Синее пальтишко с белым пуховым воротничком и манжетами и белый капор с шелковой подкладкой, голубой, как глаза Грейс, выглядели просто замечательно.
— Это все равно что шить кукольные платья, — сказала Лора.
— Грейс будет красивее любой куклы, — объявила Мэри.
— Давайте оденем ее сейчас! — воскликнула Кэрри, приплясывая от нетерпения.
Но мама велела спрятать пальто и капор до Рождества. Придется им всем дожидаться завтрашнего утра.
Папа ушел на охоту и сказал, что к рождественскому обеду раздобудет самого крупного зайца во всей округе. Сказано — сделано. Такого огромного зайца они еще в жизни не видывали. Его освежевали, вычистили внутренности и убрали в чулан на холод до завтра, когда придет время поджарить его на обед.
Вернувшись из хлева, папа стряхнул с сапог снег, выковырял из усов ледышки и протянул руки к печке.
— Уф! Ну и холодина выдалась тут в Сочельник! Пожалуй, Санта Клаус в такой мороз и носа на улицу не высунет, — подмигнул он Кэрри.
— Нам не нужен Санта Клаус! Мы сами… — начала Кэрри, но тут же закрыла себе рот обеими руками и испуганно посмотрела на Мэри и Лору: не сердятся ли они, что. она чуть не выдала все их секреты.
Папа повернулся, чтобы согреть спину у печки, и окинул всех счастливым взглядом.
— Мы все в тепле и уюте. Эллен и Сэм с Дэвидом тоже в теплом удобном хлеву, и по случаю Сочельника я задал им побольше корма. Да, это будет прекрасное Рождество, правда, Каролина?
— Да, Чарльз, ты прав, — сказала мама. Она принесла блюдо с горячей кукурузной кашей и разлила по мискам молоко. — Садись за стол. Горячий ужин согреет тебя лучше всякой печки.
За ужином они вспоминали прошлые рождественские праздники. Сегодня все они снова вместе, в теплом доме, сытые и счастливые. Наверху в Лорином ящике всё еще лежит Шарлотта, тряпичная кукла, которую она нашла в своем чулке, когда они еще жили в Больших Лесах. Жестяные кружки и монетки — рождественские сюрпризы с Индейской Территории — давно потерялись, но Лора с Мэри всё еще помнили, как мистер Эдвардс прошел сорок миль до Индепенденса и обратно, чтобы принести им эти подарки от Санта Клауса. С тех пор как мистер Эдвардс один уплыл вниз по реке Вердигрис, они ничего о нем не слыхали и часто гадали, что-то с ним теперь сталось.
— Где бы он ни был, будем надеяться, что ему повезло так же, как и нам, — сказал папа. Все они помнили о мистере Эдвардсе и желали ему счастья.
— А ты тут, папа, — сказала Лора. — Ты не заблудился в снегу.
Все молча поглядели на папу, вспоминая то страшное Рождество, когда он не вернулся домой и они боялись, что он больше никогда уже не вернется.
У мамы на глаза навернулись слезы. Она старалась их скрыть, но пришлось быстро смахнуть их рукой. Все притворились, будто ничего не замечают.
— Это просто от радости, Чарльз, — сказала мама, вытирая нос платком.
Папа рассмеялся.
— Да, угораздило же меня тогда! — сказал он. — Человек умирает с голоду трое суток, съедает всё рождественское печенье и конфеты, а потом вдруг видит, что всё это время он просидел в сугробе под берегом своего же собственного ручья в какой-нибудь сотне ярдов от дома!
— А по-моему, самое лучшее Рождество было на елке в воскресной школе, — сказала Мэри. — Ты была еще совсем маленькой, Кэрри, и поэтому ничего не помнишь, но как чудесно там было!
— Нет, нынешнее Рождество намного лучше, — возразила Лора. — Кэрри уже большая, она всё запомнит, и еще у нас теперь есть Грейс.
Да, вот она — Кэрри, волк ее не тронул, а на коленях у мамы сидит их младшая сестренка Грейс. Волосы у нее золотятся, словно солнце, а глаза голубые, как фиалки.
— Да, пожалуй, это Рождество лучше всех, — согласилась Мэри. — И может быть, на будущий год здесь откроется воскресная школа.
Каша была съедена. Папа подобрал из своей миски последнюю каплю молока и допил чай.
— Ну что ж, — сказал он. — Рождественской елки у нас не будет, потому что на Серебряном озере и кустика не сыщешь. Да и зачем нам елка, если мы тут совсем одни. Но мы можем устроить себе праздник не хуже, чем в воскресной школе, Мэри.
Он достал футляр со скрипкой, и пока мама с Лорой мыли и убирали посуду, настроил скрипку и натер канифолью смычок.
