— Стой, мошенники, стрелять буду!
Страсть!
Что есть силы рассекает Степка руками воду. Раз! — взмахнет рукой — и весь вылетит вперед, взмахнет — и весь вперед. Все ближе и ближе мысок. Но и Ларивошка все ближе и ближе к мыску, к тому месту, где Степкина рубаха лежит.
Степка собрал все силы, взмахнул руками раз, другой, нащупал ногами землю и, разбрасывая вокруг себя брызги, выскочил на берег. Вот он — мысок. Только руку протянуть — и вот она — рубаха. Но и Ларивошке тоже один шаг остался. Эх, была не была! Степка мчится к мыску. Добежал, схватил рубаху из-под самых рук будочника и, пригибаясь к земле, помчался догонять ребят.
У берегового спуска, возле опрокинутых лодок, Степка приостановился. Он смахнул рубашкой пот со лба и глянул назад. Где будочник? Вот тебе раз! Нет сзади Ларивошки. Отстал Ларивошка. Вон он там, за деревьями, шагом идет — запыхался, верно. А ребята где? И ребят не видно. Ни впереди, ни позади. Вся орава рассыпалась кто куда. Вот за бугорком мелькает белая чаплашка Бары, вон красная рубаха Гаврика.
Степка вскочил на днище лодки и оглядел берег. Никого на берегу. Пусто. Один Рахимка с кобылой своей возится, воду на нее из ведерка плескает, щеткой трет. Этому что бежать — этот не купается, лошадь моет. Лошадь мыть — другое дело. За это не забирают.
А Ларивошка выскочил из-за деревьев — и сразу бегом пустился в Степкину сторону. Степка вмиг соскользнул с днища и притаился за лодкой. Бежит городовой, медали его на солнце блестят, амуниция на нем так и пляшет — на одном боку шашка о голенище шлепает, на другом — кобура подпрыгивает. Бежал, бежал и вдруг остановился. Стоит — как столб в берег врос. И на воду уставился. Кто там? Кого он приметил?
Степка во все глаза глядит на реку. И увидел: по желтой воде плывут Власка с Сусликом и Юрку волокут за собою. Вот оно! Связались с Юркой, он их и подвел. Сейчас Ларивошка их сгребет. Никуда им не уйти. Пропали они теперь.
Вот уже Ларивошка нагнулся к воде и загородил от Степки тучным задом, обтянутым синими штанами, целый кусок реки. Вот выставил руки в широких обшлагах мундира, одной рукой схватил Власку, другой — Суслика и выволок их на песок. Готово!
А Юрку — смотри ты! — ни-ни, не тронул. Узнал ведь Юрку, даром что тот голый. Да Юрку и не трудно узнать. Лицо у него белое, а волосы, точно у девчонки, посередине лба подстрижены.
Ларивошка сгреб одной рукой Власку и Суслика и козырнул голому Юрке:
— Честь имею!..
Юрка сел на песок и начал одеваться. Натягивает на ногу длинный чулочек и даже не глядит на Ларивошку.
Что ему будочник! Он к ним, к Енгалычевым, в кухню на цыпочках заходит. Енгалычихе калоши подает, стряпухе Домне толченый кирпич таскает. Вот он у них какой шелковый!
А будочник, не выпуская Власку и Суслика, подбирает с земли Юркину одежду: куртку, резинки, сандалики. Да не всей рукой подбирает, а пальчиками одними, и подает ему:
— Пожалуйте курточку-с!
— Пожалуйте резиночки-с!
— Пожалуйте сандалики-с!
Вот как вежливо подает!
Нагибается Ларивошка, а Суслик и Власка поневоле приседают вместе с ним — и за курточкой, и за резиночками, и за сандаликами.
«Что же это Юрка не выручает своих приятелей? — подумал Степка. — Да нет, вступился».
— Отпустите! Папе пожалуюсь!
А Ларивошка медовым голоском:
— Не могу-с, ваше превосходительство. Закон-порядок.
— Говорю, отпустите.
А Ларивошка свое:
— Не могу-с. Закон-порядок.
Надел Юрка штанишки, вскочил, ногами затопал:
— Этого и этого мальчика вы не имеете права забирать. Они при мне находятся. Плавать меня учат. Вам понятно?
— Так точно-с. Понятно.
— А если понятно, так отпустите.
— Закон-порядок, ваше превосходительство.
Тут Юрка как взвизгнет:
— Болван! — и опять ногою — топ!
Проняло Ларивошку. Разжал пальцы и выпустил Суслика с Влаской из рук. И нюхательная табакерка из обшлага у него на землю выпала.
Суслик с Влаской — раз, раз — похватали с земли рубахи, штаны и, не одеваясь, не оглядываясь, давай бог ноги. Да, видно, побоялись по берегу бежать — прямо на кручи полезли. Отлогие кручи здесь зыбкие. Суслик проворный, разом махнул наверх, не то что Власка, — тот неуклюжий, неповоротливый, срывается, вниз скатывается. В глине весь измазался.
Вот смехи-потехи!
