Меня отец не заметил. Наверно, потому, что я сидел под окном, а в окно било солнце. И еще я сжался в комок от страха. Сжался и сразу подумал: о смелости размышляю, а сам как мышь. Много я так в себе навоспитаю!
Я хотел подняться и не мог. Я даже пальцем пошевелить не мог. У меня, вероятно, очень сильная эта физиология.
Но я все же пересилил свою физиологию. Я приказал себе встать. Мне хотелось сказать отцу что-нибудь твердое и решительное. И обязательно с улыбкой. А губы сами собой выдавили:
— Я не нарочно его разбил. Честное слово. На него кактус упал.
Лицо мое от стыда и обиды залила краска. Я почувствовал, какое оно стало горячее, мое лицо. И говорил я совсем не то, и голос у меня звучал, как у последнего хлюпика.
— Ах, вот ты где? — удивился отец. — И начальника штаба ты тоже не нарочно облил? А ну, живо марш домой! Мы с тобой дома потолкуем.
Опустив голову, я поплелся к двери. Отец подтолкнул меня в спину.
— Чего ты еще? — огрызнулся я.
— Разговорчики! — рявкнул отец, и его жесткая ладонь съездила по моему затылку. — Быстро домой!
Дядя Жора сидел на койке и сосал окурок. На лоб ему волной падали светлые волосы. Перехватив мой взгляд, дядя Жора тыльной стороной ладони приподнял свой подбородок. Он показывал мне, как нужно держать голову. И я поднял голову. Поднял и сказал отцу:
— Ты не имеешь права драться!
— Что?!
— Не имеешь…
От крепкой пощечины у меня вспыхнула щека.
— Я тебе покажу, какие у меня права! — пригрозил отец.
— Все равно, не имеешь! — повторил я, глотая слезы. — Это гадко — драться. И низко.
— Что такое?
— Гадко, гадко! — твердил я сквозь слезы и, морщась, прикрывался руками от шлепков.
Если бы не дядя Жора, мне бы досталось как следует. Но дядя Жора сердито засопел и втиснулся между мной и отцом.
— Ладно вам, — приговаривал он. — Хватит, говорю. Тимка у меня спать ляжет. Мы уже с ним договорились. На тебе гитарку. На.
Он чуть ли не вытолкал отца из комнаты и закрыл за ним дверь.
Вытащив с койки второй матрац, дядя Жора кинул его на пол.
— Стелись. Простыни вон там. Герой — голова с дырой…
Я и сам знал, где у него простыни. Будто я у него первый раз ночую!
На стене, за которой шумел отец, тускнел квадрат заходящего солнца. На стадионе уже давно окончился матч. А Феня, наверно, еще так и не вернулась. Фене хорошо. Феня у нас взрослая.
Мы сидели в приемной санчасти, и в ботинках у меня хлюпала вода. К нашему зубному врачу Алле Францевне, как всегда, стояла очередь. К Алле Францевне приезжали лечить зубы даже из Калининского поселка.
В ботинках у меня хлюпало потому, что я все же прошел по стальному канату с дебаркадера. Я воспитывал в себе смелость. И Эдька с Киткой тоже воспитывали в себе смелость. Мы даже пробовали сигаретой прожигать на руке бумажный рубль. Но никто из нас не смог прожечь на руке рубль. Не хватило выдержки. Жжет очень. А по тросу я прошел. Хоть немного, но прошел. Я разделся до трусов, перелез через перила и поставил правую ногу на трос. Я поставил ногу в точности, как Руслан Барханов. А потом я отпустил перила и сделал один шаг.
В воду я бултыхнулся рядом с просмоленным бортом дебаркадера. Хорошо хоть, не зацепил за него головой.
Эдька от хохота приседал и подпрыгивал, словно делал физзарядку. А мудрый Китка сидел на сходнях и укоризненно качал головой. Оба они по тросу идти отказались.
— Сначала нужно, так же само, на чем-нибудь другом потренироваться, — сказал гениальный Кит.
Буфетчица дядя Костя высунулась из окна и ругала нас на чем свет стоит.
— Шеи себе хотите посворачивать! — кричала она. — Тут еще с прошлых летов сваи под водой остались!
Интересно, Руслану — так она воздушные поцелуйчики посылала, а я так ей чем-то не понравился.
— Помылись — закройте душ! — крикнул я ей с берега, пытаясь попасть ногой в штанину.
Дядя Костя ничего не поняла, но душ закрыла и даже окошко за собой захлопнула.
А мы отправились в санчасть к Алле Францевне. Следующей по плану у меня была Алла Францевна. Я сказал Эдьке с Киткой, что они вообще-то могут не ходить. Воспитываю в себе смелость я, и это мое личное дело. Но они все же пошли.
Впереди нас к Алле Францевне стояли трое: стрелок-радист младший сержант Евстигнеев с длинным, как у артиста Филиппова, лицом, Люба-парикмахерша, которая работает в Доме офицеров, и тетка в кирзовых сапогах. У теткиного подбородка был завязан платок в синий горошек. Тетка держалась за щеку, раскачивалась из стороны в сторону и тихонько подвывала.