Стекла замерзли, а щели вокруг дверей опушило мохнатой морозной бахромой. Сквозь незамерзшие узкие полоски в верхней части окон было видно, как на дворе кружатся снежинки. Но на красной клетчатой скатерти ярким светом горела лампа, и в открытых печных конфорках полыхало пламя.
— Сразу после еды петь нельзя, — сказал папа. — Поэтому я просто поиграю.
Он сыграл «Вниз по реке Огайо!», «Как весело поют колокола», и:
Дзинь, дзинь, дзинь — бубенцы.
Дзинь — и горя нет.
Славно мчаться на санях
За лошадкой вслед!
А потом остановился и, улыбаясь, спросил:
— Ну как, вы готовы петь?
У скрипки изменился голос — ведь теперь она споет гимн. Папа взял несколько первых нот, и все запели:
Вслед полночной тьме суровой
День прекрасный настает.
Всех разбудит к жизни новой
Ясный золотой восход.
И народы проснутся, чтобы прийти
И припасть к Господним стопам,
И просить: «Укажи, о Боже, пути —
И да будет, как скажешь нам!»
Голос скрипки звучал откуда-то издалека, а папа, казалось, тихонько пел про себя о том, что думал. Но мелодия постепенно захватила всех, и стройный хор голосов затянул:
Под солнцем ввысь растут сады,
Роса им пить дает —
Как без тепла и без воды
Нальется сочный плод?
Но всё же нежные слова
И ясные глаза
Стократ теплей любых лучей,
Прозрачней, чем роса.
Вдруг Мэри воскликнула:
— Что это?
— О чем ты, Мэри? — спросил папа.
— Мне показалось… Послушайте сами! — ответила Мэри.
Все замолчали и прислушались. Лампа тихонько мурлыкала, в печке потрескивали угли. За чистой полоской над покрытым белой изморозью стеклом мерцали освещенные лампой снежинки.
— Что ты слышала, Мэри? — спросил папа.
— Это было похоже на… Вот опять!
На этот раз все услышали крик. В темной снежной ночи кто-то громко кричал. Потом голос раздался где-то совсем рядом.
Мама вздрогнула.
— Чарльз! Кто это может быть?
Папа уложил скрипку в футляр и быстро открыл переднюю дверь. Холодным ветром в комнату внесло снег, и опять раздался хриплый крик:
— Хелло, Инглз!
— Это Боуст! Входите! Входите! — С этими словами папа накинул пальто и шапку и вышел на холод.
— Он, наверно, до смерти замерз! — воскликнула мама и побежала к печке подбросить угля. Со двора доносились голоса и смех мистера Боуста.
Потом дверь отворилась, и папа сказал:
— Это миссис Боуст, Каролина. Принимай. А мы идем ставить в хлев лошадей.
Миссис Боуст была похожа на пухлый узел всевозможных пальто и одеял. Мама бросилась помочь ей снять теплые вещи, в которые та была закутана, и сказала:
— Идите поближе к печке! Вы совсем замерзли.
— Нет, что вы, — ответил приятный мягкий голос. — Я ведь сидела верхом на теплой лошади, а Роберт плотно закутал меня во все эти одеяла. Он даже сам вел обеих лошадей, чтоб у меня не замерзли руки.
— Но шаль у вас все равно замерзла, — сказала мама, разматывая с головы миссис Боуст обледенелую шерстяную шаль.
Наконец в обрамлении обшитого мехом капора показалось лицо миссис Боуст. На вид она казалась немногим старше Мэри. Волосы у нее были светло-каштановые, а из-под длинных ресниц сверкали голубые глаза.
— Неужели вы проделали весь этот долгий путь верхом, миссис Боуст? — спросила мама.
— Нет! Всего только две мили. Мы ехали в санях, но на болоте застряли. Лошади вместе с санями провалились в снег. Лошадей Роберт вытащил, а сани пришлось оставить.
— Понятно, — сказала мама. — Верхушки высоких болотных трав засыпает снегом, и невозможно разобрать, где болото, а где твердая земля. Но трава не выдерживает тяжести.
— Садитесь в мою качалку. Это самое теплое место, — предложила Мэри, но миссис Боуст отказалась и села с ней рядом.
Папа с мистером Боустом вернулись из хлева и с громким топотом отряхивали снег с сапог в пристройке. Мистер Боуст смеялся, и вслед за ним в доме засмеялись все, даже мама.
— Мы никак не поймем, почему, стоит только мистеру Боусту засмеяться… — начала было Лора.
— У него очень заразительный смех, — смеясь, пояснила миссис Боуст.
Лора посмотрела в ее смеющиеся голубые глаза и подумала, что Рождество будет нынче веселое.