А Ларивошка все топчется на одном месте, сучит ногами, как муха. Не знает, что ему делать. То волчьим глазом на кручу скосится, то опять на Юрку взглянет. Ага! Побаивается его небось.
— На папашу в гневе походите, ай-ай, как походите!
Не отвечает ему Юрка, а он все юлит, — видно, хочет поскорее Юрку домой спровадить, чтобы успеть еще хоть Власку зацапать.
— Вам бы, Юрий Михалыч, лучше домой пройтись. Кушать вам пора. Нынче мамаша дома, у вас уже отобедали, кофий пьют.
Вот оно! «Мамаша дома». Потому его черти и принесли сюда!
Юрка взглянул на небо.
— А который теперь час? — спросил он.
— Да уж два давно било, сударь.
Юрка схватил пузыри и побежал к мосту. Ларивошка поглядел ему вслед, подобрал с земли нюхательную табакерку и сейчас же кинулся вверх по круче за Влаской. Глина комьями посыпалась из-под его сапог. Да куда там догнать — Власки и след простыл.
Упустил парнишку! Ha-ко вот теперь, выкуси!
Степка поднялся с песка и стал натягивать рубаху. Домой пора. Чего тут еще на пустом берегу делать. Кончилось все. Ничего больше не высмотришь. Сейчас и Ларивошка обратно к себе в будку уберется. Ишь ты, набегался, сердечный, на камышиную кучу присел. Сидит, ковыряет носком камыши, злой, надутый. Зря только сапоги он нынче топтал — всего-то двоих словил, да и тех упустил.
Степка пригладил волосы, оглянулся по сторонам и пошел к мосту. Там он присел у первой сваи — Рахимку подождать. Вон он на пустой реке один с лошадью своей копошится. Тоже, должно быть, домой собрался. В одну руку ведро-щетку взял, в другую поводья и идет себе к мосту. Степка пальцем поманил из-за сваи Рахимку.
Рахимка увидел Степку и сразу прибавил шагу. Но только дошел до камышей, на которых сидел-отдыхал Ларивошка, тот как вскочит, да как рявкнет:
— Этта што! Без моего разрешения купаться? Поворачивай лошадь! Марш в участок, гололобый!
Степка ушам своим не поверил: это он на Рахимку так? За что?
Рахимка и не остановился даже. Должно быть, и не подумал, что это ему кричат. Ведь он не купался, лошадь мыл, чего ему беспокоиться?
Ведет Рахимка лошадь прямо к мосту. Лошадь цокает по влажной глине. Шаги ее ровно и четко отдаются под мостом.
А Ларивошка подбежал к Рахимке, вырвал у него поводья.
— В участок!
Тут только Рахимка опомнился. Вскинул голову на городового, побелел. И сразу на колени перед ним бухнулся.
— Ай, дяденька, атпускай мина. Ны купался я, лошадь мыл. — Елозит по мокрой глине коленями — куда Ларивошка, туда и он — и клянчит: — Атпускай мина, пожалста, атпускай… Ны купался я, лошадка мыл, ны купался, лошадка мыл…
Степка вцепился пальцами в смоленую сваю — так бы и вырвал ее из-под моста. За что он Рахимку? За что в участок? Ведь не купался он. Вот уж неправильно! Вот уж неправильно!
Раздался Ларивошкин свисток, и сейчас же по мосту, над головой у Степки, дробно застучали шаги. Через мост, громыхая сапогами, пробежал младший городовой, Чувылка — Каменный лоб.
Ларивошка еще издали крикнул ему:
— Что тебя, черта, не дозовешься? Прими лошадь!
А сам поднял Рахимку за ухо с колен, поставил на ноги и потащил. В участок потащил.
Что же это, что же это делается?..
Васена сидела на полу в сенях спиною к двери и ощипывала хохлатенькую курочку. Дело у нее не клеилось. Перья скользили в ее потных пальцах, и вместе с перьями рвалась и слезала кожа.
Васена щипала курицу, а сама все оборачивалась к двери — не идет ли Степка? Как убежал давеча, так до сих пор и нет его.
Вот уже два раза выбегала Васена на угол, искала его. Спрашивала соседей — никто не знает, где он. Говорят, что Ларивошка давеча ребятишек с речки согнал. Только все ребята уже домой вернулись, один Степка куда-то сгинул, дьяволенок.
Кто-то затопал сапогами по двору. Переваливаясь по-медвежьи с ноги на ногу, на ступени крыльца взошел отец Рахимки, Нога-Бабай — низенький, толстогубый, обросший желтой растрепанной бороденкой.
Васена обернулась и сердито спросила:
— Ну что тебе, шабра?
Нога-Бабай тяжело дышал, быстро моргал черными глазками и тыкал пальцем в улицу.
— Тама-тама. Шум-гам тама.
Васена всполошилась, вскочила на ноги.
— Да говори, не мычи! Что тама?
Бабай приложил ладонь к сердцу.
— Обожди, абстай[7]. Твой отец дома?
— Нет его.
— Ай, ай, какой беда! Ларивошка тама, алаша[8] забирал, Рахимка забирал. Отец нет — ты помогай мало-мало.
