— Ну кто? — спросил Пашка.
— Вот хоть один умный человек отыскался — интересуется. Азиаты мы теперь, вот кто. Были европейцы, а теперь азиаты. Границу проехали. Своими глазами столб видел. На одной стороне: ЕВРОПА, на другой: АЗИЯ — Дошло?
Ну, тут все мигом проснулись, накинулись на Володьку.
— Что же ты не разбудил, балда? Эгоист какой, видели?
— Вас разбудишь! Покойников легче разбудить. А я с ночи караулил. Потому как кто я? Образованный, мудрый, любознательный человек. Не вам, сусликам, чета, — ответил довольный Володька и завалился спать.
А потом целый день все обсуждали это событие, всем было жаль, что проглядели знаменитый столб.
Азия… Урал… Сибирь…
Пашка даже поёжился тогда. Ему показалось, будто ледяным ветерком потянуло от этих слов.
Сибирь… Слово-то какое — широченное, снежное.
А тут жара. Вот тебе и Сибирь.
— Эй, заяц!
Пашка повернулся и обомлел. К нему, улыбаясь, подходил Лисиков.
— Любуешься? — спросил он.
— Ага, — Пашка кивнул и озадаченно ждал, что будет дальше.
— Слушай, у меня к тебе просьба. Пива, понимаешь, до смерти хочется. А я дежурный сегодня. Купи мне, пожалуйста, бутылок пять. Вот тебе авоська и пятёрочка. Купишь, а?
Лисиков заглянул Пашке в лицо насторожёнными глазами.
— Да я… да отчего же, конечно. Я это… я с удовольствием куплю, — торопливо забормотал Пашка. — Давай.
Он взял деньги и сетку, хотел уже припустить через площадь, но вдруг спохватился.
— Сколько стоим? Я успею? — спросил он.
Лисиков ласково улыбнулся:
— Успеешь, успеешь. Там паровоз меняют и вообще… Я узнавал — час простоим. Только ты мне мартовское купи. Я мартовское, понимаешь, люблю.
Хорошо улыбался Лисиков. По-дружески. Лицо у него стало открытое и доброе.
Пашка счастливо улыбнулся ему в ответ и побежал. Уже на другой стороне площади он ещё раз обернулся. Лисиков сделал ему ручкой и зашагал к вокзалу, подтянутый и аккуратный.
«А неплохой ведь парень, — подумал Пашка. — И чего они взъелись… Поглядели бы, как он улыбается. А то привыкли, что он хмурый всегда. А отчего? Оттого, что затуркали человека, и всё».
Умилённый собственным своим благородством и добродушием, Пашка ещё старательнее припустил вниз по просторной, звонкой улице.
По тротуарам густо шёл народ, и Пашка с трудом лавировал в неторопливой толпе.
Люди были все нарядные и весёлые, и Пашка тоже был весёлый.
Он вспомнил, что сегодня воскресенье, и ещё он подумал, что теперь вообще всё стало замечательно, теперь у него будут одни друзья, а врагов не будет. Мир и благодать наступит в доме на колёсах.
И ему стало ещё веселее.
Это раньше Пашку забавляло, что у него есть персональный враг — дворник.
Но то было совсем другое дело. Плевать было на того врага. Он Пашкиной жизни не касался — жил себе в стороночке.
А если и касался (пальцами за ухо или метлой по горбу), то редко и ненадолго.
А тут круглые сутки вместе. И это уж получается не вражда, а склока. Как в коммунальной квартире. А кому ж охота быть склочником?
Лисиков просто молодец — взял и придушил склоку. И как у него это просто получилось и мило. Р-р-раз! — и готово.
А он, Пашка, мучился. Не знал, с какого боку подступиться.
Промтоварный — мимо! Аптека — мимо! Пирожковая — мимо! Универмаг — мимо!
Стоп! Приехали. Гастроном.
Народу было полно. Пашка протиснулся к прилавку с трудом. Он так энергично работал локтями, что какой-то здоровенный парень вслух удивился:
— Во прёт-то! Во прёт! Как танк. Давай, давай, малец, жми из них масло.
Он сказал это добродушно и подмигнул Пашке.
«Хороший парень, хорошие люди, хороший город», — отщёлкивало в Пашкиной голове.
Мартовского пива не оказалось. Жигулёвское было, рижское было, а мартовского не было.
«Ишь, привереда, — добродушно подумал Пашка о Лисикове, — мартовское ему обязательно подай».
— Ты, малец, заверни за угол направо, квартала через два пивной бар будет, там есть, — подсказал тот самый парень.
Пашка благодарно кивнул и помчался разыскивать бар.
Очень уж хотел он угодить Лисикову, хоть и не понимал, чем мартовское отличается от остального. Одна дрянь — горькая, кислая и противная.
Пиво Пашка терпеть не мог. Он любил апельсиновый сок.
А Лисиков пиво.
Ну и чудесно. Пожалуйста. Прыг-скок!
