Ирина и мать еще с вечера стали упаковываться, и тетя Валя осталась помогать, даже заночевала у них. Теперь они все втроем — мать, тетя Валя и Ирина — тихо перешептывались в спальне. Наверно, обсуждали свое дальнейшее житье. А отец тоже не спал. Ветка слышала, как он ходил по большой комнате, натыкался на упакованные вещи, тихо и часто кашлял. Похоже, он простудился вчера, бродя неизвестно где, по такому-то холоду.
Ей хотелось вылезти из-под одеяла, пойти к нему и поговорить с ним, попробовать как-то удержать, сохранить их семейное благополучие, но она боялась это сделать. Она боялась задеть в его душе что-то такое, что трогать не надо, иначе это приведет бог знает к чему! Лучше не надо, лучше потом.
Что-то мучило его в этом городе, что-то не давало жить, и она старалась понять, что же именно. Спросить бы у него про Тамару Ивановну! Но ведь мать однажды уже спрашивала про нее. И он ответил. И он никогда не отвечал по-разному на один и тот же вопрос — Ветка это знала. Нет уж, лучше потом.
Иногда тетя Валя и мать за стенкой повышали голоса, и тогда до Ветки доносились коротенькие обрывки их разговора, из которых Ветка постепенно стала понимать, что отец вчера поссорился не столько с матерью, сколько с тетей Валей, и это немножко обнадеживало. Тем более что тетя Валя несколько раз повторила одно и то же: «Проучить! В конце концов, надо проучить! Собраться с силами и проучить!» Если отца надо всего лишь проучить, значит, не так уж все и безнадежно. Может быть, отец, просто обороняясь от тети Вали, сказал матери, что им пора разойтись. Бывают же превентивные войны! И тетя Валя, похоже, это сама почувствовала, потому что упаковку вчера начали, по ее настоянию, с надежного и верного отцовского щита — с телевизора. Телевизор взяли и унесли на упаковку прямо у него из-под носа. Он так и остался сидеть в кресле, глядя на пустую стенку, даже не сообразив, что тете Вале надо бы помочь в таком тяжком труде.
Еще никогда в жизни Ветке не было так жалко отца.
* * *
Утром мать подняла Ветку чуть свет.
— Собирайся. Вы с тетей Валей едете в Каменск.
— А ты? А Ирина? — сонно спросила Ветка, притворяясь, что только что проснулась.
— А мы чуть попозже. Ирина — после занятий, а я прямо с работы, должна же я отпроситься на несколько дней.
— А в школу?
— Ничего. Пропустишь пару дней. В крайнем случае перейдешь в Каменскую школу на время, пока не разменяемся. Все равно скоро каникулы.
Кажется, отца решили проучить серьезно.
— А я не поеду!
— Как так?
— А я не поеду!
Из-за Веткиного упорства все — тетя Валя, мать и Ирина — опять перессорились. «Я говорила!» — опять кричала Ирина. «Я тоже говорила! — кричала тетя Валя. — Мы говорили!» И мать чувствовала опять себя виноватой перед ними за Веткино воспитание и кричала на Ветку, пытаясь ее хоть теперь немного перевоспитать. А у Ветки разрывалось сердце от горя, и потому она кричала громче всех.
А отец молчал. Он молчал, ходил по комнате, по узкому проходу между упакованными вещами, и на него никто не обращал внимания. А у него болело горло, и ему надо было идти не на работу, а в поликлинику.
В Каменск тетя Валя уехала одна, но это было временное отступление. После ее отбытия мать сказала, что дает Ветке двое суток на размышление, до послезавтра. Послезавтра к концу дня они приедут, чтобы забрать кое-какие необходимые вещи, которые им понадобятся еще до размена квартиры. И за это время Ветка должна все осмыслить.
Ветка ничего осмысливать не хотела. Она хотела одного — примирить враждующие стороны. Но даже когда исчез из квартиры этот вредный катализатор их семейного бедствия, тетя Валя, никакого примирения не состоялось. Впрочем, у Ветки уже и не было времени развернуться — пришла пора всем расходиться.
В школе на первой же перемене она побежала в другой конец коридора, к шестому «А». Ей нужно было поделиться с кем-нибудь своим горем. Кроме как с Настей, ей не с кем было поделиться — Нинуля с ней не разговаривала давно, еще с той поры, когда они шипели друг на друга в лифте. Да все равно Нинуля бы ее не поняла, у нее никогда не было в жизни большого горя.
В конце коридора Ветку поджидал новый неприятный сюрприз — оказалось, что Настя сегодня в школу не пришла. Ветка сразу встревожилась, предчувствуя недоброе. И без того столько всяких неприятностей, а тут еще и у Насти что-то приключилось.
Как назло, после уроков уйти из школы ей удалось не сразу — в дверях случилось чрезвычайное происшествие. В школу пытался проникнуть чей-то пьяный родитель с бутылкой в кармане. Его не пускали, даже директор спустился вниз, даже милицию вызвать хотели, и все это продолжалось добрых полчаса, и выйти из школы не было никакой возможности, потому что дверь с внутренней стороны, спасая школу от пьяного, закрыли на ключ, Все это продолжалось до тех нор, пока кто-то из учителей не вспомнил, что в школе есть и черный ход и что его можно открыть.
Домой Ветка спешила в надежде, что все у них в семье вот-вот само собой уладится, что придет определенный час — и все спокойно вернутся домой и начнут распаковываться. Торопя приход этого часа, она даже на свой страх и риск кое-что распаковала, а потом приготовила хоть и жалкий, но все-таки обед — суп из пакетика и кашу из брикета. И когда в квартире вкусно запахло обедом, она почти уверилась в благополучном исходе вчерашней семейной бури. Оставалось только выяснить, что же приключилось у Насти. Правда, она с большой тревогой представляла себе, как пройдет снова через тот сверкающий блеск яркой комнаты, похожий на отсвет пожара, и ужасалась при мысли, что ей снова, может быть, придется встретиться со страшным взглядом рыжего горбоносого старика. А потому отодвинула свой визит к Насте подальше, до того времени, когда хоть немного прояснятся размеры их семейного бедствия.
Размеры эти стали выявляться довольно быстро. Ни мать, ни Ирина не вернулись домой в определенный, положенный им Веткой час.
Зато раньше времени пришел отец. Он совсем расхворался, у него поднялась температура, и растерявшаяся Ветка, не зная, чем его лечить и как себя утешить, разревелась.
И тогда случилось то, чего Ветка никак не ожидала. Отец посмотрел на упакованные вещи и вдруг рассмеялся.
— Ты что? — удивилась Ветка и даже реветь перестала. — Что с тобой?
Он тут же закашлялся. У него болело горло, и ему нельзя было так легкомысленно, во всю глотку смеяться. Однако Ветке все-таки показалось, что закашлялся он нарочно, чтобы выиграть время и придумать, что ей ответить.
— Понимаешь, Ветка, — сказал он не сразу, даже после того как откашлялся. — Просто я вспомнил, как это уже было один раз. И тогда тетя Валя тоже почему-то начала эту свою упаковку с телевизора.
— Как это — было? А почему я этого не помню?
— А ты не можешь этого помнить, ты тогда была совсем маленькой.
«Как же так? — подумала Ветка. — Выходит, они спокойно помирились тогда сами? Без моего участия? А я их спасаю!»
— И тебя тогда… простили? — спросила она заинтересованно.
Ей надо было знать, как его простили и каким образом он этого прощения добивался, поскольку все-таки продолжала считать, что трудное дело мира в их семье лежало именно на ее, на Веткиных, плечах.
— Так тебя простили тогда?
— Простили, — не очень охотно отозвался отец.
— А что ты для этого делал? Чтобы простили?
— Да вроде бы ничего.
— Припомни! Уж пожалуйста, припомни!
Ничего припоминать он не захотел. А ведь у Ветки в запасе было самое последнее, самое опасное оружие — угроза уехать в Каменск, к матери.
— Так, — сказала Ветка. — А теперь ты в чем виноват?
— Ни в чем!
— Ни в чем?
— Ни в чем!
— А тогда? — спросила она прямо.
Отец молча посмотрел на Ветку.
— А тогда? — решительно повторила свой вопрос Ветка. — Тогда ты был виноват? И не напоминай мне, пожалуйста, про разумные пределы! Тетя Валя действительно выводит тебя на чистую воду, да?
Отец очень серьезно обиделся, даже отказался от аспирина, который принесла ему Ветка. Кажется, Ветка перестаралась. Его надо было бы сначала подлечить и покормить обедом, а потом уже приводить в действие свое грозное и последнее оружие.
Он ушел на кухню, и через некоторое время Ветка услышала шум закипающего чайника, и до нее донесся запах эвкалиптовой настойки. Кажется, он начал лечиться сам. Вот уж чего никогда не делал раньше! Себя он лечить не умел.
— Ты заодно уж и пообедал бы! — крикнула ему Ветка.
— А что, разве есть обед? — отозвался он довольно дружелюбно, сделав вид, что и не заметил стоящего на плите какого-никакого обеда. — И что же там?
— Ешь, что дают!
Через несколько минут он появился на пороге и заинтересованно спросил:
— А как ты думаешь, сколько времени мы с тобой вот так сможем продержаться?
