— Ты в хорошей квартире жил? — спросил он.
— Опять ты на мой хвост! — Семен поморщился, но постарался сохранить благодушное настроение и ответил: — Развалюха деревянная тебя устраивает?
— Мы в каменном жили. — Петька снова помолчал, пытливо вглядываясь в Семена, и все-таки решился сказать, но сначала говорил неохотно короткими фразами, готовый в любой момент замолчать, — Не двор был, а щель. Наши окна — в стену, а в комнате — всегда вечер пасмурный. На десять рублей света выгорало! Мама боялась — я рахитиком вырасту. Но папка у меня — выдумщик!.. — Воспоминание об отце было таким приятным, что Петька перестал следить за Семеном, заговорил весело и доверительно: — Никто такого не придумал, а папка сколотил раму и обтянул ее фольгой. Получилось большое зеркало — метра два на два. Он его притащил на крышу того дома, куда наши окна смотрели, и закрепил около трубы… Солнце как глянет — к нам зайчик во всю комнату! Светло — каждую пылинку видно!.. Потом нам новую квартиру дали. Только ту, темную, я никак забыть не могу. Кто-то живет в ней и мучается. Какой дурак такие дома строил?.. Солнце надо каждый день видеть!
— А как насчет туч? — улыбнулся Олег.
— Они городу ни к чему. Отгонять их будут — пусть на поля дождик льется… Или можно такие дома строить…
— Выше туч! — не утерпел Семен и, чтобы Петька не обиделся и не замолчал, добавил: — Когда будешь лепить эти башни — позови меня! Так и быть — помогу!
— От строителей ничего не зависит, — сказал Олег, — Они по чертежам работают. Если нет окон в проекте, они так и поставят слепую коробку… Петьке после пэтэу в архитектурный институт надо. Сам проекты будет делать.
— Не-а! — категорически возразил Петька. — Архитекторам мало платят, а простой плотник на БАМе по пятьсот рублей, зарабатывает.
Семен присвистнул и захохотал.
— Красиво пел, а потом — цап зубами за рубль!
Петьку ничуть не задел этот упрек.
— Рубль — вещь серьезная! Мой папка как скажет — не забудешь! Диплом, говорит, штука приятная, но очень уж тяжелая — с ним выше ставки не прыгнешь!.. Вот я и подумал: зачем десятилетку кончать и еще пять лет за дипломом тянуться? Тот же архитектор или инженер получает ровно столько, сколько моему папке давать будут, когда он на пенсию выйдет!.. Я уж лучше без диплома, но так, чтоб рубашка не просыхала! И чтоб после меня — светло в квартире, чисто, и чтоб не дуло, не скрипело, не текло! Въезжай и радуйся!.. Себя не пожалею, но и получить хочу!
С человеком, высказавшимся без утайки, можно не соглашаться, можно спорить, но спорить серьезно, без шуточек и усмешек. Потому и промолчал Семен. Высмеивать Петьку расхотелось, а веских возражений у него не нашлось, хотя и полного согласия с ним он не чувствовал. А вернее — просто он еще не заглядывал далеко в свое будущее, жил сегодняшними заботами. Их у него хватало — тревожных, тщательно скрываемых забот.
Промолчал и Олег. К деньгам он относился равнодушно и не понимал готовности Петьки ради них работать так, чтобы не просыхала рубашка. Дома, в семье, никогда о деньгах не говорили. Их наличие подразумевалось само собой. И Олег не сомневался, что так будет и у него после учебы в университете. Но каждый живет по-своему. Петька хочет попотеть на стройке — ну и пусть! О чем спорить? Пусть строит свои светлые дома — это тоже кому-то делать надо. «А мне надо письмо домой сочинять!» — вспомнил Олег и встал.
— Идемте в комнату.
Из столовой они вышли втроем. Борис и не заметил, что остался один. Он долистывал брошюру.
Долго сидел Олег над чистым листом, полученным у запасливого Петьки. Врать в письме оказалось сложнее, чем в телеграмме. Легко дались только две первые фразы: «Здравствуйте, дорогие папочка и мамочка! Вот я и студент…» Потом дело застопорилось.
Вернулся из столовой Борис, разочарованно швырнул на стол брошюру, буркнул:
— Шиш найдешь! — И, вытащив из тумбочки другую книжонку, завалился на койку.
Теперь он читал о тщетных поисках пропавшей библиотеки Ивана Грозного. Этими брошюрами Борис обзавелся в библиотеке училища, перебрав там сотни томов справочной и художественной литературы.
Семен тоже лежал на койке и вскоре тихо засопел носом — заснул не раздеваясь. В прошлую ночь он почти не спал: встал дома в четыре утра и к пяти пришел на станцию, чтобы успеть на первую электричку.