Ку-шай-те на здо-ровье. Прыг-скок!
Хорошо, когда ноги легки — прыг! Хорошо, когда небо синее — скок!
Сперва Пашка завернул не за тот угол. В другую сторону побежал — напутал.
Но это было неважно, прошло только пятнадцать минут.
В баре мартовское было.
Оказалось, что четыре бутылки — это довольно тяжело. Пашка волок их перегнувшись и бежать уже не мог. Но шёл быстро.
Жарко было. Пот щипал глаза.
Пашка пересёк площадь, прошёл прохладным чистым вокзалом.
А потом он стоял ошеломлённый и глазам своим не верил.
Поезда не было.
Пашка до боли в глазах таращился на голубоватые отполированные рельсы и ничего не мог понять.
— Не может быть, — громко сказал он.
И вдруг облегчённо рассмеялся.
Ну конечно же, вот балда, просто поезд перевели на другой путь.
Пашка ругнул себя.
Вот дубина, недотёпа, сразу не сообразил.
Он спрыгнул с высокого перрона, бережно прижимая к груди авоську с бутылками, пролез под одним составом, под другим…
Поезда не было.
И рельсов не было и вообще ничего. Пустырь. А вдалеке, за пустырём снова был город. Дома.
— Да нет, — досадливо сказал Пашка, всё равно не может быть. Что ж они без меня уехали, что ли. Смешно.
И он полез обратно. Под одним составом. Под другим…
Поезд должен быть. Должен.
Вдруг страшная догадка оглушила его.
Никогда Пашка не думал, что мысль может ударить человека в голову, как дубина.
Тр-р-рах!
Ноги сразу стали слабые, чужие.
Пашка сел на рельсы. Глухо брякнули бутылки.
— Что ж это… Что ж это, братцы, — бормотал он.
С трудом, тяжело, как пузатый старик, влез на перрон.
И снова сел — прямо на пыльный асфальт.
— Ты чего это здесь уселся, пацан? — спросил строгий голос.
Пашка поднял голову и увидел «Красную шапочку» — дежурного по вокзалу.
— Вы скажите… Вы мне только правду скажите, пожалуйста, — тихо проговорил Пашка, — эшелон со студентами ушел?
— Эва, хватился! С полчаса как укатил. Да он и стоял-то всего шесть минут, встречного ждал. А ты что, повидаться с кем пришёл с пивом-то?
Пашка замотал головой и закрыл глаза.
«Красная шапочка» постоял немного, потоптался на месте, потом хмыкнул и ушёл.
«Ну как же он мог… как же он мог… Он же мне улыбался, улыбался ведь, собака».
Пашка сидел с закрытыми глазами и раскачивался, и мычал сквозь стиснутые зубы.
Никогда ещё во всю его жизнь не было ему так плохо, неспокойно и неуютно на этом свете. «А может, он сам не знал», — подумал Пашка и обрадовался, и ухватился за эту мысль.
Но тут же снова сник: как же, не знал. Всё он знал. Паровоз, говорит, менять будут. Сам, говорит, узнавал.
Не мог Пашка этого понять. Никак не мог. Не укладывалось такое в его голову.
Конечно, бывало, обманывали его иногда. Да и сам он, случалось, надувал.
Но ведь это так — шутя или по пустякам.
А тут… Что же это?
Ведь выходит — Лисиков наперёд всё рассчитал, выходит, он готовился к этому.
Денег вот не пожалел, чтоб правдоподобнее было. Пашка вынул сдачу — новенькую трёшку, уставился, будто на ней что написано, объяснение какое-нибудь.
Но трёшка была как трёшка, и объяснений подлецы не пишут. Ни к чему им это.
Но что-то надо было делать. Что-то делать… И Пашка поднялся.
Он шёл, как лунатик, покачиваясь, с невидящими глазами. Авоську машинально тащил с собой. Пашка шёл долго, не думая, куда он идёт и зачем.
Перрон давно кончился. Пашка брёл по заросшей бурьяном насыпи.
Потом споткнулся о какой-то железный прут, разорвал штанину и упал.
И, наконец, заревел.
Слёзы, давно заполнявшие его, стоявшие в глазах, будто только и ждали, когда он упадёт, выплеснулись из Пашки, перелились через край, потекли ручьём.
Он ревел громко, в голос, захлёбываясь нестерпимой обидой, странным, чужим голосом подвывая.
— «Я мартовское люблю…» Мартовское он любит… У-у гад… гад, какой же он гад… — бормотал Пашка.
Он плакал долго и вконец ослабел от слёз. Всё вокруг стало расплывчатым, тусклым и неинтересным.
Пашка лежал, уткнувшись лицом в пыльный жёсткий бурьян, и уже ни о чём не думал, а только всхлипывал иногда, вздрагивая всем телом.
И неожиданно уснул. На самом солнцепёке.
Глава девятая. Новый друг Генка
Проснулся Пашка от нестерпимой жажды.
