«Не она ли помогала тогда пахарю? — мелькнуло в голове у Курта. — А вторая принесла кувшин с водой?» И дом он уже видел…
Вдруг он услышал душераздирающие вопли, крики. Мать и… бабушка метались по огромной и необычайно светлой комнате, а он бегал то за матерью, то за бабушкой. Наконец мать взяла его на руки, а бабушка всё кричала и отчаянно размахивала своими длинными сухими руками. В комнату вломились солдаты в зелёной форме и касках, с чёрными лицами. Они направили винтовки прямо на них.
И тут раздался оглушительный взрыв. Мать прижала его к себе и бросилась вон из комнаты. Новый взрыв. И ещё один. Когда он оглянулся на дом, из окон вырывался огонь.
Курт тряхнул головой. Как сейчас видел он перед собой эту картину.
Уж не мать ли это, это — бабушка, а это — он сам?
Он внимательно рассматривал обеих женщин на фотографии. Молодая и впрямь походила на мать, лица бабушки он не помнил, сам он был повернут лицом к дому.
Что же случилось потом?
Курт ещё глубже погрузился в воспоминания.
Он судорожно сжимал шею матери. Вот крепкие руки схватили его, оторвали от матери. Он кричал, но ничего не помогало. Озверевший солдат понёс его в сад, мать с бабушкой по-прежнему стояли у дома и со слезами протягивали к нему руки…
Курт быстро перевернул несколько страниц.
Наконец он нашёл то, что искал. Фотография была форматом с открытку и занимала отдельную страницу.
Немигающими глазами глядел Курт на себя самого.
Босой, в коротких штанишках и белой рубашке, он судорожно держался за стул и испуганно смотрел перед собой. Курт вынул фотографию, чтоб получше рассмотреть её. Вынимая, он заметил, что на обороте что-то написано. Он повернул фотографию и стал читать:
Вот мальчик, о котором я пишу тебе в письме. Он здоров и смышлен, как меня уверяют. Не хотела бы ты его взять? Я могу получить его, только б понравился тебе. Фрида, немедленно телеграфируй!
Фриц.
Фотография выпала из его дрожащих рук. Но он тут же поднял её и вновь перечёл фразы, написанные хорошо знакомым ему почерком.
Вот она, разгадка тайны.
Крик ужаса застыл в горле. В несколько прыжков вымахнул он из квартиры и стремглав помчался вниз. На лестничных площадках открывались двери, в окна высовывались жильцы.
— Где ты, моя мама? — вырывалось у Курта. — Где ты, папа? Где мои родители? О, о!
Кто-то подбежал к нему:
— Что случилось, Курт?
Он снова метнулся к подъезду, вихрем влетел в квартиру, захлопнул дверь, вбежал в комнату, повалился на диван и безутешно заплакал.
Примерно через час пришла его мать, то есть приёмная мать. Он спал, всхлипывая во сне. Уже из рассказов соседей госпожа Грот поняла, что случилось нечто ужасное. Ведь Курт не плакса и не трусишка. Увидев открытый шкаф и разбросанные по полу альбомы, она поняла всё и бессильно опустилась на стул.
Сколько раз просила она мужа уничтожить эти ужасные альбомы! Но он их упорно хранил.
— Пригодятся, когда вернёмся в Арнсфельд, — упрямо твердил он.
И вот что из этого вышло. Курт ещё не скоро узнал бы о своём происхождении. А может, и вообще никогда бы не узнал. Правда, в последние дни его замучили воспоминания, но со временем они бы стёрлись и забылись. Теперь невозможно скрывать правду. Фриц слишком груб, поэтому лучше ей самой ему всё рассказать.
Она встала, подошла к дивану и, смахнув слёзы, нежно и ласково позвала:
— Курт, проснись!
Курт повернул голову и посмотрел на неё широко открытыми глазами.
— Ты мне не мать?
— Я тебе не родная мать, но люблю тебя, как родного сына, — ответила госпожа-Грот сквозь слёзы и крепко прижала его к себе.
Курт вырвался из её объятий.
— Где мой родной отец и родная мать?
— У тебя нет ни родного отца, ни родной матери, поэтому мы с Гротом усыновили тебя.
— Они умерли?
— Отец погиб…
— Где погиб? — спросил Курт, словно в горячке.
— Не знаю. Знаю только, что погиб во время войны и что твоей доброй матери тоже больше нет в живых. У тебя нет никого, кроме меня и Грота, мы твои родители, а ты наш сын.
— Значит, тот пахарь был моим отцом, моим настоящим отцом.
— Какой пахарь?
— И та женщина, которая помогала пахарю, была моей матерью, моей настоящей матерью. Отца убили, а мать… Что сделали с матерью? — спросил он, заливаясь слезами.