От теткиного подвывания Эдька с Киткой сразу скисли. Они думали, что зубы — это просто так. Младший сержант Евстигнеев вертел в руках бескозырку. Мы уставились на его бескозырку. Чтобы мы не подумали, будто он крутит бескозырку от волнения, младший сержант Евстигнеев повесил ее на гвоздик. Тетку в сапогах он пропустил без очереди.
Тетка прошла в кабинет сгорбившись. Потом вдруг за дверью раздался такой вой, что у бескозырки на стене затрепыхали ленточки. Тетка взвыла и задохнулась, словно ей заткнули рот подушкой.
— Нет, я так не могу, — сказала за тонкой перегородкой Алла Францевна. — Не хватайте меня за руки. Я всего-навсего сделала вам укол. Плюньте вот сюда и идите посидите в приемной.
Тетка в сапогах плюнула и вышла. Она вышла мокрая и взлохмаченная. Платок в горошек съехал с головы на спину. Младший сержант Евстигнеев поднялся и, прежде чем шагнуть за порог, расправил под ремнем складки на белой форменке.
Мы сидели и ловили каждый звук. За дверью постукивали о стекло инструменты и зудела бормашина. Потом младший сержант Евстигнеев стал мычать. Он мычал носом. Его мычание хватало меня за самую печенку.
— Фокус показать? — шепнул Эдька и вытащил из кармана бубнового туза.
Не знаю, как Кит, а я был готов смотреть любые фокусы, лишь бы не слышать евстигнеевского мычания. Он как-то уж больно занудно мычал. Как все равно нечеловек. Фокус с картой Эдька показывал нам тысячу раз. Он вычитал про этот фокус в журнале «Наука и жизнь». Из одной карты можно было мгновенно сделать туза, тройку, шестерку и четверку. Все зависело от того, какое место прикроешь пальцем.
— Валяй, — сказал я.
— Эрики-мерики, — сказал Эдька и подтянул рукава рубашки. — Ловкость рук, и никакого мошенства. Оп-ля! Что за карта?
— Шестерка бубей, — определил Кит.
— Допустим, — согласился Эдька. — Оп-ля! А эта?
— Туз! — удивилась Люба-парикмахерша.
— Верно, — заморгала тетка с уколом. — Скажи-к ты!
— Оп-ля!
— Тройка бубей! — обрадовалась Люба.
— Оп-ля!
— Шестерка!
— Оп-ля!
— Снова туз!
Они отвечали хором. Хор перекрывал зудение бормашины и мычание младшего сержанта Евстигнеева.
Тут в двери с надписью «Аптека» отворилось оконце, из него выглянула моя сестричка Феня и сказала:
— Потише немножечко можно?
На белых Фениных волосах красиво сидела накрахмаленная шапочка.
— А вас чего, фокусники, сюда принесло? — разглядела нас Феня. — Вам что, на улице места мало?
Она спрашивала нас, а смотрела на меня.
Я молча открыл рот и ткнул пальцем в зуб.
— Понятно, — сказала Феня. — А дружки твои, конечно, за компанию. Но вы все же немного потише.
Феня была красивая, как королева. Она хотела уже спрятаться в свое оконце, как распахнулась дверь, и в санчасти появились Руслан Барханов и его штурман Сеня Колюшкин. Возвращаясь с полетов, Сеня Колюшкин тоже никогда не проходил мимо санчасти.
— Привет здравоохранению! — провозгласил Руслан и нажал пальцами на козырек фуражки. Козырек прижался ко лбу. Фуражка с белым чехлом подпрыгнула на затылке.
Сеня Колюшкин тоже поздоровался и смущенно потупился. Он был какой-то недотепа, этот Сеня Колюшкин.
За тонкой перегородкой мычал младший сержант Евстигнеев.
— Зубы! — торжественно произнес Руслан. — О, зубы! Зубная боль уступает только сердечной. Если в сердце дырка, пломбу на нее уже не поставишь.
Щеки у Фени налились краской.
— А вы, гвардия, чего здесь? — обратился к нам Руслан. — Небось лягушками нынче объелись и у вас животы разболелись?
— Тьфу ты! — плюнула в углу тетка с уколом.
— Чего, бабуся? — мигом обернулся к ней Руслан. — Зубик? А ты, родимая, без очереди. Старикам везде у нас дорога — хоть тебе в плавательный бассейн, хоть тебе зубы дергать.
— Бабусю себе выискал! — озлилась тетка. — Черт тебе бабуся!
Язык у нее ворочался плохо, словно рот был забит кашей.
— Слышь, — тронул Руслана за локоть Сеня Колюшкин, — на разбор полетов мы не опоздаем?
— Что? — сказал Руслан. — До разбора еще знаешь…
Он вдруг что-то вспомнил, хлопнул себя ладонью по лбу и вытащил из кармана комбинезона над правым коленом букетик незабудок:
