Однако всему приходит конец. Опера закончилась, и я снова оказался на улице. Моя уверенность улетучилась вместе со звуками музыки, мне снова стало тоскливо и одиноко. Боль вернулась в мое сердце, и казалось, что за то непродолжительное время, пока я был в опере, она стала еще более острой. Но с ней пришла и еще одна проблема: голод. Надо было срочно найти какую-нибудь еду.
Я знал, что через город протекает река. Мы ехали по мосту, когда въезжали в центр. Но в тот момент моя голова уже шла кругом от обилия огней и звуков, так что я совершенно перестал ориентироваться. И все же я должен был найти эту реку, потому что в реке, как известно, водится рыба.
Растерянно блуждая по улицам, я то и дело пытался уловить в воздухе запах воды. Но воздух был наполнен смесью гари и дыма, сажи и пыли. Когда же я посмотрел на свои крылья, мне показалось, что сажа из воздуха оседает и на них и что они уже потеряли свою белизну. Наконец сквозь дымовую завесу я уловил едва заметный мягкий запах воды и поспешил туда в надежде попить, искупаться и как следует подкрепиться.
Каково же было мое разочарование, когда я вышел к реке. Увы, это была не река, а скорее, канализационная протока, несущая сточные городские воды в открытое море. Волны весело ударяли в каменные берега канала, но в свете тусклого электрического фонаря было заметно, что на поверхности воды переливается тонкая зеленоватая пленка. В воде было полно мусора и грязи: остатки продуктов, тряпки, обрывки газет, бутылки, алюминиевые банки. О том, чтобы помыться в такой воде, нельзя было даже и думать, не говоря уже о том, чтобы ее пить. Рыбалка тоже вряд ли удалась бы: я не знаю ни одной рыбы, которая могла бы жить в канализации.
Что ж, сидеть у этой реки было бессмысленно, и я пошел обратно в город. Голод усиливался, от усталости я просто валился с ног. Была уже глубокая ночь. Улицы опустели, и одно за другим стали гаснуть окна. До этой ночи я ничего не знал об одиночестве, отныне же одиночество стало моим самым частым гостем.
Я оказался на площади. Это была рыночная площадь, где по утрам продают разную снедь. Тогда я, правда, еще не знал об этом. Я уловил запах зелени и даже рыбы. Нос привел меня на край площади, туда, где стояли мусорные баки. Они были очень высокие, и, чтобы заглянуть внутрь, мне пришлось взгромоздиться на деревянную коробку. Вонь, поднимавшаяся из бака, была тошнотворной. Но разгребая гниющую массу крылом, я обнаружил несколько селедочных голов и немного утолил голод.
Наваливалась усталость. Картины родного песчаного берега и камышовых зарослей вставали у меня перед глазами, казалось, я слышу, как дышат в темноте мои дети, как шумит камыш, вижу, как луна восходит на небо и окутывает звезды мягким шлейфом своего света. Жена ласково кладет крыло мне наголову. О, я несчастный, что же я наделал!
Словно в бреду, я продолжал идти по улицам в поисках какого-нибудь укрытия, где мог бы хоть немного вздремнуть. Так я пришел в парк, где мы с вами вчера встретились. Там в центре, если вы помните, бьет фонтан, и его радостное журчание было для меня подобно музыке из «Волшебной флейты».
Я сбросил украденную утром одежду и забрался в фонтан. Я жадно глотал серебряные струи воды, плескался и нырял, позабыв на мгновение обо всех своих горестях и о той боли, что прочно сковала мое сердце.
Вдоволь накупавшись, я прилег на скамейку под большой разлапистой липой и после невероятно тяжелого дня погрузился в глубокий сон.
Меня разбудил сердитый мужчина в синем костюме и в такой же синей шапочке с козырьком.
— Здесь спать не полагается, — заявил он. — Согласно правилам, даже лежать нельзя. А лечь — значит поднять хотя бы одну ногу на скамейку. Давайте-ка, убирайтесь отсюда. Идите домой, на работу, куда угодно.
— Но у меня нет ни дома, ни работы, — откровенно признался я.
— Нет ни дома, ни работы? — удивился синий костюм. — Что ж, тогда я обязан вас задержать как бродягу.
— А кто такой бродяга? — переспросил я.
— Это тот, кто спит по ночам на скамейках в парке, потому что у него нет ни дома, ни работы, ни денег.
Он был прав. Я был бродягой, который никогда в жизни не видел денег, хоть и довольно часто слышал, как о них говорили люди.
— А что значит задержать?
— Похоже, что вы не шибко умны, — сказал синий костюм. — Да и говорите вы как-то странно. Вы вообще откуда такой?
— Оттуда, издалека.
И я показал крылом в сторону, где, по моим понятиям, должно было находиться море, соленое и холодное.
