Ознакомительная версия.
— И с тех пор она мне является всюду: и в коридоре, и в классе. И сейчас, когда я возвращалась из лазарета, мне почудилось ясно, что она подошла ко мне и сказала: "Вызовите фрейлейн Брунс из выпускного класса".
Голос Черненькой Алеко полон подкупающих интонаций. Смирением веет от смуглого «разбойничьего», как его называют классные дамы, лица.
Но Скифку провести трудно. Она бросает в сторону Черновой убийственный взгляд, и говорит:
— Пожалуйста, без гримас! А чтобы тебе не «казалось» больше, я сбавила два балла за поведение. Поняла?
— Поняла, — покорно стонет Шура в то время, как Ника под сурдинку делает ей «умное» лицо.
— В пары становитесь, в пары, — внезапно разражается Скифка и по обыкновению стучит ключом по столу.
Воспитанницы становятся по двое и выходят из класса.
— Не шаркать подошвами! Поднимать ноги! — кричит Скифка.
Девушки смиренно и стройно спускаются вниз. В длинной, продолговатой комнате ряды столов, и за ними на жестких скамейках без спинок около трех сотен зелено-белых девушек, одинаково одетых в тугие, крепкие камлотовые платья, напоминающие своим цветом болотных лягушек, и в белых передниках, пелеринках и привязанных рукавчиках, именуемых на институтском языке «манжами». Подается ужин, состоящий из горячего блюда, затем чай с булкою. После ужина — вечерняя молитва. Дежурная по классу читает длинный ряд молитвословий и псалмов. "Отче наш" и «Верую» певчие повторяют хором. Евангелие читает Капочка Малиновская, Камилавка, как ее окрестили воспитанницы. Капочка — дочь учителя. Это удивительная девушка. Она молитвенница и постница, каких мало. Религиозная, читающая одни только священные книги и иногда, в виде исключения, произведения классиков, знакомство с которыми необходимо в старших классах. Она самым чистосердечным образом считает ересью и грехом все то, что не отвечает требованиям религии. Худенькая, нескладная, с некрасивым веснушчатым лицом и утиным носом, девушка эта как-то странно изменяется, становится почти прекрасной в те минуты, когда читает Псалтирь на амвоне скромной институтской церкви. Дьячка в институте не полагается, и обязанности его несет та или другая воспитанница, она же читает и Евангелие на утренней и вечерней молитвах. Обыкновенно роль дьячка исполняет Капочка. Тогда голос девушки крепнет и растет, выделяя в то же время какие-то удивительные бархатные ноты. Слова она произносит с захватывающим выражением, и из суровых, недетских и даже как будто немолодых глаз исходят лучи. Капа в душе своей затаила мечту несбыточную, дерзкую, но красивую: она мечтает проповедовать Евангелие среди оставшихся в обширном мире язычников-дикарей и пострадать за Христа, как страдали когда-то древние мученицы христианства. Ее раздражает всегда одна и та же мысль: зачем женщины не могут быть священниками?! О, с каким восторгом она вступила бы на этот путь, отрекшись, как монахиня, от светского мира! Увы, мечта так и остается мечтой!
Но вот смолкает бархатный голос Капочки. Выпускные пропели хором "Спаси, Господи, люди Твоя", и снова ряды воспитанниц стройными шеренгами движутся по лестнице, коридору и расплываются в разные стороны, каждое отделение в свой дортуар.
* * *
Как-то странно бесшумно улеглись сегодня выпускные воспитанницы по своим постелям. Не только «образцовые» (лучшие, по институтскому определению), но и «отпетые» (худшие) не проронили сегодня ни одного громкого слова ни в дортуаре, ни в умывальной, прилегающей к спальной комнате. Только Эля Федорова, самым искренним образом считающая себя "большим голосом" и талантом, но фальшивившая на каждой ноте, запела, добросовестно натирая себе руки кольдкремом, свою любимую и вечно повторяемую "Гайда, тройка… снег пушистый". Но на нее тотчас же дружно зашикали со всех сторон:
— Что ты, с ума сошла? Не раздражай Скифку! Вспомни, какая сегодня ночь.
Тер-Дуярова, подкравшись к постели Ники Баян, шепнула:
— Ну что, душа моя, пойдем мы нынче в "Долину вздохов"? Княжна и Мара ждут вас там, наверное.
— Ах, до княжны ли нынче, Шарадзе, — засмеялась Ника, вспыхивая и краснея до ушей.
— Ну, вот еще, а я, как нарочно, новую загадку вспомнила. Хотела Маре нести. Теперь не придется, — вздыхает армянка.
— Хорошо, нам загадаешь, — снисходительно разрешила Ника и, немного повысив голос, бросила обращаясь ко всем остальным.
— Mesdames! Приготовьтесь: Шарадзе новую шараду сейчас задаст.
