Я с умоляющим видом взглянул на него, потом на Барберена, но они оба отвернулись. Витали взял меня за руку. Нужно было идти.
Мой милый родной дом! Когда я переступал через его порог, мне казалось, что я оставил в нем часть моего сердца. Затуманенными от слез глазами я быстро огляделся вокруг, но не было никого, к кому можно было бы обратиться за помощью, – ни на дороге, ни на соседних лугах. Тогда я закричал:
– Мама! Мама!
Но никто не ответил на мой зов, и я зарыдал.
– Счастливого пути! – крикнул Барберен и затворил дверь.
Все было кончено.
– Ну, пойдем же, Реми, – сказал Витали и потянул меня за руку.
И я поневоле последовал за ним. К счастью, он шел медленно, стараясь приноравливаться к моим шагам.
Дорога поднималась зигзагами на гору, и при каждом повороте я видел домик матушки Барберен, который становился все меньше и меньше. Я часто ходил по этой дороге и знал, что на последнем повороте увижу домик еще раз, а потом, когда мы пройдем несколько шагов по плоской вершине, он пропадет из вида. И я больше никогда не увижу дом, в котором был так счастлив.
Хорошо, что на гору пришлось подниматься долго, но в конце концов мы все-таки добрались до вершины.
Витали продолжал держать меня за руку.
– Нельзя ли мне немножко отдохнуть? – спросил я.
– Хорошо, отдохни, мой мальчик, – сказал он и выпустил мою руку, но в то же время он взглянул на Капи и сделал ему знак.
Тот сейчас же отделился от собак, впереди которых шел, и, подойдя ко мне, встал позади меня. И я понял, что Капи будет моим сторожем и не позволит мне убежать. Я сел на самом краю крутого склона и стал искать наш дом.
Под нами расстилалась долина, перерезанная лугами и рощами, а вдали, внизу, виднелся одинокий домик, в котором я вырос. Несмотря на расстояние, все предметы были ясно видны и только казались совсем маленькими. Из трубы домика поднимался дым; единственная оставшаяся у нас курица ходила около дома. Вот грушевое дерево с искривленным стволом, долгое время служившее мне верховым конем. А около ручейка была канавка с мельничным колесом моего собственного изготовления. Скольких трудов стоило мне вырыть ее! Вода должна была течь в канавку из ручья и приводить в движение колесо. Но – увы! – несмотря на все мои старания, оно не хотело вертеться.
Все было на своем месте. И моя тележка, и мой плуг, сделанный из кривой ветки, и конурка, в которой я выращивал кроликов, когда у нас были кролики, и мой садик, мой милый садик! Кто будет теперь ухаживать за ним? Наверное, Барберен.
Вдруг на дороге, ведущей из деревни к нашему дому, показался белый чепчик. Он, как бабочка, порхал между ветками. Иногда сердце видит лучше и дальше глаз: несмотря на большое расстояние я узнал матушку Барберен. Это была она, я чувствовал это.
– Ну, что же, идем? – спросил Витали.
– Ах, пожалуйста, посидим еще немного, – попросил я.
– Неужели ты все еще не отдохнул? Мы прошли очень немного.
Я молча смотрел вниз. Матушка Барберен вошла в дом, но сейчас же выбежала и стала метаться из стороны в сторону. Она искала меня. Я вскочил и крикнул изо всех сил:
– Мама! Мама!
Но она, конечно, не могла услышать меня с такого расстояния.
– Что с тобой? – спросил Витали. – С ума ты, что ли, сошел?
Я, не отвечая, продолжал смотреть на матушку Барберен, а ей и в голову не приходило поглядеть в нашу сторону. Она бегала по двору, вышла на дорогу, осматривалась по сторонам.
Я кричал еще громче, но все было напрасно. Витали догадался, в чем дело, подошел к краю и увидел белый чепчик.
– Бедный мальчик! – тихо проговорил он.
Его участие ободрило меня.
– Позвольте мне вернуться, пожалуйста, позвольте! – стал я упрашивать его.
Но он взял меня за руку и заставил выйти на дорогу.
– Так как ты отдохнул, – сказал он, – то пойдем дальше, мой мальчик.
Я хотел вырваться, он держал меня крепко.
– Капи! – позвал он. – Зербино!
Собаки тотчас же встали около меня, Капи – сзади, а Зербино – спереди. Пришлось идти за Витали. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Мы уже спустились с вершины, и теперь не было видно ни нашей долины, ни нашего домика.
Хотя Витали и купил меня за сорок франков, но он все-таки не был злым человеком. Я скоро убедился в этом.
Мы спускались по южному склону горы. Когда прошло с четверть часа, Витали выпустил мою руку и сказал:
– Ну, теперь иди рядом со мной. Но не забывай, что если ты захочешь убежать, Капи и Зербино живо догонят тебя. А у них острые зубы.
