— Погляди-ка вокруг, сынок, — сказал Селсо, обращаясь к Андреу, который шел, словно во сне, в этом волшебном мире, таком новом и неожиданном для него. — Оглядись, говорю я тебе. Здесь начинается великая и дикая страна красного дерева. Вот посмотри на эти стволы — ты, может быть, наконец поймешь, почему нельзя разводить красное дерево на полях финки. Я ведь сажал кофе в Соконуско. Там тоже джунгли, да не такие! Видишь ли, Андручо, кофейные деревья сажают, как садовые. Разницы, пожалуй, нет. А вот попробуй посади-ка такого великана! Это, парень, совсем другое дело. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но теперь, когда я вдыхаю, черт возьми, этот запах, мне начинает казаться, что ни в каком другом месте я не мог бы ужиться, да простит меня пресвятая дева!.. Я, пожалуй, даже затосковал бы по красному дереву. А здесь у меня на душе становится так весело, что я готов обнять и расцеловать вот этот ствол. И плевать мне на то, что ты можешь думать: «А не рехнулся ли этот парень от жары и усталости?» Все на свете дрянь, Андручо, и мы копаемся в этой дряни… Жена, и пятнадцать детей, и куры, и свиньи, и поездки на базар — все это тоже может в конце концов осточертеть… Я отравлен красным деревом, я принадлежу теперь к его царству. Берегись, приятель, как бы и с тобой не приключилось того же! И тогда, можешь мне поверить, тебе станет безразличной твоя… ну, как ее… твоя Эстрелья, твоя звездочка…
Много часов подряд шел караван по этому лесу. Казалось, что люди попали в какой-то совершенно иной мир, а старый, привычный, исчез навеки. И этот новый мир, в котором они очутились, представлял собой гигантское сплетение растений. Человек переставал понимать, где кончается одно растение и начинается другое. Мир состоял из зелени, зарослей и золотых солнечных зайчиков, бегающих по ветвям деревьев и по листьям пальм. Казалось, что над этим огромным сплетением гигантских листьев, ветвей и корней зреет крик, пока еще немой, но готовый каждую секунду зазвенеть, возвещая рождение нового, фантастического мира, властелином которого будет не человек, не животное, а растение. И все словно ждали этого крика, освобождающего душу от необъяснимого гнета и подавленности. Каждый чувствовал себя здесь заброшенным и одиноким, навеки отторгнутым от знакомого мира, хотя рядом шли такие же, как и он, пеоны и мулы тащили тяжелые вьюки. Но, казалось, и люди и животные неохотно, против воли, шагают навстречу этому миру растений, будто там их ожидает вечное проклятие…
— Господи, да что же это? — воскликнул Андреу. — Ведь это… — Он резко остановился и сбросил на землю свою ношу. — Что же это?! — повторил он прерывающимся голосом.
Деревья вдруг расступились, и перед Андреу открылся неизмеримый горизонт. У его ног, глубоко внизу, на дне ущелья, текла река — могучая, прекрасная, таинственная Усумасинта, божество здешних мест, без которого невозможно было бы доставить красное дерево в цивилизованный мир. Божество, повинное в гибели индейцев, сожранных красным деревом. Не будь этого царственного древнего потока, каоба ценилась бы здесь не больше, чем прогнивший сучок в лесах Дакоты. А не имей каоба цены, никто не стал бы продавать индейцев на монтерии.
И все же вид, открывшийся с высокой горы над берегом Усумасинты, которая вилась внизу, убегая вдаль, был ни с чем не сравним по своей величественной красоте.
Еще не было и двух часов пополудни, когда прозвучал сигнал к привалу. Здесь начиналось распределение пеонов по монтериям.
Большая часть колонны еще несколько дней шла вдоль берега Усумасинты. Остальные отряды рабочих переправили в каноэ через реку на монтерии, расположенные на противоположном берегу.
Переправившись через реку, уроженцы Мексики попадали в другую страну, даже не подозревая об этом. Пеонов отдавали под опеку чужого правительства, не испросив их согласия. Компании по разработке красного дерева не признавали ни подданства, ни гражданских прав. Они без смущения нарушали национальные границы и угоняли подданных другой страны. Их держава была там, где царствовала каоба. Здесь они господствовали безраздельно, здесь действовали только установленные ими законы. Им не было никакого дела до параграфов в концессионных договорах, до границ государств, президентов и диктаторов. От всего этого их отделял двухнедельный тяжелейший переход через джунгли. Если бы сюда и приехал человек с целью восстановить попранную справедливость, то на первой же монтерии, где ему довелось бы задержаться, он почувствовал бы себя столь ничтожным и беспомощным, что достаточно было бы управляющему шлепнуть его мушиной хлопушкой по носу, и пришелец растянулся бы на земле и вряд ли бы скоро поднялся на ноги, а поднявшись, позабыл бы, зачем он приехал в джунгли. Каоба знает себе цену и сознает свою власть.
