Растерянная англичанка теребила пальцами носовой платок. Наверное, она, как и весь класс, не могла понять, что происходит у доски. Открыв рты, мы разглядывали нового, непривычного Юрку. Мы смотрели на человека, который совершил чудо. Он подтягивался на турнике двенадцать раз. Он три раза подряд выжимал пудовую гирю. Но все это было абсолютной чепухой по сравнению с тем, что он сделал сейчас.
Юлия Карловна наконец пришла в себя. Лицо у нее стало строгим.
— Я хочу задать вам несколько вопросов, Блинов, — сказала она. Во-первых, с кем вы занимались?..
И в этот момент в коридоре звякнул и восторженно залился звонок. И сразу же класс взорвался, как фейерверк. Все кричали, прыгали через парты, бежали по проходам к столу. Вспархивали сбитые с парт книги, хрустели под ногами карандаши, истекали фиолетовой кровью чернильницы.
— Сайленс, бойс! Сайленс! Тише! — кричала Юлия Карловна, но мы не могли остановиться. Мы не могли не кричать. Мы оцепили стол и требовали пятерку. Только пятерку!
— Да, да, — сказала Юлия Карловна. — Только пусть он сначала объяснит, с кем он занимался. Кто вам помогал, Блинов?
— Никто, — сказал Юрка своим глуховатым голосом. — Никто мне не помогал. Просто я разозлился…
— Что? Вы хотите сказать, что вы разозлились и выучили английский язык?
— Нет. Я не это хочу сказать. Случайно мне попалась в руки одна книжка… Сейчас я вам покажу…
Раздвинув плечом наш круг. Юрка прошел к своей парте и достал из портфеля книжку.
— Вот, — сказал он, положив книжку перед Юлией Карловной.
Это была наша «Бхагават-Гита», которую Блин так и не отдал Орьке.
— «Йога тела, йога духа и йога самоотречения», — прочитала англичанка. Что это за чепуха?
— Это не чепуха, — сказал Юрка. — Йоги были умными людьми. Они умели замечательно тренировать память. И еще вот здесь… — Юрка перелистал книжку, — вот здесь сказано, что, пользуясь методом йогов, человек средних способностей может выучить любой язык за пять — шесть недель. Я прочитал это и подумал: неужели во мне нет даже самых маленьких средних способностей? Люди могут целый язык за полтора месяца, а я даже того, что в тонюсеньком учебнике, не могу. Что я — хуже других, что ли?
— Так как же вы все-таки учили? — спросила Юлия Карловна.
— Вот так и учил, — сказал Юрка. — Слова запоминал с ходу, по способу йогов, а потом читал «Тома Сойера» на английском. Сперва плохо получалось, а потом все лучше и лучше. И грамматика как-то сама собой… А в книжке чистая правда сказана. Насчет человеческих возможностей. Ведь я «Тома Сойера» за полтора месяца…
Юлия Карловна улыбнулась, сняла колпачок со своей авторучки и вывела в четвертной графе против Юркиной фамилии красивую пятерку.
Все опять страшно заорали и бросились к Юрке.
Я встретился глазами с Орькой и показал ему кулак. Орька шмыгнул носом и отвернулся.
В жарком индийском городе Майсуре на центральном почтамте служил тихий, незаметный чиновник Джаган. Рано утром он приезжал на работу на стареньком велосипеде и весь день разбирал письма, не доставленные адресатам. Полутемная каморка, в которой работал Джаган, называлась «Отделом недоставленных писем». На письмах почтальоны ставили пометки. Письма с надписью «адресат выбыл» Джаган откладывал в специальный ящик. Те, на которых стояла надпись «адресат умер», шли в архив.
Однажды Джаган разбирал архив. Там скопилось несколько тысяч писем, почти за столетие. Кто знает, может быть, когда-нибудь найдутся родственники умершего и потребуют письма? Такие случаи бывали.
Тонкие коричневые пальцы привычно сортировали письма по годам. Джаган вынимал конверты из пыльной корзины, бросал взгляд на дату штемпеля и аккуратно укладывал письмо в соответствующую ячейку на стеллаже. Корзина постепенно пустела. День клонился к вечеру. В узенькое решетчатое окно проник красный луч солнца.
Вдруг Джаган вздрогнул и встал. В руке он держал пожелтевший грязный конверт с выцветшим неразборчивым адресом. Но не конверт и не адрес поразили Джагана, а марка, которую он увидел. Она была бледно-розовая, без зубцов и очень невзрачная, почти незаметная на желтом фоне конверта.
Джаган прослужил в почтовом ведомстве двадцать четыре года и знал все марки мира. Но такую он видел только в каталоге.
Бледно-розовый прямоугольник с надписью по краям: «British Guiana. Postage. One cent», а в центре прямоугольника нарисован идущий по волнам двухмачтовый парусник.