— Иностранец?
— Иностранец, — покорно согласился я, хотя в тот момент понятия не имел о других странах и их жителях. Я решил, что это означает «пришедший с другой стороны»…
— Все с вами ясно. А ну-ка, предъявите ваш паспорт.
— А что такое паспорт?
— Прекратите издеваться надо мной, а не то я приму меры. Ваши документы!
Я поспешил проверить свои карманы в надежде снова обнаружить какую-нибудь чудесную бумажку, наподобие той, что спасла меня вечером в опере. Мое крыло наткнулось на что-то шуршащее, я вытащил бумажку из кармана и положил ее на протянутую ко мне ладонь.
Лицо синего костюма побагровело от злости, он яростно отшвырнул поданную мной бумажку и схватил меня за шиворот.
— Теперь-то уж ты точно загремишь в кутузку!
Он потащил меня по пустынным улицам города. Первые лучи солнца уже заиграли на окнах верхних этажей, а утренний ветер кружил перед нами обрывки вчерашних газет.
Как и обещал синий костюм, мы пришли в «кутузку». За столом сидели другие, такие же синие. Они громко кричали в какие-то коробочки, приложив их к уху. Иногда эти коробочки начинали истошно звонить. Это были телефоны, теперь-то я уже знаю. В комнате были и другие задержанные, и синие костюмы разговаривали с ними очень строго.
— Что за чудище ты опять приволок, Хурулайнен? — спросили другие синие у моего провожатого.
Меня усадили за стол, и Хурулайнен пояснил остальным:
— Это так называемый господин иностранец, но у него, видите ли, нет паспорта. А теперь угадайте, что он протянул мне вместо документов? Носовой платок! Грязный носовой платок!
— Шутить изволите, господин иностранец, — вскинулся синий костюм, сидящий напротив меня за столом. — Как ваше имя?
Я молчал. А что я мог ему сказать? Конечно, я заметил, что у всех людей были имена, но сам я еще не успел таким обзавестись.
— Фамилия? Профессия? Адрес? Дата и место рождения?
В смятении я выкрикнул первое, что пришло мне на ум:
— Папагено.
— Вы что же, из Италии?
Я промолчал. Синий костюм понял мое молчание как знак согласия и что-то записал в своих бумагах.
— Вы, наверное, музыкант?
Я не понимал, о чем он говорит, но на всякий случай кивнул.
— На чем играете?
Смысл вопроса опять от меня ускользнул, но он продолжал:
— На скрипке? — Он поднял одну руку к плечу, а второй пытался изобразить движения смычка. — На фортепьяно? — И он забарабанил пальцами по столу, изображая пианиста. — А может, на флейте? — Он сложил рот трубочкой и стал перебирать пальцами в воздухе возле губ.
Я понял и радостно закивал в ответ. Волшебная флейта! Конечно же, я — Папагено, а Папагено играет на флейте. На мгновение я и сам поверил в это, хотя даже ребенок должен был понимать, что существо, у которого вместо рук крылья, не может играть на флейте.
Мужчина, задававший мне вопросы, выглядел уже более приветливым. Он наклонился ко мне и доверительно проговорил:
— Моя дочь тоже играет на флейте, очень хорошо играет. Но ее преподавательница заболела, и мы никак не можем найти ей другого учителя. Не согласились бы вы, господин Папагено, позаниматься немного с моей дочкой?
Это была ловушка. Я попробовал было отказаться, но он наклонился еще ниже и прошептал мне в самое ухо:
— Вы же понимаете, что для вас это единственный шанс. Все эти проблемы с паспортом и разрешением на работу…
Так вот в чем было дело! Я молчал.
— Ну, если вы не желаете… Что ж, у вас есть на это право. Но без паспорта и визы находиться здесь вы не можете. Нам придется выслать вас обратно в Италию.
Я не знал, что такое Италия и где она находится, но знал, что мне туда совсем не хочется. С другой стороны, стать учителем музыки для какой-то там дочки я тоже не мог. Однако другого выхода у меня не было. Синие ждали моего решения. Мне было страшно. Я огляделся. У меня за спиной было открыто окно, сквозь которое в комнату проникали звуки и запахи просыпающегося города.
Крылья! У меня ведь есть большие и сильные крылья. Став человеком, я старался использовать их только как руки и чуть было не забыл об их прямом назначении. Я почувствовал, как они расправляются и наполняются силой. На глазах у изумленных синих костюмов я снял пиджак, запрыгнул на стол, со стола перелетел на подоконник и бросился вниз в темный квадрат внутреннего двора. Ловко спланировав за ограду, я вновь оказался на улице. Здесь я больше не мог рассчитывать на помощь крыльев. Горожане бы испугались, увидев на улице летящего человека. Они и так часто с недоумением и опаской поглядывали намой клюв и перья.
