— Агидель! Агидель!
Немало сменилось дней и ночей, пока девушка не натакалась на след хрусталя. Много ей довелось встретить диких зверей и страшных чудищ по дороге. Но говорят, что сердце, отданное на подвиг, не боится всего этого.
Маленький бурундучок, а силен тем, что знает, как в любую норку можно убежать, к тому же, видать, вспомнил бурундучишко, как не раз кормила Агидель в голодные зимние дни зверушек и даже сохатых… Вот и помог бурундук Агидели, показал ей дорогу к хрусталю. Бурундук юркнул в расщелину скалы. Агидель, привязав коня к кедру, кинулась за зверком, поняв, что не просто зверушка крутилась возле нее.
Протиснулась Агидель в расщелину горы и вдруг на большой поляне очутилась. А поляна вся была окружена горами, и не простыми, а были они все из хрусталя. Зажмурилась поначалу Агидель, оттого что горы разными огнями отливали… Была тут и черная хрустальная гора, и красная, и желтая, но больше всего сияла гора из белого прозрачного хрусталя. На траве у самой горы лежало хрустальное копье, а рядом стояло такое чудище, что Агидель в страхе попятилась назад.
Но в это время, откуда ни возьмись, появился огромный красавец лось. Он кинулся на чудище и, подняв его на рога, швырнул в пропасть.
Подняла Агидель хрустальное копье и увидала, как на том месте, где оно лежало, забил родник… И такая была в нем чистая вода, что ее можно было принять за капельки ожившего хрусталя.
Взяла девушка копье, напилась живой воды и опять села на коня. И снова в путь пустилась. Помчалась она к людям, хотя вновь через зной и мимо огненных зарниц и чудищ. Хрустальное копье она держала острием вперед, и перед ним, как старуха говорила, рушились горы, раздвигались скалы…
Опять она немало дней и ночей мчалась в горах и один раз вдруг за спиной услыхала плеск воды. В радости она оглянулась и остановилась: за ней, как самая чистая роса, вода бежала. Она пробивалась за Агиделью сквозь горы, то бурля на перекатах, то, успокоившись, бежала тихо-тихо, то, споря с камнями, весело шумела.
Радостно встретили люди Агидель. Новую реку ее именем светлым назвали. И на горе, что Подставкой луны, или Таганаем, зовется, семь древних мудрецов, одетых в белые одежды, подали Агидели самую большую награду их племени — редкостной и смелой птицы крыло, большого орлана… Гору же, на которой Агидель с отцом жила, и по сей день называют в память об ее отце — Иремелью…
Сказ о Марьином корне я от стариков слышала давно. Жила у нас в заводе, в Доменке, девка одна — Марьей звали. Чисто горюнка она была. Самая разнесчастная девке судьба досталась. Отец в стан угодил, в листокатальном работал. Мать в чахотке слегла, — бабка одна осталась, и та не своей смертью скончалась.
Долго Марья с бабкой жила. Малолетком от матери девка осталась. Вырастила старуха Марью до невест. А невеста из Марьи получилась завидная. В отца — высокая, баская.
Брови густущие, темные, словно две дуги на переносице срослись, а глаза — с грустинкой, ясные, будто в сердце глядели. Коса длинная — залюбуешься.
Бабка у Марьи была на диво чистюха. И умом бог не обидел, как в старину говаривали, потому, видать, научилась она разные травы понимать, настои из них варила.
Научила старуха и внучку каждую травку понимать: какая трава от боли в костях, какая от сердца. Только научила ее на свою беду, на свое горе.
Жили в те времена шибко темно, как в потемках бродили. Вот и получилась с Марьиной бабкой беда. Кто-то колдовал, привораживал, наговоры плел, а отравили мужика — на Марьину бабку весь грех свалили, хоть старуха и не ведала ни о чем.
Суд-то был господский, а господский суд — крутой. Приказал приказчик дать старухе двадцать пять плетей и отправить на покаяние. Двадцать вынесла бабка, а на двадцать первой скончалась.
Осталась Марья одна — кругом сирота. До смерти бабки девка не шибко разговорчивой была, а тут уж вовсе затуманилась. Одна радость осталась — в лес ходить да цветки и коренья рвать.
Был у нее и духаня — такой же, как и она, сирота. Работал он в домне. Хотели было они уже свадьбу сыграть на Красной горке, как люди другие, только потихоньку — по-сиротски.
Радовались оба. Да рано, видать, порадовались. Вдруг враз на заводских людей мор пришел от какой-то неведомой болезни. Головешкой чернел человек и тут же кончался.
Одним из первых помер Марьин жених. Запечалилась девка. И жениха жалко, и людей. Слезы кругом, горе.