Селсо и его товарищи сели отдохнуть. Но они не спешили разводить костер. Впереди было еще много времени — стемнеет не скоро.
Они удобно устроились, радуясь тому, что отдыхают.
Они сидели на самом краю высокого берега реки Усумасинты.
— До чего красива река! — сказал Селсо. — Только ради того, чтобы ее увидеть, стоит пойти на монтерию и там подохнуть. Пониже у нее замечательные песчаные берега. Мы пойдем потом купаться.
— А что это за хижины на той стороне реки? — спросил Андреу.
— Это контора одной из монтерий. А участки, где работают, — дальше, в джунглях, — объяснил Селсо.
Он подтянул к себе сетку, достал сырые табачные листья и скрутил сигару. Затем он подошел к костру, который уже успели разжечь сидевшие невдалеке индейцы, и прикурил.
Вернувшись к своим друзьям, Селсо снова уселся и, помолчав немного, сказал:
— Ну вот, значит, солдаты дошли до фронта. Здесь начинается поле боя. Тут, где мы сидим, когда-то тоже была монтерия… О! — перебил он себя. — Мне пришла в голову мысль. Хотите, новобранцы, я вам кое-что покажу? Пошли за мной!
Селсо повел своих товарищей назад вдоль реки и свернул влево, в гущу зарослей.
Они увидели большую поляну, сплошь покрытую грубо сколоченными крестами. Могильные холмики поросли травой и низкорослым кустарником, но кресты — их было много сотен — отчетливо виднелись повсюду. Большинство крестов прогнило и обломилось, а холмики потеряли форму и выветрились.
— Что это такое? — с испугом воскликнул Сантьяго. — Это похоже на… Здесь, в джунглях?
— Да, здесь, в джунглях, где когда-то была монтерия, — спокойно сказал Селсо. — Это последний привал для тех, кто пал на монтерии. Подождите, кроткие овечки, в стране красного дерева вы еще не то увидите! Я вам прямо скажу, ребята: если вы не станете твердыми и несгибаемыми, как красное дерево, вы тоже скоро попадете на свой последний привал. Здесь нужно уметь кусаться, иначе монтерия сожрет вас, как жаба — сонных мух, черт подери!.. Пошли-ка лучше отсюда, и не будем предаваться печальным размышлениям. Что толку грустить понапрасну? Тем, кто лежит под этими крестами, заботиться не о чем. А вот я, например, хочу есть! Давайте наварим себе бобов с перцем. Надо же хоть чем-нибудь набить пустое брюхо! Ну, пойдемте быстрее. Собирайте дрова для костра!
Селсо и его товарищи вернулись в лагерь и разожгли костер.
В небе над их головами появились красно-розовые птицы и широкими кругами спустились к берегу величественной реки. Они задумчиво вошли на длинных тонких ногах в неторопливо текущую воду и принялись ловить рыбу.
В 1948 году в одном американском журнале появилось необычное извещение. Журнал уведомлял, что он выдаст награду в пять тысяч долларов тому, кто откроет местопребывание известного писателя Травена. Охотников получить пять тысяч долларов нашлось немало. В автомобилях, самолетах и поездах отправились они на поиски Травена. Они изъездили и исходили пешком самые отдаленные области Латинской Америки. Однако Травена не нашли…
Никто из тех, кто вот уже более тридцати лет читает романы Травена, переведенные на многие языки и разошедшиеся в миллионных тиражах по всему миру, не может похвастать тем, что видел этого писателя. Разнообразные литературные справочники не указывают года и места рождения Травена, не сообщают его адреса. Даже его издатели и поверенные, даже сценаристы и постановщики фильмов, сделанных по его романам, даже его переводчики не знают, кто он и где живет.
Но припомним: действие большинства книг Травена протекает в Мексике, в отдаленнейших ее штатах, на заброшенных серебряных рудниках, на хлопковых полях и даже в самом сердце первобытных джунглей. Уж не проходил ли он сам по этим глухим селениям? По этим узким тропам? Как лесоруб? Как погонщик мулов? Как исследователь и естествоиспытатель?..
