— Да что ты говоришь? — изумился Роман. — Боксеры свирепые… Как бульдоги. А ты деликатен и, судя по всему, не очень решителен.
— Да, это так, — охотно согласился Костя. — Видел на грузовиках лозунг: «Не уверен — не обгоняй»? Вот я и не обгоняю.
— Ну и чудак… Надо быть смелее.
— Возможно. Но дело не в этом. Я не трус. Просто такой у меня характер… Эх, скорее бы кончилась зима… — сказал Костя, отворачивая лицо от ветра.
— А чем плохо зимой? — отозвался Роман. — И зимой хорошо. Холодно. Опять же — крестьянин торжествует. Не работает.
— Зима на меня хандру нагоняет. А летом солнышко… Люблю позагорать на горячем песке. Приоткроешь глаза — над тобой зелень, рядом вода тоже зеленая. И ты словно плывешь неведомо куда. Летом купался я как-то в Протве — хорошая такая речушка. Вижу, рядом кто-то плывет наперегонки. Присмотрелся — девчонка. Лицо смешное такое, круглое, все в веснушках…
— Красивое? — деловито осведомился Роман.
— Трудно сказать. Может, и красивое. Потом мы вместе пошли. Платье у нее было голубенькое, с белыми горошинками. А однажды вечером мы так далеко заплыли на лодке по течению, что вернулись только к утру. Чуть нас комары не слопали.
— И это все? — усмехнулся Роман.
— Нет еще. Помню, она угощала меня молочными початками кукурузы.
— Гениальная история, — хмыкнул Роман. — А я-то уши развесил.
— А если ничего больше не было! Да и что могло еще быть? — недоумевал Костя.
— Конечно, ничего, — помрачнел Роман. — Разумеется, ничего. Впрочем, — он остановился и испытующе взглянул на Костю, — возможно, кабальеро, именно это и была твоя первая любовь. Иногда, увы, она принимает самые неожиданные формы.
— Ну, ты комик… — хмыкнул Костя. — Какая же это любовь? Любовь — это разные страсти, а мы только смеялись.
— Не знаю, Табаков. Не знаю, — отрывисто бросил Роман, жалея, что начал этот разговор.
До самого Планетария оба молчали, занятые каждый своими мыслями.
У Кости потеплело на душе, когда он вспомнил ту отчаянную девчонку. Ну что ж, если это действительно была любовь, он ничего не имеет против. Веселая девчонка, понимала его с полуслова. С ней было беззаботно и легко. Обожала всякие истории о замках, странствиях, рыцарях. Он рассказывает весь вечер, а она притихнет, прижмется к нему плечом и слушает. И была в ней еще какая-то неуловимая девчоночья нежность, трогательная забота о нем. Костя даже не мог толком понять, что именно еще — то ли ожидание от тебя подвига, и ты из-за этого незаметно вырастаешь в собственных глазах. Только, конечно, это была не любовь…
Роман думал о своем. Уже несколько раз после театра он говорил по телефону со своей новой знакомой. Им говорилось легко, безо всякого внутреннего принуждения. Перескакивали с одного на другое, и каждый пустяк, каждая деталь и случайная мысль казались Роману значительными, исполненными особого, тайного, не выявленного до конца смысла. Но это как раз и придавало беседам особую доверительность.
Чаще всего Роман говорил из будки телефона-автомата. Он так увлекался, что совсем не обращал внимания на холод: но, в конце концов, спустя час или два, сколько удавалось выдержать, мороз все-таки вынуждал его покинуть «поле боя».
И постепенно в результате этих телефонных разговоров для него стало потребностью ежедневно разговаривать с ней.
«Как, по-твоему, на что больше всего похожи полевые ромашки?» — спросила она вчера.
«На яичницу-глазунью. На подсолнух. На маленькое солнце. На твою голову», — ответил он, посмеиваясь.
«Нет, нет, нет! — возразила она. — Ни за что не догадаешься. Это глаза людей, которые когда-то жили на нашей земле».
«Что-о? — удивился он. — Вот так мистика…»
«Ах, Роман, ведь есть в утренней дымке над зелеными холмами, в тихих дубравах, в пасущихся в высокой траве лошадях что-то древнее, вещее!»
«Все очень просто, — сказал после некоторого раздумья Роман, дыша в покрывшуюся инеем трубку. — Природу ты воспринимаешь как горожанка. Увидела лошадей — и ах, ах…»
«Ой, как ужасно ты рассуждаешь! — возмутилась она. — Неужели ты такой сухарь? Я не лошадей люблю, а свою землю, свою родину…»
«Доказано, что наследственность, всякие там гены — это особым образом расположенные хромосомы, дезоксирибонуклеиновая кислота, одним словом — химия. Так и чувство любви, в конечном счете, какое-нибудь мудреное химическое соединение в крови, — невозмутимо продолжал Роман. Он не намерен был отступать. Их споры были как увлекательная игра. — А эти твои дубравы просто красивый художественный образ».