Мгновенно все становятся около постели Ники, на краю которой торжественно устраивается Тамара, заранее смакующая прелесть своей шарады. Пылающими глазами она обводит сомкнувшийся вокруг нее круг одноклассниц.
— Что это, душа моя, скажи: менее восьми, больше шести, ходит туда-сюда. Очень прилично.
В слове «прилычно» Тамара произносит «и» как «ы», как всегда, когда немного волнуется. Кто-то фыркает.
— Ну?
— Mesdames, наша Шарадзе, "душа моя", в математику пустилась. Так цифрами и сеет! — хохочет Ника.
— А ты не смейся, а скажи. Смеяться каждый может, а решить не каждый может, — говорит армянка.
— Глупость какая-то, — решает Золотая Рыбка и смеется своим стеклянным смешком.
— Сама-то ты глупость. И твой аквариум глупость, — неожиданно вспыхивает Тамара. — Не угадываете? Так вот вам — трамвай.
— Как трамвай? Почему трамвай — звучат удивленные возгласы.
— Ну да, трамвай номер семь, душа моя. Ведь по-русски говорила: поменьше восьми, побольше шести, ходит туда-сюда. Очень прилично. Трамвай номер семь и есть.
— Ха! Ха! Ха!
Все хохочут, все, кроме Камилавки, которая считает и смех ересью, грехом.
— Mesdames, тише. Скифка из конуры своей выползет сейчас.
Действительно, легкая на помине Августа Христиановна стоит на пороге своей комнаты, хлопает в ладоши и кричит:
— Спать, дети, спать!
В один миг все разбегаются по своим постелям. Дежурная щелкает выключателем, и лампочки гаснут, за исключением одной. Дортуар погружается в приятную для глаз полутьму. Теперь фрейлейн Брунс тенью скользит по «промежуткам», то есть по дорожкам — интервалам, образовавшимся между тремя рядами кроватей.
— Сегодня улеглись без шума. Слава Богу! — говорит сама себе Скифка, заранее мечтающая о теплой постели и завтрашнем свободном от дежурства дне.
Только что-то чересчур уж долго молится Малиновская, стоя на коленях в своем «переулке», и подозрительно шепчется влюбленная парочка — Чернова и Веселовская, — не замышляют ли чего-нибудь на ее счет? От этой Черновой, как и от Баян, всего ожидать можно, обе — «буянки», обе — «сорвиголовы» и «разбойницы», обе из "отпетых", — томится бедная фрейлейн Брунс.
— Чернова, молчать! Не шептаться! И ты, Баян, спать! — раздается ее окрик в полутемном дортуаре.
— Ай! — взвизгивает Золотая Рыбка. — Кто это кричит? Я заснула, а меня разбудили!
— Трамвай номер семь! — торжествующе подымает голос армянка.
— Ха-ха-ха! — забывшись, хохочет Ника.
— Баян! Сейчас же спать.
— Я сплю, — покорно соглашается Баян. Смех ее смолкает мгновенно. Легкий вздох вырывается из груди. Два обстоятельства волнуют Нику: во-первых, необходимо восстановить полную тишину в дортуаре и дать Скифке убедиться в общем спокойствии, а во-вторых. Это «во-вторых» смущает Нику не менее. Там, в "Долине вздохов", или попросту, на площадке церковной лестницы, ждет ее Сказка.
Ника Баян, кумир всего института, скрывает всячески от всего класса, что обожает Сказку. Знает об этом только одна Шарадзе, знает потому, что в свою очередь «бегает» — как выражаются институтки — за подругой Сказки, одноплеменницей Тамары, второклассницей, юной армяночкой Марой Нушидзе, с которой княжна Заря Ратмирова, «предмет» Ники, неразлучна.
Ника и сама не может понять, что тянет ее к всегда молчаливой, странно таинственной Заре, с ее красно-рыжими волосами и странными, какими-то пустыми глазами серо-синего цвета. Но тянет ее к Заре неудержимо, несмотря на то, что Заря больше молчит и никогда не смеется. Сеньора Сериоза прозвали ее в насмешку подруги-второклассницы. Но это молчание, эта серьезность Сказки (Сказкой прозвала княжну Ратмирову сама Ника) и пленяют девушку. Ника Баян сама, со свойственной ей откровенностью, рассказала Сказке о том, что ее, Никин, папа — командир кавалерийского полка, о том, что у нее есть два брата и бабушка, которые живут далеко-далеко, чуть не на самой границе Маньчжурии, что она ездит верхом, как казак или туземец-маньчжур, джигитует, умеет плясать, подражая знаменитой Айседоре Дункан, босоножке, и пр., и пр. А о княжне Заре Ника не знает ничего.
Слышала только, что род Ратмировых захудалый и бедный и что сама княгиня, мать Зари, приходит на прием к дочери в стареньких платьях и стоптанных башмаках. Но это еще больше привлекает Нику к ее Сказке. Эта молчаливая гордая бедность так подходит к таинственному образу княжны.
Ознакомительная версия.