Не выпуская из рук конверта, Джаган проверил, хорошо ли заперта дверь в архив, потом на цыпочках подошел к столу, ближе к свету, и снова тщательно осмотрел марку. Руки у него дрожали, на лбу выступили крупные капли пота. Он боялся ошибки.
Но это была она, та самая марка, и корабль, нарисованный на розовом поле, назывался «Дамус Петимус».
Джаган присел на стул. Нужно было прийти в себя, собраться с мыслями, успокоиться.
Таких марок — он это знал — во всем мире было только две штуки. Одна хранилась в специальном стальном сейфе в Британской национальной коллекции, другая — в частной коллекции миллионера Рокфеллера в Америке. По курсу, указанному в филателистическом каталоге, эта марка стоила сто тысяч долларов.
В один момент, игрой слепого случая, бедный почтовый чиновник Джаган, получавший сорок рупий в месяц, превратился в сказочного богача.
Он осторожно вырезал марку вместе с кусочком конверта и спрятал ее между двойными крышками своих карманных серебряных часов. Конверт он сжег — как будто его никогда и не было.
На другой день Джаган подсчитал свои сбережения и уволился с работы. Денег хватало как раз на билет до Лондона. Джаган знал, что выгоднее и быстрее всего он продаст эту марку в Англии, — там всегда полно богатых американских туристов, которые покупают даже средневековые замки, разбирают их и по частям перевозят к себе на родину.
Джаган благополучно доехал на пароходе до Лондона, прошел таможенный досмотр и снял комнату в гостинице недалеко от центра.
Вечером он еще раз захотел посмотреть на свое сокровище, но часы пропали. Он обыскал всю комнату, перетряхнул все свои вещи — нет.
Потрясенный, он едва дождался утра и сразу же заявил в ближайшее отделение полиции о пропаже.
Сыщики Скотленд-Ярда быстро нашли вора. Им оказался молодой безработный парень. Он безропотно отдал часы Джагана полицейскому комиссару. Комиссар открыл крышки. Марки в часах не было.
— Вы что-нибудь нашли здесь? — спросил комиссар, показывая на раскрытые часы.
— Да, там лежал клочок грязной бумаги… — ответил парень. — Я его выбросил.
Вечером того же дня Джаган повесился у себя в номере.
* * *
Мой приятель Орька Кириков тоже собирал марки. У него составилась уже большая коллекция — тысячи две. Он покупал марки в филателистическом отделе книжного магазина, выменивал их на разную чепуху у пятиклассников, отклеивал со всех писем, которые попадались ему на глаза. Он был самым заядлым марочником в нашей школе.
Иногда он приглашал нас к себе домой и показывал коллекцию.
— Коста-Рика, Бруней, Уругвай, Золотой Берег, — называл он страны, перелистывая альбом. — А вот эта разве не красота? Испания, колумбийская серия. Вы только посмотрите: Колумб высаживается на побережье Кубы. Гравюра на стали. Тончайшая работа.
Мы равнодушно смотрели на Колумба и на его свиту и удивлялись, как Орьку может восхищать ярко раскрашенная бумажка. Куда интереснее пойти сейчас на речку и искупаться возле двух скал, где самая большая глубина.
— Вы дураки. Вы ничего не понимаете! — злился Орька.
— А для чего они, эти марки? — спрашивал Юрка Блинов. — Ну вот насобираешь ты тысяч пять или десять, а потом что? Будешь сидеть и любоваться, как скупой рыцарь? Или выбросишь?
— Я? Выброшу? — вскипал Орька. — Да ты только посмотри на эту Францию! Разве ее можно выбросить?! А ты когда-нибудь видал собор Парижской богоматери? Нет? А вот я, когда захочу, открою альбом и увижу. Эх ты! Ведь ты даже не знаешь, где находится княжество Лихтенштейн. Ну, скажи, где?
— Да на кой мне сдался этот твой Лихтенштейн? Надо будет — возьму атлас и посмотрю.
— Посмотрю, посмотрю!.. — Орька в сердцах захлопывал альбом и клялся, что никогда в жизни больше нам ничего не покажет.
И все-таки каждый раз, когда ему удавалось выменять новые красивые марки, он приносил их в класс и хвастался.
На зимних каникулах он выменял у какого-то мальчишки целую коробку марок. Он отдал за них самодельный пистолет, «Трех мушкетеров» и велосипедную камеру из красной тягучей резины — для рогаток.
Целый день он перебирал новое сокровище, определял марки по каталогу, отбрасывал испорченные, мятые и рваные, отдельно откладывал непроштемпелеванные, а поздно вечером через весь город прибежал ко мне. Он забарабанил в окно так сильно, что моя тетя схватилась за сердце и закатила глаза. Она очень боялась бандитов, которых в нашем городе никогда не было.