«О боже, подумай, что ты говоришь! Надеюсь, ты шутишь…»
Когда Роман сообщил, что они пойдут в театр втроем, Женя вдруг прыснула, и он тут же отругал себя за нелепый душевный порыв, когда пригласил Костю. Но менять что-то было уже поздно.
«Вот послушай, теперь я тебе почитаю стихи».
Роман стал читать в трубку деревянным, как бы остановившимся на одной ноте голосом, но она прервала его со смехом:
«Подожди, Рома, кто-то звонит в дверь».
Спустя некоторое время заговорщицки зашептала в трубку:
«Ром, ко мне один человек пришел. Позвони завтра».
Будто острым, тончайшим жалом укололо Романа. «Кто бы это мог быть? — размышлял он. — Если кто-то из родных, то зачем шептать в трубку. Почему она не захотела окончить разговор?»
Самые нелепые и обидные подозрения стали приходить на ум. Ей уже семнадцать. И она выглядит совсем как взрослая девушка. Стройная фигура, красивое лицо с нежной чистой кожей и такими необыкновенными синими глазами.
Ведь не исключено, что у нее могут быть и взрослые знакомые. Такое случается на каждом шагу. А мужчины — не мальчики, они определенны и решительны в своих действиях. Всякое может быть.
Приблудившаяся глупая мысль отравила настроение. На память пришли другие детали, которые говорили о том, что мужское общество не внове для Жени и держится она в нем слишком уж уверенно. Через полчаса вновь опустил в щелку автомата двухкопеечную монету и набрал номер.
«Алло… — В хрипловатом голосе Жени слышалось возбуждение. — Это ты, Роман? Ну, что случилось? Я же просила…»
В телефонной трубке Роман уловил мужской голос и сдержанный смех.
«Кто у тебя?» — глухо спросил он, совершенно не задумываясь, имеет ли он право на этот требовательный и категорический тон.
«Да так, один хороший знакомый», — неопределенно отвечала Женя, тем самым признавая за ним право именно так говорить с ней.
«Ты не хочешь мне ответить?» — настойчиво вопрошал он.
«Потом как-нибудь. Не сейчас. — Женя засмеялась. — Ну, пока, звони», — и повесила трубку.
А сегодня ему отчаянно хотелось раскрыться до конца, Рассказать ей о себе начистоту все, особенно о Фантазерке. Пусть знает. А то, чего доброго, узнает об этой истории от кого-нибудь другого… Такого могут наговорить. Уж лучше самому. Но он тут же испугался этого неожиданного порыва. «Почему я должен об этом рассказывать? — размышлял он по дороге в Планетарий. — Почти незнакомому человеку? Разве она посвятила меня в свою личную жизнь? А если бы и посвятила? Мало ли чего не бывает!»
И все-таки весь вечер его не оставляло глухое раздражение и досада. Лекцию известного профессора-астрофизика, который увлеченно рассказывал о геомагнитных бурях и зодиакальном свете, он слушал невнимательно.
… У Марианны была небольшая квадратная комната, две другие комнаты в квартире занимал брат с женой и ребенком. Когда бы она ни пришла к себе, сразу же включала магнитофон или проигрыватель. Музыку любила самозабвенно. Готовилась ли к урокам, читала, в комнате тихо звучал Чайковский, Моцарт, Рахманинов, Шопен, Бах…
Почти все свободное время она проводила со своими «шалопаями». Прибежит домой, наспех поест, сделает кое-какие домашние дела — и снова в школу.
— И чего тебе дома не сидится? — упрекнул брат.
— В школе теплее, — засмеялась она, скрываясь за дверью.
На пушкинском вечере в зале висели самодельные фонари с зажженными свечами, звучала музыка Глинки, девочки и ребята читали стихи поэта, отрывки из его биографии и отзывы о нем современников и потомков.
Расходились неохотно.
Казалось, нет в мире более занятого и более счастливого человека, чем Марианна. Казалось…
Впрочем, так оно и было, если не считать небольшой катастрофы: развода после года супружеской жизни.
Понемногу боль улеглась, мир снова напомнил о себе звуками, красками, предметами… Школьные заботы требовали времени и внимания.
С пушкинского вечера ребята провожали ее до самого дома. Не хотели уходить. Черникин искательно заглядывал в глаза, порывался что-то сказать и не решался. Наконец, откашлявшись, рискнул:
— А все-таки, Марианна, это здорово… Ну, что я знал о нем, что понимал?
