— Ну её, — сказала Настя, — накличет нам беды.
А старуха издали смотрела на жениха и невесту. Из её подслеповатых глаз лились слёзы: «Неземное счастье на земное променял. Что ж, может, к лучшему».
Осень стояла тёплая. Грибов в лесу видимо-невидимо, а с полей пшеницу собрали добрую, отборную. Радовался народ урожаю небывалому: будет с чем зиму зимовать!
А зима и впрямь весело прошла, хозяйки то и дело на пирожки да на шанежки румяные в гости звали. С горок на санях дружно катались, вот смеху-то было.
Андрей новый дом достраивал, целыми днями в работе. С кумовьями да с братьями двоюродными то пилит, то молотком стучит. Молодая жена проворная оказалась, варит, парит, за скотиной ухаживает. Радуются старики, души не чают в невестке. Одна беда у отца — совсем обезножел. По дому еле передвигается, по ночам рана болит, кровоточит.
— Видно, без ноги я останусь, мать. Пусть режут, мочи уж больше нет.
Старушка его утешает, а сама слезу платочком смахивает:
— Да, Бог даст, поправишься. Горбылиха же зря не скажет.
Старик махнул рукой:
— Горбылиха твоя сама ничего не знает, вот и балаболит всё подряд. А я вижу, не будет мне выздоровления.
От хвори своей старик ворчливым стал, будто обиженным на весь свет. Сидит в дому или за околицей, брови хмурит да сам с собой разговаривает. Мать постоит, повздыхает, на кухню вернётся. Жалко ей мужа, а помочь нечем.
Летели дни да ночи, и вот в одну из ночей видит Андрей сон. Стоит он на Ерохином лугу, кругом колокольчики да ромашки качаются, а навстречу Луговичка идёт. Глаза у неё печальные, руки вперёд протянула и свёрток ему, Андрею, протягивает:
— Возьми, Андрюша, моё самое дорогое, это отцу твоему поможет. Да люби её пуще, чем меня любил.
Андрей взял свёрток, да заглянуть в него не успел, проснулся резко, будто подтолкнул кто.
На лбу пот холодный выступил, а сердце так стучит, выскочить хочет. Настасья заворочалась, глаза свои голубые открыла:
— Ты что не спишь, Андрюша? Может, сон дурной приснился?
Андрей сел на кровати, задумался, а потом повернулся к жене и сказал тихо:
— Сон я видел, да только странный, будто и не сон вовсе.
— А что же тогда? — У Насти у самой сон пропал, смотрит на мужа с тревогой. А Андрей будто сам с собой разговаривает:
— Расскажу я тебе одну историю, но она настолько невероятна, что не знаю, поверишь ли. Поймёшь ли?
Настя прижалась к его плечу:
— Расскажи, Андрюша! Я пойму, обязательно пойму, и тебе легче станет, а то ты уж с осени сам не свой ходишь.
Андрей встал, подошёл к окну, отдёрнул занавеску и увидел полную луну. Она смотрела на него одним большим жёлтым глазом и таила в себе что-то неизведанное.
— Это случилось прошлым летом, помнишь, жара стояла страшная. Я отца в город возил… — Он поведал жене свою историю, ничего не утаивая и не прибавляя, и казалось, что луна тоже слушает и кивает в такт его голосу. — А теперь этот сон… — Андрей вздохнул, заканчивая свой рассказ. — Неспроста он, это знак. Мне нужно быть там.
— Где?! Неужели ты пойдёшь к этому дубу? — Настя подошла и обняла мужа за плечи.
Андрей обернулся и посмотрел Насте в глаза:
— Пойду, чует сердце, надо пойти. Ведь она что-то про моего отца сказала. Откуда она узнала? Прости, я не могу не пойти.
— Ну, тогда и я с тобой. Даже не думай, что один пойдёшь.
Андрей взял её руку:
— А не забоишься? Ведь темно, жутко.
Но Настя была непреклонна:
— С тобой мне не страшно.
— Ну, хорошо, коли так, одевайся, и пойдём.
Уже через пять минут они закрыли за собой калитку и отправились к Ерохину лугу. Луна освещала дорогу, и они без труда добрались до места. Дуб, как безмолвное изваяние, смотрел на них сверху, покачивая кривыми ветками. Настя поёжилась, но тут же справилась с собой и решила осмотреть ближайшие кусты. Андрей всматривался в высокую траву, что росла возле дуба, но, кажется, ничто не подавало признаков жизни, только где-то рядом дважды каркнула ворона.
— Неужели это просто был сон, какой же я глупец…
Андрей с досады обломил ветку, но тут его окликнула Настя. Она сидела на корточках и рассматривала что-то в траве:
— Андрюша, подойди сюда, здесь какой-то свёрток.
Он вздрогнул, подошёл к жене и увидел у неё в руках завёрнутый в белую ткань странный предмет. Настя откинула уголок ткани и ахнула:
— Да это ж младенчик! Смотри, какой хорошенький!
Андрей взглянул из-за плеча жены на мирно спящего ребёнка, и смутная догадка запала в его сердце: «Уж не мой ли это младенец?»
Он опять вспомнил сон и стоял в полной растерянности. Настя ворковала над мальцом и ласково покачивала на руках:
— Какой же он хорошенький, Андрюша! Мы должны его забрать, не оставлять же его здесь одного.
Андрей молчал. Он понял: луговая хозяйка сделала ему сюрприз. Но что она там говорила про отца, чем этот младенец может ему помочь?
Они шли по лугу и смотрели на звёзды. Андрей всё время молчал, а Настя прижимала к сердцу маленький свёрток.
Было ещё очень рано, когда они, отперев калитку и едва слышно ступая, пробрались в дом.
Настя не отходила от младенца ни на шаг. Она всматривалась в ангельское личико, улыбалась ему и наконец решила перепеленать ребёнка. Увидев пухленькие ручки и ножки, молодая женщина пришла в восторг:
— Андрюша! Ты посмотри, какая прелесть, это девочка, и ей месяца три, не больше.
Андрей подошёл и наклонился над малышкой. Она вдруг открыла глазки и вполне осмысленно посмотрела на него. Вспыхнули знакомым светом изумруды. Настя ахнула:
— Какие у неё глаза странные, я таких никогда не видела.
Малышка засмеялась звонко и протянула к Андрею свои пухлые ручки. Он осторожно взял её на руки, и душа у него замерла от неожиданной любви и нежности к этому существу.
Малышка смотрела на него не мигая и что-то по своему ворковала.
Настя стояла у него за спиной.
— Андрей, это ребёнок той ведьмы?
Он нежно поцеловал девочку в щёчку и улыбнулся:
— Это мой ребёнок, а теперь и твой тоже. Мы её вырастим.
Уже светало. За окном розовой полоской вставал рассвет. Андрей и Настя легли отдохнуть, положив рядом с собой чудесную дочку.
Дочку назвали Полиной. Настя сказала:
— Мы её в поле нашли, вот и будет Поленькой.
Отец с матерью только руками всплеснули, когда увидели девочку. Старушка запричитала:
— Да где ж вы её подобрали?! У вас ведь и свои скоро народятся, зачем вам младенчик этот? И глаз у неё недобрый, странный какой-то.
Старик поначалу молчал, потом хромал возле ребёнка, и так посмотрит, и эдак, и головой покачает. А Андрей как будто и не замечает, сколотил люльку, покрасил и к потолку подвесил.
Настя накидочку на люльку вышила, цветочки всякие, маки да васильки.
— А что люди-то скажут, — не унималась мать. — Откуда ребёнок, спросят, появился?
Андрей обнял мать за плечи и тихо сказал:
— Это наш с Настей ребёнок, и он будет жить с нами.
Отец сидел в углу, чинил валенок и вдруг расхохотался громко, от души. Все повернулись к нему, а он знай себе хохочет. Мать удивилась: уж как заболел, ни разу так не веселился.
— Ну, что на тебя нашло?!
Дед сквозь смех и говорит:
— Когда девки неразумные в подоле приносят, это ещё можно понять, но когда мужик приносит, это трудно скумекать.
И тут стали смеяться все. Андрей расхохотался во всё горло, за ним — Настя, и даже мать сначала крепилась, а потом прыснула в платок.
Поленька росла умным ребёнком. Никто никогда не слышал её плача, а вот звонкий заливистый смех раздавался по всему дому. Она рано начала ходить, а первые слова произнесла уже в полгода. Все домашние очень любили девочку, но особенно к ней привязался дед. Они всюду ходили вместе: дед — прихрамывая, а девочка рядом, держа его за руку. Но однажды мать заметила, что муж её уже и не хромает. Во дворе дров нарубил, в поленницу сложил, а Поленька ему помогала, по чурочке складывала. Вечером старушка не выдержала и спросила:
— А что, отец, нога-то неужели поправилась?
Дед обернулся посмотреть, не подслушивает ли кто, и говорит тихо:
— Знаешь, мать, сам до сих пор поверить не могу. Прибежала давеча Поленька со двора, притащила сучок какой-то корявый. Сама смеётся и этим сучком по моей больной ноге водит. Водит и приговаривает что-то тихо так, шепелявит. Ну, думаю, нашла игрушку, по больной ноге палкой водить. Поводит, поводит, а потом спрашивает: «Твоей ножке, дедушка, тепло ли стало?» А я чувствую, ногу-то будто огнём опалило, жар такой, что не объяснить. «Ты, — говорю, — почто, внученька, над дедом своим измываешься? Нога-то ведь в жару пылает». А она мне вот что: «Так и должно быть, дедушка, но скоро всё пройдёт и будет ноженька твоя здорова». И что ты думаешь, — дед повернулся и закатал штанину. — Взгляни, рана три года не заживала, а теперь как будто и не было.