— Курт, успокойся, Курт! — ласково утешала его госпожа Грот. — Я не знаю, что случилось с твоим отцом и с твоей матерью. Знаю только, что отец, Грот, спас тебя от беды. И в войну, и потом, в самые худые времена, я заботилась о тебе, как о родном. И всегда буду заботиться. Впрочем, ты мой сын. Скажи, разве не так?
Он поднял к ней заплаканное лицо.
Сколько любви и тепла было в её глазах! Ни у кого из его друзей нет лучшей матери.
— Мама, мама!
— Курт, мальчик мой!
Грот застал их в тесном объятии. Увидев открытый шкаф и альбомы на полу, он нахмурился:
— Что всё это значит?
Курт взглянул на него исподлобья, а госпожа Грот проговорила сквозь слёзы:
— Курт знает всё…
Грот побледнел и ледяным тоном сказал:
— Узнал бы рано или поздно. Он уже большой и всё поймёт. — И, повернувшись к Курту, продолжал ласковее: — Я взял тебя из сиротского приюта. Как ты там жил, видно по фотографии.
Он шагнул к дивану. Курт высвободился из материнских объятий и попятился в другой конец комнаты.
— Я спас тебя от смерти, — говорил Грот, стараясь придать своему голосу ласковые нотки. — Я исхлопотал отпуск и отвёз тебя в Арнсфельд. Так ты обрёл мать и отца. Родного отца с матерью у тебя нет, твоя мать умерла в лагере, а отец…
— Отца ты взял в плен, а потом расстрелял. Я видел фотографию! — в ужасе крикнул Курт.
— Отец погиб на войне! — резко возразил Грот. — Там, где ты родился, у тебя никого нет. — Он направился к Курту: — Курт, ты наш, нашим и останешься. Я твой отец, ты…
Он хотел тронуть его за руку, но Курт метнулся к двери:
— Оставь меня! Ты мне не отец, ты… ты…
— Кто же я такой, если не твой приёмный отец?
Курт лихорадочно искал калёное слово.
— Ты… ты нацист!
— Что?
Грот замахнулся, но госпожа Грот приняла удар.
— Фриц!
Оттолкнув мужа, она взяла Курта за руку и вывела из комнаты.
— Идём, Курт! Бедный мой Курт!
В те самые дни, когда Гарц пробудил в Курте первые воспоминания о детстве, на одном из отрогов Савиньских гор готовились к пахоте. В доме не было мужчины, не было лошадей и волов, и потому Ана Слапник загодя договорилась с Ловренцем, жившим у своего брата у подножия горы. Чуть свет Ловренц прибыл с лошадьми и плугом брата.
— Доброе утро, Ана! — крикнул он, въехав во двор. — Доброе утро, бабушка!
Он спрыгнул с телеги, потянулся, как бы стараясь окончательно проснуться, и крикнул громче:
— Спите ещё?
На пороге появилась хозяйка. Чудесное летнее утро и весело светящийся взгляд пахаря обещали день, полный тяжёлого, но радостного труда. Глаза у неё заблестели.
— Доброе утро, Ловренц! — ответила она. — Что до нас, мы б давно уже пахали.
— Мы на Слемене встаём с солнцем, — подхватила бабушка, маленькая, сухая старушка, появившаяся в дверях следом за хозяйкой.
Ловренц рассмеялся:
— Зато и ложитесь с солнцем и зимой и летом. — Он глянул на амбар. — Однако ж не будем терять время. Где у вас гречиха?
Через полчаса плуг стал поднимать поле под садом. Ловренц изо всех сил нажимал на ручки плуга, а Ана шла рядом с лошадьми и время от времени взмахивала кнутом. Внизу, за полем, бежала дорога. Изредка по ней прогромыхает телега или пройдёт крестьянин, пожелав им славно поработать. Ана и Ловренц весело благодарили за добрые пожелания, а порой и лошади останавливались, поворачивали головы к дороге и благодарно кивали. Кругом стояла мирная тишина. С лесистой горы за домом, белевшим среди деревьев, дул свежий ветерок, не давая солнцу развернуться во всю мочь. Но вот утомлённый ветерок притих, и теперь нещадное солнце пекло вспененных лошадей, обливавшегося потом пахаря и насквозь мокрую женщину-погонщика. Оба сразу почувствовали облегчение, когда в разгар утра увидели в саду бабушку, которая с корзинкой и кружкой в руках спускалась к полю.
Ловренц отвёл лошадей в тень, и все расположились под развесистым дубом на краю поля. Утолив жажду, принялись за еду. Пахарь с аппетитом уминал хлеб и сыр. Ане было не до еды.
— Горе мне! — вздохнула она и с тоской посмотрела вниз на дорогу, которая, петляя среди полей и лугов и огибая по пути усадьбу брата Ловренца Юрая, сбегала в долину, в Стеничи, и наконец терялась меж домов этого небольшого, но прелестного местечка. — Нет его, ниоткуда его нет! — вздохнула она ещё раз.
— Кого? — спросил Ловренц, хотя знал, кого ждёт Ана с самого освобождения.
