Анна Никольская - Порожек

Какое у неё тут будущее? Где она учиться будет, работать, в конце концов? На завод наш в лучшем случае пойдёт, в сборочный цех — детали скручивать, это с её-то творческими способностями. Пойми, здесь перспективы нет никакой, нет надежды, прости за банальность, на светлое будущее. У нас можно нормально жить, если ты здоров и прилично зарабатывать способен. Лидочку здесь делать нечего…

Мне Брайан, главный инженер наш, рассказывал про коллегу своего. Тот спину сломал, так босс построил пандус для коляски и лифт специальный пустил. А если бы его уволили, или лень было пандус делать, или жалко денег на специально оборудованную кабинку в туалете, то босса засудили бы.

Сейчас у них там даже дома по-другому строят. А заодно старые модифицируют — так, на всякий случай. Бытие определяет сознание. Под инвалидов практически всё везде оборудовано. В одном «IBM» сотни парализованных, слепых, глухонемых и каких угодно ещё программистов, финансистов. В Америке вообще порогов нет, наоборот, — кругом сплошные пандусы. Специальные тротуары, светофоры, места парковочные. Безбарьерная среда! А я эти льготы мизерные месяцами выбиваю, пороги околачиваю.

Там на таких, как Лидочек, смотрят как на равноценного, как на любого нормального ребёнка. Я заходила в специализированную школу. Видела, как дети из автобусов выходят или из машин родительских — кто сам, кто с помощью. Некоторые со стороны выглядят абсолютно нормально, по другим за версту видно, что с ними не так что-то. Но это обычные дети, понимаешь? Кидаются снежками, смеются, рожи корчат. Они учатся в прекрасно оборудованной школе, где преподают специалисты, которых минимум четыре года обучали, как с ними обращаться лучше. Заметь, при всём при этом их не изолируют…

А, что там говорить! У нас народ не такой. Каждый только о себе думает. Пока самого беда не коснётся, тебе это не надо. А пускай каждый задаст себе вопрос: а если в моей семье, а если я сам, не дай Бог, завтра инвалидом стану? Но я вот смотрю на тебя сейчас и понимаю, этот вопрос задавать надо, с рождения начиная…

Пойми ты, никакие экономические показатели, никакой политический вес не скажут о стране того, что скажет кучка счастливых детей с аутизмом или церебральным параличом. Конечно, с переездом наши физические проблемы никуда не денутся, но там она достигнет максимума того, на что способна. Потому что person with disability — это не инвалид. Это человек с набором проблем. Если ему помочь, надежду дать на нормальную, достойную жизнь, он станет ва-ли-дом…

Я статью читала недавно в «Российке» твоей. Читательский соцопрос «Кто должен взять на себя ответственность за инвалида?» и три варианта ответа. Самый распространённый — члены семьи. Второй — власть, третий — общество. И только в одном письме, которое в редакцию пришло, о даре сострадания написано было и о человечности. То есть, в конечном итоге, о счёте, который каждый предъявить исключительно к самому себе должен. Не знаешь, где Ольгины сигареты?

Я слышу, как чиркает зажигалка, а потом папин голос:

— Я всё-таки думаю, здесь нам проще со всем этим справиться. А что там? Неизвестность. И не кури, пожалуйста, в доме ребёнок.

Дверь открывается, и я вижу маму с бледным лицом. Она пройдёт мимо, меня не заметит, обуется и уйдёт. Как всегда, я не успею сказать: «Давайте лучше пить чай». А папа будет сидеть на кухне и курить «ПЁТР I». Мама не вернётся ни ночью, ни на следующее утро.

К папе она не вернётся, даже когда он будет искать её и найдёт.

Как говорит моя мама, зависть двулика.

— Чёрная зависть — стимул к разрушению, белая — стимул к созиданию, — обычно говорит мама по телефону тёте Оле. Та жалуется на бухгалтершу из отдела снабжения, которая тётю Олю подсиживает. Потом мама положит трубку, вздохнёт и скажет:

— Никогда никому не завидуй, слышишь? Хотя ты у меня славная девочка, — тут она обнимет меня и поцелует в макушку. — В тебе доброты столько, что на весь Ватикан вместе с Папой Римским хватит.

Мама меня идеализирует. На самом деле я завидую Котову. Да и вообще почти всем одноклассникам. Во-первых, два раза в неделю они ходят на физкультуру и играют в пионербол. А во-вторых, у них есть бабушки. А у Котова ещё и два прадедушки — участника войны. Он про них очень красиво в сочинении «Моя семья» написал: «Я горжусь своими прадедушками Алексеем Петровичем и Порфирием Петровичем, потому что Алексей Петрович был военно-полевым хирургом и спас жизнь Порфирию Петровичу. После войны они нашли друг друга и сдружились по переписке, а их дети потом поженились. До сих пор их дружба — оплот нашей большой и дружной семьи. Я всегда беру с них пример!»

