Василий Ледков - Метели ложаться у ног

— А это… с припиской «лично». Пляши, Полина! — потом добавила: — Письмо-то из Ленинграда. Женихи там — не чета здешним…

Роза Александровна, посмотрев в окно, вдруг умолкла, торопливо подала письмо и шагнула к выходу. В дверях она столкнулась с человеком в малице.

— Здравствуй, Едэйко, — и скрылась за дверью.

Едэйко снял малицу, швырнул её на пол. Потом долго стоял у порога, смотрел на Полину. Та спрятала ещё не распечатанное письмо в карман, оттолкнула Едэйко в угол, хлопнула дверью и исчезла. Пьяный Едэйко сидел на полу и говорил:

— По-Полина где?

В комнате засмеялись. Едэйко не унимался:

— Г-г-где Полина?

— Зачем тебе Полина? — зло спросила Нина Безумова. — Убирайся отсюда!

— По-Полина — мой-а жена. За-законная.

— Йо-хо-хо-о! Держите меня, девочки! — падая на кровать, заверещала под смех подруг Рита Коскова.

— Да ч-что вы смеетесь?! — рассердился Едэйко и выпалил, будто никогда не заикался: — Полина — моя законная жена. Ещё в прошлом году купил её за пять оленей у Микиты.

— Понятно! Убирайся! — девушки вытолкнули Едэйко за дверь.

Вошла Полина. Уткнулась лицом в подушку да так и пролежала весь вечер.

В комнате было тихо. За окном чирикали воробьи, где-то далеко тарахтели куропатки.

Эта зима для Микиты Салиндера была бесконечной. Он торопил дни, недели, месяцы, а они шли медленно, лениво. Микита Салиндер ждал лета. С каждым днем он всё отчетливее слышал звон оленьих копыт, смех колокольчиков, веселые песни — шум большой свадьбы.

И когда, наконец, красноперой птицей полетело над снегами холодное, но ослепительно яркое солнце, Микита Салиндер облегченно вздохнул. В утренних сумерках он вставал на лыжи, брал топор, ружье и шагал по синим снегам в ещё дремлющий лес. Бесшумно падали с веток комья снега. Из-под самых лыж выпархивали куропатки и долго носились над лесом. Миките грезилось осеннее утро, которое донесет до него желанные выстрелы свадебных гостей. А потом?.. Потом Микита будет сидеть на самом почетном месте, рядом с дочерью, и с достоинством угощать дорогих гостей всем, чем богато его стойбище.

Топор стучал по стволам молодых берез и елей. Лес плакал, и эхо с болью повторяло стоны деревьев. Микита ничего не замечал. В эту весну он был самым занятым, самым деловым человеком. А как же иначе? Единственную дочь надо выдать замуж со всеми почестями, по всем законам. Ведь она, Полина, не без рода и племени. Да и красавица: стройная, как молодая ольха, румяная, косы будто горный водопад спадают к её ногам. О такой невесте могут только мечтать женихи от моря соленого до дремучего леса, от синего Камня Канина до самого Хантыйского Камня.

Солнце вставало над тундрой, но ещё долго бушевала пурга, скрипели морозы, пеленали землю метели, пока на крылышках пунушек — полярных воробьев — не прилетела весна. Весна родилась на проталине первым олененком. Она нагрянула внезапно и после дикой бесконечной зимы показалась Миките одним мгновением. Микита почти не спал. С утра до вечера он сидел на проталине возле чума со своим мастеровым топором, с острым ножом. Далеко по тундре разносил ветер запах стружек, лежавших золотыми бугорками рядом с Микитой. Он мерял время готовыми копыльями и полозьями саней. Неделя — и вставали на полозья сани на десяти и двенадцати копыльях. Теперь уже время торопило Микиту Салиндера. Он спешил. Матро тоже не сидела без дела. Она выбирала лучшие шкуры и стелила их на новые нарты, делила добро, накопленное за годы супружества. Не отправишь же родную дочь в самостоятельную жизнь с пустыми руками. И хлопоты родителей не пропали даром! В месяц Гнезд — в мае — весь аргиш Полины, готовый в любую минуту тронуться в путь, уже стоял на полозьях и ждал свою хозяйку.

Утром после чая Микита натянул на ноги пимы, обшитые сукнами всех семи цветов радуги, надел мягкую малицу из шкур осенних оленят, накрутил ниже колена красные, как брусничный сок, подвязки с кисточками, взял голубой хорей с блестящим наконечником, и пять двухгодовалых хапторок[80] понесли его в сторону моря. Микита не замечал бега оленей. Сердце в груди билось, словно птица. Микита Салиндер только для виду ругал себя:

— О, Микита, Микита! Зачем ты такой бессердечный? Зачем отрываешь от родного очага единственную дочь?