Я и сам понимал, что спастись бегством невозможно, и вздохнул.
– Тебе теперь тяжело, – продолжал Витали, – я понимаю это и не сержусь на тебя. Плачь – тебе будет легче. Но только постарайся понять, что со мной тебе будет лучше, чем если бы ты остался дома. Что было бы с тобой тогда? Тебя наверняка отдали бы в воспитательный дом, ведь Барберен тебе не отец, а его жена – не мать.
Ты говоришь, что любишь ее, что она была добра к тебе и тебе жаль расстаться с ней. Все это так, но если ты подумаешь, то поймешь, что она не могла бы держать тебя у себя в доме против желания мужа. А он, может быть, совсем не так дурен, как тебе кажется. Ему не на что жить, он калека, не может работать и не считает себя обязанным кормить тебя, когда ему самому придется голодать. Да, жизнь – тяжелая борьба, и человек не всегда может поступать так, как желал бы.
Все, что говорил Витали, было, конечно, очень благоразумно, но в эту минуту его слова не могли подействовать на меня: я слишком страдал от разлуки.
Я никогда уже не увижу женщину, которую считал матерью и горячо любил, которая вырастила и ласкала меня. Эта мысль сжимала мне горло, я задыхался. Но я все-таки шел рядом с Витали и старался думать о том, что он мне говорил.
Да, конечно, все это правда. Барберен мне не отец, с какой же стати ему голодать из-за меня? Он взял меня к себе, я жил у него в доме много лет, и если он отсылал меня теперь, то только потому, что не мог больше держать. Не о сегодняшнем дне нужно мне вспоминать, думая о нем, а о прошлых годах, которые я прожил у него в доме.
Спустившись с довольно крутого склона, мы вышли на обширную, далеко расстилавшуюся пустошь, покрытую вереском и дроком. Нигде не видно было ни домов, ни деревьев.
Бежать от Витали я уже не думал. Куда я пойду? К кому? Да и этот старик с седой бородой, может быть, совсем не такой ужасный, как мне казалось сначала, и не будет обращаться со мной жестоко.
Долго мы шли по пустынным равнинам, которые иногда перемежались мелким кустарником. Ничего другого не было вокруг нас, и только вдали виднелось несколько холмов с бесплодными вершинами.
Я совсем не так представлял себе путешествие. Мне казалось, что, выйдя из нашей деревни, я увижу какие-нибудь чудесные страны, совсем не похожие на нашу долину.
Витали шел вперед ровным шагом. Обезьянка сидела у него на плече; собаки бежали за ним. Иногда он говорил им что-нибудь ласковое то по-французски, то на незнакомом мне языке. Ни он, ни его собаки, по-видимому, не знали усталости, но я очень утомился. Долгий путь и волнение совсем лишили меня сил.
Я с трудом тащился за моим хозяином, но не решался попросить его остановиться на отдых.
– В этих деревянных башмаках тебе трудно идти, – заметил наконец он. – В ближайшем городе, в Усселе, я куплю тебе кожаные.
Эти слова ободрили меня.
Мне уже давно страстно хотелось иметь кожаные башмаки. По воскресеньям сын мэра и сын трактирщика, входя в церковь, неслышно ступали по каменным плитам, тогда как мы, крестьяне, в нашей деревянной обуви, поднимали страшный стук и грохот.
– А далеко до Усселя? – спросил я.
– Вот слова, которые сказаны от чистого сердца! – воскликнул, смеясь, Витали. – Так тебе очень хочется иметь кожаные башмаки, Реми? Хорошо, они будут у тебя, да еще подбитые гвоздями. Кроме того, я куплю тебе бархатные панталоны, куртку и шляпу. Надеюсь, ты теперь перестанешь плакать и весело пройдешь шесть миль, которые остались до города.
Кожаные, подбитые гвоздями башмаки! Я был в восторге. И простые кожаные башмаки казались мне чем-то недостижимым, а о подбитых гвоздями я даже никогда не мечтал! Да, мой хозяин добрый человек. Разве злой заметил бы, что мне трудно идти в деревянной обуви?
Подбитые гвоздями башмаки! Бархатные панталоны! Куртка! Шляпа! Ах, если бы матушка Барберен увидела меня таким франтом, как бы она обрадовалась, как бы гордилась мной! Жаль, что до города еще так далеко.
Однако несмотря на великолепный костюм, который я должен был получить, пройдя шесть миль, я едва мог передвигать ноги.
К счастью, погода пришла мне на помощь. Небо, сначала голубое, заволоклось тучами, и пошел дождь. Витали было хорошо под бараньей шкурой, Проказник тоже спрятался под нее, но мне и собакам нечем было прикрыться. Они могли, по крайней мере, хоть встряхиваться, а я должен был идти в мокрой и холодной одежде, прилипавшей к телу.