Как людям помочь? Чем от смерти ребят загородить? И вспомнила девка про бабкины корешки и цветки, и айда в лес. Один раз зашла она далеко-далеко в Урал и на редкий цветок натакалась. Пышный такой, цветом бордовый. Вырыла Марья цветок с корнем. Принесла домой. Настояла на росе, разных трав добавила, сама попила, а потом людям дала.
Прошло немного дней, стала примечать Марья: кто ее настоя попьет, того хворь не берет. Давай Марья в Урал гонять. Пошли на пользу людям корни от цветка.
А народ все бежит и бежит к Марье:
— Давай, Марья, твоих корешков.
Да так и прилепилось названье Марьин корень к цветку, что Марья в Урале рвала.
Ушла беда, как большая вода в половодье. Опять одна за другой свадьбы игрались. Подсылали женихи сватов и к Марье. Да куда тут. Наотрез отказывала девка всем. Потихоньку кружева плела, травы собирала.
Говорят, время горы стирает.
Незаметно забыли люди о горе. Могилы умерших травой заросли. Доброе дело Марьи забывать помаленьку стали. Хуже того: кое-кто и злом ей отплатил.
Жила с Марьей-горюнкой соседка. Рядом избы стояли. Соседка богатимая баба была — вдова скупщика, Аниска. Озорная она была. После смерти мужа сама скупать золото стала. Бессовестная, жадная. Говорят, деньжонки большие имела.
Была у Аниски дочка Ольга, вся в мать — нахальная девка, да и лицом не вышла — рябая вся. Стала Аниска дочке жениха искать. Побогаче глядела. А Ольге поглянулся Федьша Котельников из Щелкуна. Красивый парень, первый работник и со штофом не дружил.
И до того распалилась Анискина дочь, слышать про других парней не желает.
А не знала Ольга про то, что Федьшу к Марье тянуло. Один раз прибежала Ольга к Марье в избенку и давай у Марьи приворотной травы просить.
Сроду, говорят, Марья не ругалась. Плохого слова от нее никто не слыхал, а тут так рассердилась на Ольгу, что выгнала вон из избы. Выгнала да еще наказала: «Ежели придешь да приворотной травы просить будешь, в избу не пущу. Не колдовка я. Тебя от смерти спасла, а от любви нет у меня трав и знать их не хочу».
Шибко осердилась Ольга на Марью, проклинала горюнку. А как стала примечать, что Федьша у избенки Марьи нет-нет да и опнется, совсем осатанела Ольга. Караулить начала. Раз избить ее хотела, да люди не дали.
Наступила в тот год засуха. Ни единого дождя не выпало с весны. В Урале не то что трава, леса гореть начали.
И опять приуныл народ.
От засухи в старое время ведь одно спасенье было — поп да молебен. Принялись люди молиться. Один раз в воскресенье пошли все на покосы — самая страда была, а косить нечего. Выбрали елань, икону поставили. Отслужили молебен. Поп святой водой во все четыре стороны покропил. Вдруг Ольга на всю елань как заревет. Выскочила к иконе, к батюшке в ноги пала да не своим голосом говорит: «Добрые люди! Чего вы смотрите? — А без малого весь заводской народ на елани был. — Из-за колдовки Марьи вся беда приключилась: и пожары в лесу, и дождика нет. Она все отворотила».
Зашумели все тут. Кто что кричал. Одни за Марью, другие за Ольгу, а Ольга одно кричит, надрывается: «Казнить ее надо, колдовку. В костер ее!»
Ольга орет, поп того пуще, утихомирить хочет. Одна Марья стоит, к березке прижавшись, не шелохнется.
Подбежала Ольга к ней, а за Ольгой человек пять бабенок — таких же бесстыжих, как и она. Сдернула с себя платок и давай его рвать на кусочки, веревку делать — жгуток. Враз они привязали Марью к березе и давай ветки сухие вокруг Марьи подкладывать.
Может Федьша бы спас, да не было его тут, в лесу парень работал. Кинулись было те из людей, кто Марьино добро помнил, но куда там. И кто знает, чем бы это все кончилось, если бы шум в лесу не раздался, будто сама земля задрожала.
«Кидайся на землю. Ложись скорее. Матка-огневица летит!» — закричал кто-то.
Упали люди, будто кто подкосил, и глядеть-то боятся. Одна только Марья стоит у березы, ровно свечка. А лес все ревет, воет. Вдруг видит Марья огненный шар пронесся. Посередке елани упал, и стихло все враз…
Поднялись с земли люди. Смотрят, девица идет. В красном платке и кумачовом сарафане. В руке у нее бордовый цветок. Настоящий Марьин корень — только разными огнями цветок горит, искорками светится.
Подошла девица к Марье, взяла ее за руку, а Марья и не привязана будто. Как сестры пошли обе по елани в лес, рядышком. А люди тут все зажмурились: не могут глядеть на цветок, искры глаза режут.