Иногда он довольно улыбался и шептал:

— Пять оленей за девку… Пять оленей! Куда больше? Пять важенок сами собой не забредут в стадо, а Полина — не первая и не последняя девушка, которая уходит к чужим людям. Не умирать же идет. Так было всегда, так и должно быть…

Олени как будто понимали мысли хозяина. Они не нуждались ни в окрике, ни в хорее. Только ветер шумел в ушах Микиты, только скрипели под полозьями прошлогодние травы.

Олени бежали. Микита пел.

Белое от яркого солнца небо слепило глаза. За песчаными холмами ровно дышало море, сероватое возле берега и ультрамариновое у самого горизонта, где опускается в воду подол ночной стороны неба. Местами подернутая легкой зеленью, коричневая тундра просыпалась, и всё живое в ней тянулось к свету. Короткое, но яркое полярное лето было всем по душе. Люди встречали его и радостями и заботами. Рыбаки чинили невода, смолили лодки: ожидался подход омуля.

Выпускники школы разъезжались по домам. Одним не терпелось как можно скорее вдохнуть воздух трудовой жизни, другие ехали только на две-три недели, чтобы потом лететь в Нарьян-Мар — сдавать приёмные экзамены в один из институтов страны.

Уехали и подруги Полины. Полине было жаль расставаться с ними, особенно с Ниной Безумовой. С первого класса они учились вместе и жили в одной комнате, делились друг с другом своими девичьими секретами.

Нина мечтала стать врачом, а Полина видела себя учительницей в родной школе. Ещё с осени Полина решила не думать о предстоящей свадьбе, но мысли сами лезли в голову, а глаза наполнялись слезами. Плакала она и теперь.

— Слезы не помогут. Надо что-то делать, Полина, — шептала она. — А что сделаешь, если до этой проклятой свадьбы осталось всего шесть дней?!

Она долго сидела молча. Болела голова. «Отец и мать не поймут меня. Так было и так должно быть… Они верят в это, их не переубедишь».

Полина смотрела вдаль. Там — равнодушный простор, на котором она сама себе казалась песчинкой. Она понимала, что новое время взяло ещё не всё. Ещё не всё горе выплакали девушки тундры, судьбу которых решает не любовь, а родители. А жить-то кому?

Полина не раз думала об этом и зимой. Тогда было как-то легче, не так страшно, как сейчас: катила волны сугробов зима, лето пряталось за метелями да за стужами, и было время поразмыслить. А когда ей хотелось плакать, Полина вставала на лыжи и убегала на открытый всем ветрам простор или уходила на крутой берег моря. Там она вместе с интернатскими ребятами каталась с горы и даже прыгала с трамплина. Было весело. Все мысли о надвигающейся свадьбе отходили, забывались. Долгая зима промелькнула, как месяц, как одна неделя.

Полина осталась в интернате с мальчишками и девчонками, родители которых кочуют в тундре и ещё не успели приехать за ними. Голова её была набита самыми нелепыми мыслями.

Отцу и матери, пусть даже и не правы, перечить не станешь… Законы жизни не она придумала, и не ей их ломать.

— И всё-таки сейчас, — говорила она, — именно сейчас надо что-то делать. Надо! Едэйко останется Едэйком, он ждал и ещё подождет. Сколько ещё таких глупых живет по всей тундре! Едэйко… — От этого имени её тошнило. Жизнь не стоит на месте, не вечны её законы. Законы тундры, древние законы родов нужно ломать. Обязательно ломать! Были когда-то законы царя, а теперь их нет. Не будет и древних законов тундры. Диких законов!

Она сидела на берегу моря и говорила с тундрой:

— Тундра… милая тундра! Ты меня родила, а теперь хочешь погубить. Я — человек. Есть у меня голова. Я умею думать! Есть у меня глаза. Я умею видеть! Тундра — не дикий остров. Нелепо теперь покоряться старине…

Возвращаясь в интернат, далеко в синем просторе Полина заметила упряжку, и вдруг её словно обожгло: «Отец… Конечно, это он», — мелькнуло в голове, и уже через минуту-другую она стучалась в комнату Тамары Михайловны — своего классного руководителя.

— Он едет! Он меня увезет, Тамара Михайловна! Я не хочу в тундру, — задыхаясь от слез, говорила Полина. — Я не хочу в тундру!..

Микита пел. Летели хапторки. Шуршали под полозьями прошлогодние травы, поскрипывали белые корни ивы. Микита видел большой сдвоенный чум, полный гостей, слышал песни, безобидные шутки, любовался пятью стройными важенками, которых вел на тынзее к нему Едэйко Тайбари.