Начал позевывать и Петька. Перед сном он вытащил из чемодана банку с каким-то вареньем.
А Олег все еще мучился над письмом.
— Кто хочет черничного? — предложил Петька, открыв банку. — Налетай!
Олег отказался, но отметил про себя явное несоответствие в поведении Петьки: до денег, как видно, жадный, а варенье и сало сам предлагает. Так скупердяи не поступают!
— А ты? — спросил Петька у Бориса. — Вкусное!
— Не так ищут! — простонал тот.
Был он не здесь, а где-то там — в еще не найденном тайнике, около переплетенных в телячью кожу книг времен Ивана Грозного.
Олег закончил письмо, когда уже все, даже Борис, спали. Брезгливо сунув в конверт исписанный листок, он погасил свет. На душе было муторно от вранья, из которого состояло все его письмо.
Первое занятие с ребятами Никита Савельевич проводил не в учебном кабинете, а в комнате отдыха, где все располагало к непринужденному дружескому разговору. Не скрывая удовольствия, ребята усаживались на мягкие диваны и в глубокие кожаные кресла.
— Чайку бы сюда на подносе! — хихикнул кто-то.
— А пивка не хочешь? — под общий смех отозвался другой.
— Он тебе покажет пиво!
Он — это Никита Савельевич, который сидел в притемненном уголке и ждал, когда все рассядутся и угомонятся. К первой встрече со своими воспитанниками он никогда не готовился и сегодня пришел без всякой жесткой программы. Опыт давно показал ему, что первая беседа только тогда приводит к зарождению контакта, когда разговор не распланирован заранее, а возникает сам собой. Всякий раз такой разговор начинался и проходил по-разному, но всегда этот первый час был и первым шагом к взаимопониманию и сближению.
Сегодня начало разговора подсказали озорные реплики мальчишек про чай и пиво.
— А скажите-ка, — спросил из угла Никита Савельевич, — кто из вас пробовал пиво?
Как он и ожидал, никто не признался в этом грехе.
— А вино или водку?
И опять ребята дружно промолчали.
— Рад за вас, если так.
— А сами-то вы как? — подал голос Семен.
Никита Савельевич не был из тех, кто с пеной у рта порицает даже мысль о рюмке вина или, тем более, водки, а говорить неправду он не умел и не хотел — боялся, что и маленькая ложь может испортить весь разговор с ребятами.
— Сам? — переспросил он. — Очень просто… Знаю — когда, с кем и сколько… Но это, так сказать, — программа-минимум. Для нас, стариков, она терпима. А вам и программу-максимум освоить под силу — никогда, ни с кем и нисколько. Освойте — не пожалеете!.. А теперь давайте знакомиться. Зовут меня — кто не знает — Никита Савельевич Коняев.
Он встал и выдвинулся из тени вперед — к окну. Свет, лившийся с улицы, четко прорисовал его седоватую голову с удлиненным, немного усталым лицом.
И снова кто-то хихикнул — по комнате из рук в руки переходил лист бумаги, на котором были набросаны контуры лошадиной головы с характерными утрированными чертами лица Никиты Савельевича. Карикатура не казалась обидной или злой, и мальчишки не старались спрятать ее от старого мастера. Рядом с ним сидел Петька Строгов, и когда карикатура дошла по рукам до него, он без колебаний передал ее Никите Савельевичу.
— «Наш Конь», — вслух прочитал тот и похвалил неизвестного художника: — Похоже!.. За «наш» — особое спасибо! Приятно, когда тебя называют «нашим». А вот — Конь… Нет! Я всего лишь Коняев. Конь был — великий мастер Федор Конь!.. Кремль все знают Московский…
Никита Савельевич помолчал, удивляясь случайному и очень удобному поводу чуть-чуть рассказать о себе. Молчали и ребята, заинтригованные неожиданным поворотом в их беседе с мастером.
— Вокруг Москвы три, кажется, стены было, — сказал Никита Савельевич и задумался, припоминая что-то. — Да, три. Кремлевская, Китайгородская и третья — Белого города. Эту третью стену и строил Федор Конь… А мой отец родился в той самой деревеньке, где вырос этот знаменитый на всю Россию мастер. Там и сейчас полно Коняевых. Фамилия эта от Федора Коня и пошла… Вот какая моя родословная!.. Наша деревня издавна всякими умельцами славилась, особенно каменщиками. Где труба нужна высокая — на фабрике или на заводе — там без наших мужиков не обходилось. И мой отец такие трубы выкладывал — с нее руку протянул и тучку погладить можно.
— А кто их чистил? — с наивным видом спросил Семен.
— Ты о чем? — посмотрел на него Никита Савельевич, отвлекаясь от приятных воспоминаний.
