракузовы, — ясно: на Брониславу жаловаться едет. А может, историю с географией преподавать.
Вот как появился у нас Михайла Михайлович. Из-за нас, а вовсе не из-за Брониславы, как думают некоторые, в том числе учитель физкультуры.
11. Эксперимент (окончание)
Но я ещё не досказал про эксперимент, который имел довольно удивительное окончание. В тот же день тётка Роза, кормившая нас ужином, вдруг спросила, откуда мы взяли, что Ферапонт Григорьевич Каменев тоже наш родственник. Она бы хотела, чтобы мы просветили её на этот счёт.
Даже Вере всё уже было, наверно, понятно, а тётка Роза всё ещё не понимала.
И тогда я ей объяснил почему: Ферапонт Григорьевич показывал мне генеалогическое дерево.
— Какой породы дерево он тебе показывал? — осведомилась тётка Роза. — Липу? И где он тебе его показывал? В городском саду?
Я подозрительно посмотрел на тётку Розу.
— На бумаге. В своём магазине. И как раз от тебя там отходит ветка, на которой сидит Каменев… — Эта ветка занимала меня больше всего. — Почему?
— Что — почему? Почему отходит ветка или почему на ней сидит Каменев? — Тётка Роза мельком взглянула на меня. — Вот что я тебе скажу, дружок: можно нарисовать сколько угодно веток и посадить туда сколько угодно людей. Этого не отнимешь. Мы дружили с Ферапонтом Григорьевичем — этого тоже не отнимешь.
— Отнимешь — не отнимешь, — сказал я. — Думаешь, я не знаю, почему вы все так к нему относитесь?
— А ну, скажи, — откликнулась тётка Роза, — почему?
— Из-за семейного склепа, — сказал я.
— Из-за чего?! — спросила тётка Роза и изумлённо посмотрела на Веру.
И я понял, что ни она, ни Вера ничего об этом не знают.
— Из-за семейного склепа, — повторил я.
И рассказал им историю, которую поведал мне недавно Ферапонт Григорьевич Каменев.
Этой весной он почувствовал себя не совсем хорошо и, хотя, в общем-то, не собирался умирать, пошёл к нашим выяснить насчёт семейного склепа: возьмут они его туда или не возьмут. Наши не взяли, сославшись на то, что там и так мало места и они это место берегут для своих. Разумеется, после этого Ферапонт Григорьевич умирать раздумал.
Вера немедленно всплакнула, а тётка Роза всплеснула руками.
— У нас нет никакого семейного склепа! Что за человек! Разве можно было любить такого человека?
— Кто? Кого? — поперхнулась Вера.
— Я. Ферапонта Григорьевича.
Вера ойкнула, а тётя Роза продолжала:
— Я заранее знала, что ни ты, ни ты этого не поймете… Ну, а всё остальное… — Она махнула рукой.
— Тётка! — вдруг закричала Вера, потому что внезапно её осенило. — Я давно думала об этом! Он твой муж! У меня только не было фактов! Вернее, был мужем! Но теперь-то…
— Были факты, были, — сказала тётя Роза. — Я ведь тоже ношу его фамилию. Тебе это в голову не приходило?
Вере действительно это в голову не приходило (и мне, кстати, тоже), но на всякий случай я твёрдо решил проверить тётку Розу: есть у нас семейный склеп или нет.
12. Наша бабушка Василиса
Никакого семейного склепа у нас не было. Это я установил точно. Я специально съездил к бабушке Василисе — к той самой, что вела и хранила наши семейные инвентарные книги, и она подтвердила, что хоронили нас где попало.
— Рылом не вышли, — пояснила бабушка.
Про «рыло» — это она сказала по-немецки, так как знала кроме русского ещё два языка — во время войны работала переводчиком в штабе, и в одной из её инвентарных книг хранится фотография, где бабушка допрашивает со строгостью пленного немецкого оберста.
Вообще наша бабушка была довольно энергичным человеком. Так, однажды она заявила нам с Сиракузовыми, что умеет стрелять не хуже нашего, и когда мы усомнились в этом, решительно отсчитала от своей пенсии трёшку, нахлобучила на себя шляпу и сказала:
— Пошли!
И повела нас прямо в тир.
Надо сказать, хозяин тира не был ни Сиракузовым, ни Лапиным, вероятно поэтому ходил всегда мрачный и мы не очень любили бывать у него.
— Винтовку! — решительно входя в тир, сказала бабушка.
И то ли от её командирского голоса, то ли от её сурового вида мрачный служитель тира вдруг вытянулся по стойке смирно, почти строевым шагом прошёл к пирамиде с оружием и, выбрав винтовку, почтительным голосом сказал:
— Лучшая. Центрального боя.
Бабушка привычно взвесила оружие в руке, сдвинула набок шляпу и, сказав нам пренебрежительно: «Смотрите…», — принялась стрелять.
Когда она сбивала, наверно, двадцатый по счёту бомбардировщик, а мы с Сиракузовыми в волнении обступили барьер, она вдруг отложила в сторону оружие, сказала:
