И опять раздалась команда, и застучали копыта по сухой осенней земле. В последний раз оглянулся и кивнул мне, блеснув глазами из-под косматой шапки, Амед.
Глава 20
Хоть ползком, да домой!
Я осталась одна на станции. Рука у меня медленно отходила после крепкого, до боли, прощального пожатия друга.
Надо было добираться до Москвы.
Долго я бродила по станции и просилась в вагоны проходивших поездов. Нет, здесь, под Москвой, люди были строги. Меня нигде не пускали. В двух местах меня обозвали мешочницей. В санитарном поезде объяснили, что я могу занести заразу. Воинские эшелоны с автоматчиками, с часовыми в тулупах, с винтовками были недоступны — к ним и близко не подпускали никого.
Я совсем отчаялась и не знала, что делать.
Быстро стемнело. Вечер спустился холодный. Пошел дождь. Я промокла, устала. Но тут подошел какой-то дальний пассажирский поезд. Он был переполнен. Патруль с фонариками обошел состав, сгоняя безбилетных пассажиров, висевших на всех подножках и поручнях. Кругом стоял страшный шум и крик. Поезд прогудел, двинулся, и я, незаметно проскользнув в темноте, повисла на площадке заднего вагона. Немолодая проводница хотела согнать меня, но, осветив мое лицо фонарем, почему-то смягчилась. Должно быть, вид у меня был очень несчастный.
— Ну куда ты, куда тебя несет? Куда вы все только едете! Носит вас… — начала выговаривать мне проводница.
— Товарищ проводница, гражданочка, тетенька, — умоляла я, — я с воинского эшелона отстала! Мне в Москву. Там у меня отец с матерью. Вы только не сгоняйте!
— Что же это творится такое! — ворчала проводница. — Эвакуируют вас, везут, везут, а они обратно шнырь-шнырь! Уж не маленькая… Знаем мы, с какого воинского эшелона. Ох ты господи, ведь не пустят же в Москву без пропуска! С вокзала же зацапают и обратно пошлют.
— Как же мне быть?
— Ну, уж я тебе тут не советчица для таких делов. Ехала бы себе, куда везут. Нет ведь, надо им непременно в Москву вертаться! Без них тут делов мало!
— Тетенька, вы только не сгоняйте! Я доеду, а уж там как-нибудь…
— Кто тебя сгоняет? Езжай, раз уж залезла. Только все равно тебя на вокзале заберут… Ох, дети через эту войну мучаются, сил нет!
В Москву поезд пришел ночью. Выгружались в полной темноте. Но я узнала: это был Казанский вокзал, тот самый, с которого мы три недели назад уезжали с ребятами. Меня толкали в потемках, я оказалась в толпе. Меня стукали узлами по голове, били чемоданами по ногам. Потом толпа понесла меня куда-то. Блеснул в глаза свет. Я зажмурилась. Пахнуло накуренным теплом. Меня притиснуло к косяку, два раза повернуло, стукнуло о какой-то каменный выступ; я почувствовала, что вокруг стало свободнее, я открыла глаза. Я стояла в большой толпе среди огромного, плохо освещенного помещения, похожего на зал в суровом замке. Высоко-высоко над головой выгибался тяжелый свод, опирающийся на массивные стены. Зал весь до потолка гудел ровно, несмолкаемо.
Толпа медленно двигалась к середине зала. Я тоже пошла туда со всеми и увидела барьер, сделанный из тяжелых, нагроможденных друг на друга скамеек. Они перегораживали зал. Только в середине был оставлен узкий проход, и там стояли военные. У этого места толпа сгрудилась. Здесь посреди зала, гудящего вокруг тысячами голосов, создалась сосредоточенная, словно чем-то огороженная тишина.
Тут проверяли пропуска. Без этого пропуска в Москву с вокзала не выпускали.
— Спокойнее, граждане, давайте порядок, — негромко говорил командир. — Документы приготовьте заранее. Предъявляйте пропуска.
И, оттирая меня в сторону, шли счастливцы, держа в руке паспорта и подняв развернутые пропуска. А у меня было с собой только ученическое удостоверение.
Я увидела высокого, симпатичного и уже немолодого моряка. Он не спеша подвигался в толпе к барьеру.
У меня мелькнула мысль.
— Товарищ моряк, — сказала я, — я вас очень прошу, скажите, что вы со мной… Ну, то есть что я с вами…
— Я бы с удовольствием, моя милая юная гражданочка, но у меня пропуск только на себя. Вряд ли что выйдет.
— Ничего, вы попробуйте. Они вам поверят. У вас очень вид авторитетный.
Он засмеялся, поглядывая на меня сверху.
— А мы что же, значит, путешествуем не на законном основании, видимо? — спросил он.
Я насторожилась и даже отодвинулась чуточку. Еще цапнет сейчас и отведет куда надо.
— Ничего подобного, — сказала я. — Просто я отстала от своих. Папа и мама прошли. А я, понимаете, тут в темноте…
— Уж эти мне папа и мама! — сказал моряк. — Бросили дочку в темноте на произвол судьбы… А может, дочка их бросила? Ну, будет вам сочинять! Удрали, наверно?
Я промолчала. Ну что я ему буду врать, действительно! Лицо у него было доброе. Я тихонько сказала:
— Ну, проведите, пожалуйста. Я с военным эшелоном приехала, и пришлось слезть, потому что его на станции поставили. Вот мое удостоверение ученическое.
— Ладно, попробую, — добродушно согласился он, возвращая удостоверение.
До нас оставалось не более трех человек, и я прямо умирала от волнения. В это время командир, проверявший пропуска, сказал гражданину, стоявшему впереди нас с мальчиком лет четырнадцати:
— Позвольте, этот пропуск на вас, а где пропуск на мальчика? Нет, уж, он достаточно большой. Попрошу вас отойти в сторонку. Нет, не могу пропустить. Гражданин, я вам ясно сказал: отойдите пока в сторонку.
Плохо дело. Я посмотрела на своего покровителя. Он — на меня. Потом он развел руками. И я отошла от барьера.
Некоторое время я слонялась в толпе по залу. Настроение у меня было самое плачевное. Ну действительно: добраться уже до Москвы, быть в самом городе и все же оказаться как бы за его чертой! И подумалось только: вон там, за этой стеной, — Москва, Комсомольская площадь, знакомые улицы. Тысячи километров проехала, а на последних метрах споткнулась и застряла.
Около меня стоял какой-то мальчишка. Он с любопытством следил за тем, что происходит возле прохода, где проверяли пропуска. Парень был, видимо, московский, бывалый. А на свете нет такого места, из которого бы не вылезли или куда бы не нашли хода московские мальчишки.
Я спросила его:
— Слушай, парень, тут другого хода нет?
— А ты что, без пропуска? — Мальчишка внимательно оглядел меня. — Ну, давай за мной. Не подходи только, виду не показывай, иди сторонкой, а то еще заберут. Под скамейками полезешь?
— Под скамейками?
— Ага… Ты пролезешь, ты не толстая. А то тут одна тетенька полезла да и застряла. Я ее еле обратно вытягал. Еще меня ругала, дура толстобокая.
Он еще раз деловито осмотрел меня и даже кругом обошел.
— Нет, определенно просунешься, — сказал он, отвернувшись и делая вид, что разговаривает сам с собой и не имеет ко мне никакого отношения. — Вон, гляди, — да не на меня! — туда гляди… вторая скамейка от стены, где одна доска отскочила. Вот туда и лезь. Я стану, загорожу.
Лезть мне было все-таки страшновато. Да и совестно как-то — все-таки уж не маленькая девчонка, взрослая девушка. Я спросила мальчишку:
— А сам ты что не лезешь? Или у тебя пропуск есть?
— Я еще третьего дня пролез… А сегодня это я сестренку встречаю. Только, кажется, не приехала. Ну, подожду еще, а потом и сам обратно полезу. Я уж третью ночь лазаю, все встречаю…
И я полезла. Пришлось для этого лечь на пол плашмя. Скамейки были очень низкие. Я вполне сочувствовала той толстой тетке, которая застряла тут до меня. Вещи мешали мне двигаться. Кафельный пол был холодный и, как мне казалось, мокрый. Пахло карболкой. За первой скамейкой оказалась вторая, за ней — третья. Тут было сдвинуто несколько рядов. Добрых десять минут ползла я на животе, извиваясь между ножками, под этой проклятой баррикадой. Видели бы меня в эту минуту мои пионеры!..
Но вот впереди посветлело, близко, у самой моей головы, зашаркали ноги в сапогах, валенках, галошах. Кто-то остановился в валенках, всунутых в большие, растоптанные боты, у самого моего носа и стоял не двигаясь. Я подождала минутку, другую. Оползти их сбоку было невозможно — мешала ножка скамьи. Вот еще беда, на самом деле! Долго они будут тут стоять? Я не знала, как быть. Может быть, постучать в бот и попросить отойти? Боты имели очень мирный, штатский вид, совсем не военного образца. Но все-таки кто их знает, что там над ними дальше…
Я выглянуть не могла. Тут я вспомнила, что у меня в пальто есть яблоко, которое мне дал Амед. Жалко было с ним расставаться, да что делать! Я достала его — а это тоже было дело нелегкое в моем положении — и, протянув руку из-под скамьи, легонько бросила яблоком в правый бот. Яблоко тихо откатилось, и сейчас же толстая рука в стеганом рукаве опустилась сверху, подхватила мое яблоко, боты задвигались, и я услышала низкий бабий говорок: «Ишь, гляди, яблочки кто-то рассыпал». Теперь бояться было нечего, я стала выползать из-под скамьи, бесцеремонно похлопав ладонью по ботам, чтобы они дали мне дорогу. Один бот взлетел кверху. Потом поднялся второй. Я ничего не понимала: что это, моя баба с яблоком в воздух взлетела, что ли?
