Конечно, мы наслаждались каждой секундой. А на перемене Туртс вздыхал: «Слаба, слаба подготовка кадров в вузах. Практического знания языка они не дают».
В душе мы относились к учительницам английского языка с почтением. Мы причисляли к сверхъестественным явлениям всех людей, которые хоть немного разговаривают на языке, где написание и произношение далеки, как небо от земли.
Все шло по плану.
Стук. Вошел Вольперт.
Извинился по-эстонски.
— Повторите это по-английски, — улыбнулась новая учительница.
И Вольперт завел свою пластинку.
Но затем случилось непредвиденное. Ирина Карловна отнюдь не испугалась, не уронила мел, а, наоборот, обрадовалась и засыпала бедного Вольперта градом слов.
Из них мы поняли только самую малость.
— Oh! What a pleasant surprise! Can you really speak English?[6]
— Мям, — произнес до смерти испугавшийся Вольперт. — Мям, мям…
Что он хотел этим сказать, мы не поняли. Во всяком случае, это было не по-английски. Если не учитывать природного дара Вольперта — отличного произношения, он знал по-английски не больше нас. Но у Вольперта есть дядя — капитан дальнего плавания. Не подозревая о подлинном намерении племянника, он записал ему на бумажку слова извинения и помог заучить.
Пять последующих минут мы сидели ошеломленные, склонившись над своими тетрадями. Записывали новые слова. Испуг номер три был похоронен навеки. Очевидно, в вузах стали готовить учителей с практическим знанием языка.
В классе царила тишина. Слышалось только, как скрежетал мел, как кто-то перелистывал страницы учебника, а Камарик чмокал губами. «Рабочее настроение», — говорят учителя про такую тишину. Так можно было бы сказать и теперь, если бы не шепот на последней парте.
— Мюргель, — шепнул Туртс, — отвори окно.
Эта безобидная просьба свидетельствовала о том, что оружие еще не сложено. Все, кроме новой учительницы, знали, что произойдет дальше. Знали и приготовились. Ладно, испуги потерпели поражение. Но это были сольные номера, а в запасе у нас осталось приятное коллективное представление. Лучший в мире шуточный номер, как говорит Карлсон, который живет на крыше.
Коллективное представление придумал Эймар Ринда, после того как прочитал в газете статью о массовом психозе. Там давалось этому явлению такое объяснение. Если, скажем, в большом городе один человек остановится и будет смотреть в небо, то непременно найдется еще десять, которым хочется узнать, что он там рассматривает. А если десять человек уставятся в небо, то и все остальные подумают, что в небе что-то есть.
Эймар Ринда несколько раз перечитал статью. Потом сделал вывод: раз один человек может завлечь целую улицу, то двадцати пяти повлиять на одного — сущий пустяк. Когда учитель математики Антон Антоныч вошел в класс, мы уставились в потолок, а Туртс тихонько зажужжал как овод. Антон Антоныч, конечно, вскоре догадался, в чем дело, ведь мы были тогда неопытными артистами. Но сначала и он пристально смотрел вверх.
А теперь мы артисты с опытом. Когда Тихий Мюргель отворил окно и овод тихонько зажужжал, мы совсем не просто так посмотрели наверх. Весь класс обратил взоры сначала на вентиляционное отверстие в стене над доской, потом на коричневое пятно над дверью, затем на третий справа плафон и так далее. Путь овода был точно установлен и выучен заранее. Во всех уголках под потолком должен был он, окаянный, побывать. А жужжащий Туртс для маскировки держал перед собой зеркальце и делал вид, будто для него сейчас важнее всего на свете расчесать пробор.
Но и коллективное представление на этот раз не пошло по заданному пути. Сначала Ирина Карловна тоже взглянула наверх, а потом вдруг направилась на цыпочках к задним партам. Мы не успели разобраться, в чем дело, как она вдруг шлепнет ладонью по стене, прямо под ухом Туртса.
— Гык, — сказал Туртс.
От испуга он перестал жужжать, а зеркальце со звоном покатилось под парту. Ирина Карловна посмотрела на нас, потом на свою порозовевшую ладонь и удивленно произнесла:
— Кажется, мы прихлопнули пискуна. Его не слышно!
И после того, как мы посидели в тишине, добавила:
— Значит, let's go ahead[7]. Продолжим урок.
Туртс, Таммекянд и Юхан Салу изучают учение Павлова. «Проникают вглубь», как советовал классный руководитель Виктор Янович Кя́сперс. Вернее, по-настоящему изучает только Яан Туртс. Юхан Салу и Пауль Таммекянд — ассистенты.
Любознательность проснулась в Туртсе на уроке анатомии и физиологии, когда дошли до условных рефлексов. Ему захотелось проверить, правильно ли написано в учебнике. Верно ли, например, что если звонить в колокольчик, когда кролики едят, то они и потом будут раскрывать рты на звук колокольчика. Или если во время кормления рыбок бить палочкой по аквариуму, то они начнут собираться, стоит только постучать.
После уроков Юхан и Пауль приходят к Туртсу. Рыбок и кроликов в хозяйстве у Туртсов нет, поэтому Яан ставит эксперимент на петухе. У него есть прирученный и умный петух Герман, лучше всяких рыбок или кроликов.
У Туртсова петуха такая привычка: стоит ущипнуть его за правую ногу, он начинает петь. Туртс обнаружил это совершенно случайно. Но привычка еще не рефлекс, это понимает Туртс, понимают Таммекянд и Юхан Салу, но она открывает возможность для выработки условного рефлекса.
Условный рефлекс вырабатывается следующим образом: Туртс приносит ассистентам две фуражки. Юхан Салу и Таммекянд выходят из ворот и удаляются от дома. Туртс сажает петуха на забор, а сам приседает под забором на корточки.
По дороге идет Юхан Салу. Поравнявшись с петухом, он приподнимает фуражку и говорит:
— Здравствуйте!
Туртс щиплет петуха за ногу, а Герман отвечает:
«Кукареку!»
Юхан скрывается за углом, и тогда появляется Таммекянд. Он тоже снимает перед петухом фуражку, и петух голосисто отзывается:
«Кукарику!»
Счастливый экспериментатор кладет на забор дождевого червяка. По системе Павлова в таких случаях полагается вознаграждение.
Снова ассистенты проходят мимо пестрого петуха, и снова Туртс щиплет его за ногу.
«Кикареку! — голосит петух.
— Интеллигентный пернатый, — говорит Туртс тоном ученого мужа. — Вы заметили? «Здравствуйте» в трех вариациях.
Вскоре интеллигентный пернатый издает четвертую вариацию. К великой радости Туртса Герман хрипит Юхану прямо в лицо:
«Кыкк-кырекуу!»
На следующий день Туртс отправляет Юхана Салу и Таммекянда на арену со шляпами. Такие головные уборы ребята никогда не носили, поэтому приветствие получается неуклюже, но петуху это нипочем.
«Кукареку!» — поет он добросовестно. Во всех четырех вариациях. И клюет с ладони Туртса распаренные ячменные зерна. Те самые, с которыми отец Туртса собирался идти на рыбалку.
Туртс внес еще одно усовершенствование. Он сидит под забором не на корточках, как прежде, а на чурбане, который притащил сюда. Теперь последователю учения Павлова гораздо удобнее.
Юхан Салу и Таммекянд тоже набрались опыта. Все время одинаково здороваться им надоедает. Они приподнимают шляпу то правой, то левой рукой, то за поля спереди, то сзади. А петуха все это нисколько не волнует. Его хватают за ногу, и он поет. Даже в том случае, когда идущий позади Юхана Таммекянд граблями приподнимает шляпу своего товарища.
Когда ассистенты отрабатывают коллективное приветствие, мимо проходит Анна Сакман, известная на всю округу болтушка. Глаза Анны Сакман уже не те, что в молодости. Она не замечает ни петуха, ни того, что Юхан Салу хватает головной убор Таммекянда, а Таммекянд, в свою очередь, приподнимает шляпу Юхана. Анна принимает приветствия и очень довольна, что современная молодежь так вежлива.
Через пять дней Туртс решает приступить к настоящим опытам по системе Павлова. До сих пор велась лишь подготовительная работа. Когда Юхан Салу и Таммекянд в фуражках подходят, Туртс и не собирается щипать Германа за ногу. Он даже отодвигается с чурбаном подальше, чтобы не возникло каких-либо сомнений. Одним глазом он наблюдает за петухом, а другим смотрит сквозь щель за друзьями. Туртс ждет, что же будет дальше.
«Кукареку!» — поет петух, как только Юхан Салу и Таммекянд дотрагиваются до фуражек.
— Вот видите! — И удивленное, широко улыбающееся лицо поднимается из-за забора. — Верно сказано в учебнике. Теперь у нас есть петух с условным рефлексом.
На всякий случай эксперимент проделывают еще раз. Туртс приподнимает фуражку.
И Герман поет.
Сомнений больше нет. У петуха Туртсов выработался условный рефлекс. «Этого пестрого Германа надо бы теперь в цирк отдать, — думает Туртс. — Не осрамился бы». Туртсу очень жаль, что поблизости нет цирка. Пропадут их усилия, и никто не узнает об интеллигентном петухе.