Так написал Котов, а Анна Емельяновна поставила ему четыре за то, что в одном предложении у него два однокоренных слова. Я бы поставила пять, потому что ничего подобного я в жизни больше не слышала. Иногда перед сном я представляю себе, как Алексей Петрович со скальпелем в руке борется за жизнь Порфирия Петровича. А Порфирий Петрович потом отдаёт единственную дочь замуж за сына Алексея Петровича. Так зарождается дружный клан Котовых. Конечно, мало верится в то, что дружбу с Панкратовым и Кожубеем Котов пронесёт через года, но всё равно — это удивительная история. По ней можно снимать кино или телесериал.

У меня нет дедушек и всего одна баба Маша. У бабы Маши ишемическая болезнь сердца, и больше всего на свете она любит телесериалы. В гостях у бабушки я бываю редко, потому что она живёт на четвёртом этаже без лифта. Папа с дядей Колей привезли меня к бабушке два дня назад, наутро после того, как мама ушла из дома. С тех пор мы едим щи с квашеной капустой и сухариками и смотрим канал «Домашний». Сухарики бабушка бросает прямо в тарелку, они разбухают и опять превращаются в тесто.

— Баба, «Интриганка» началась, — ору я бабушке в ухо и до упора жму на стёртую кнопку «Volume».

Баба Маша откладывает вязанье, а я уезжаю на кухню есть суп. Вот уже третий день она вяжет мне шарф из мохера, а мамы всё нет. Шарф получился длинный-предлинный, а мамин абонент недоступен. Такими шарфами, похожими на удавов, обматываются девушки в журнале «Glamour», а мама ушла без перчаток и паспорта. Баба Маша не листает журналов мод, просто она боится бацилл простуды и гриппа. На кухне пахнет кислым и котами, хотя никаких котов у бабы Маши нет. Наверное, от соседей. Я усаживаю Братц и Барби за стол.

— Какие вкусные щи! — подхалимничает Барби. — Я очень люблю бабы-Машины щи.

— А я люблю роллы, — говорит Братц.

Братц мне подарил дядя Брайан, американец с маминой работы, которого я никогда не видела. Мама говорит, что он хороший, редкий человек. А я думаю, что хороший и редкий человек — это папа. Он подарил мне Барби. У неё сразу же стёрлось лицо и разошлось по швам платье, зато она поёт по-китайски.

— Сейчас будут тебе роллы, — я беру коробку с пластилином.

Наевшись, Братц моментально засыпает с открытыми глазами, прямо в кроссовках, а Барби просит рассказать ей на ночь сказку.

— Однажды… — начинаю я.

Снаружи темно. По стеклу вниз ползут разноцветные капли. Это плачет радуга. Она тоже ищет мою маму, но найти не может. Хотя там, наверху, ей видно всё, как пилотам из старого фильма. Из бабушкиной комнаты кричит интриганка:

— Ты погубил меня! Я ухожу! Лучше уйти в никуда, чем всю жизнь страдать от одиночества вдвоём с человеком, который…

Ночью радуги не бывает. А по стеклу, с той стороны ползёт дождь — цветной от фар и уличных фонарей. Мама смешная. Боится темноты и барабашек.

— Лидочек, ты ножницы мои маникюрные не видела? Весь дом обыскала — нигде нет! Точно барабашка завёлся! Помаду новую тоже найти не могу… Я про пуговицы вообще молчу — сами собой отрываются, а пропадают куда, ума не приложу Мишук, позвони в храм, батюшку надо вызвать, квартиру освятить…

— Средневековье какое-то, — ворчит папа. — С коммерческим уклоном. Ты ещё костёр инквизиции на дом вызови. Может, скидку сделают.

— Всё юморишь? А мне в туалет ночью по коридору пройти страшно. На днях хотела дедушкин портрет в ретушь отнести. В альбом заглянула — пусто, только след жёлтый от клея. Кому он понадобился, скажи на милость? Нет, это стопроцентно барабашка… — мама смотрит на меня.

— Может, призрак?

В самом деле, не расскажешь же маме с её нервами про них. И про то, что именно я снабжаю их всякими интересными вещами, а никакой не барабашка. Хотя с дедушкиным фото я, конечно, переборщила.

— Лидо-очек! — зовёт из комнаты баба Маша. — Лидо-о-о-очек!! Иди сюда-а!

«Иди сюда».

Мне никогда не говорят: «Иди сюда». Папа обращается прямолинейно: «Кати ко мне», тётя Оля виновато осекается: «Лидочек, на минутку…», Анна Емельяновна — педагогически строго: «Давай-ка сама, сама-а», Котов угрожает: «Двигай сюда, белобрысая!». Мама уверена, что Котов в меня влюблён. Сама она никогда не зовёт — подходит молча и целует.