Подлечившись, Яков Федотович снова отправился на фронт. Он попал в новый полк, храбро воевал и снова был ранен. Потом опять стал в строй, вновь бил ненавистных врагов. Теперь Павлов воевал на севере, у берегов Белого моря. Конечно, будь Яков Федотович чуть менее скромным, разве не рассказал бы он своим новым товарищам, как воевал!
И тогда его новые товарищи узнали бы, что он тот самый знаменитый Яков Павлов. Но в том-то и дело, что самые смелые люди бывают и самыми скромными. Настоящий герой никогда не кичится своими подвигами и твёрдо знает, что «я» — последняя буква алфавита. Так и Яков Федотович Павлов. По своей солдатской скромности он не рассказывал товарищам о своём подвиге. И Звезда Героя не была ему вручена.
Прошло больше года, как вместе с солдатами полковника Кубанова, вместе с Яковом Павловым вышла на свет Светлана.
Война подходила к концу.
В последние месяцы боёв Яков Федотович догнал свою армию, в составе которой воевал на Волге. Теперь эта армия дошла до самого Берлина.
Сошёл снег. Звонко тикала капель. Солнце купалось во всех лужах. И первые клейкие листочки появились на деревьях. Изо дня в день прибавлялось тепла, и солнце становилось более ласковым.
Весна!
Весна 1945 года была особенно радостной.
Горел рейхстаг. Фашистские знамёна валялись на земле.
Победа!
На почерневшей стене рейхстага наши солдаты вывели мелом:
«Мы пришли сюда за тем, чтобы вы к нам больше не ходили».
Это высекли железом на камне солдаты полковника Кубанова, товарищи сержанта Павлова, которые прошли огромный и тяжёлый путь от Волги до Берлина.
Теперь здесь, в Берлине, генерал армии обходил стройные ряды наших воинов-победителей, которые уезжали из Германии домой. Он поздравлял солдат, и в ответ раскатисто гремело:
— Служим Советскому Союзу!
Внимание генерала привлёк сержант, у которого на гимнастёрке было много боевых медалей; и красно-золотые нашивки. Золотые нашивки говорили о тяжёлых ранениях. Не часто бывало, чтобы после таких ранений возвращались в строй.
Генерал армии спросил сержанта, как его зовут.
Сержант ответил:
— Яков Павлов, гвардии сержант!
Генерал армии крепко обнял и поцеловал героя. Он понял, что это и есть тот самый Павлов. А на следующий день Якову Федотовичу была вручена Золотая Звезда Героя Советского Союза.
Отыскался Яков Павлов, но родственников Светланы никак не удавалось найти.
Может быть, Светлану узнают жильцы дома, который отстоял Павлов? Вместе с другими жильцы эти переправлялись из-за Волги в родной город. Но жить им было пока что негде: город был в развалинах — камни раскрошены, железо покорежено, дерево сожжено.
В городе не было ни воды, ни света. Люди ютились в землянках, воду носили в вёдрах из Волги, освещались коптилками.
Над самой большой землянкой прибили дощечку: «Школа», а рядом был «Детский сад» — в той самой землянке, где размещался командный пункт полковника Кубанова.
Теперь сюда, в подвал, матери приводили по утрам малышей и забирали их вечером, после работы. Только у Светланы не было ни отца, ни матери, ни родственников. Она, так же как и во время боёв, жила в семье бойцов полковника Кубанова. Здесь уже знали, что Павлов нашёлся, награждён, что его даже ждут в доме, названном его именем.
Вот когда, может быть, удастся узнать что-нибудь о родственниках Светланы! Ни один из жильцов павловского дома её не узнал. Но ведь там, в подвале этого дома Светлана была с мамой, и, может быть, Павлов успел узнать, как зовут эту женщину с ребёнком? А зная имя матери Светы, можно будет разыскать отца девочки. Не отсюда ли — от храброго сержанта — надо начать розыски родственников Светланы?
А что же произошло с домом на Пензенской? Продолжал ли стоять разрушенным этот дом?
Нет, ничуть не бывало!
Дом Павлова начали восстанавливать самым первым. Сразу же после освобождения города к этому дому на Пензенской подошла женщина с двумя вёдрами воды на коромысле. Несколько минут молча постояла она перед разрушенными стенами, потом опустила коромысло, поставила ведра на землю и сделала четырнадцать шагов от первого подъезда до бровки бывшего фашистского окопа.
Повернувшись, женщина посмотрела на дом. Были сумерки, но всё равно на стене, избуравленной пулями, можно было различить высеченное слово:
«Отстоим!»
Это высек на стене Яков Павлов более двух месяцев назад.
Женщина нагнулась, подняла с земли осколок снаряда и чуть пониже надписи Павлова написала этим осколком:
«Отстроим!»
Вторая подпись отличалась от первой одной только буквой.
Потом женщина подняла вёдра и пошла вверх по улице — туда, где над землянкой бывшего командного пункта висела табличка: «Детский сад».
Женщину звали Александра Максимовна Черкасова. Она была воспитательницей в детском саду: днём играла и занималась с детьми, кормила с ложечки ослабевших и больных, а старших и более крепких приучала к работе. Работы всякой в городе, разбитом и не устроенном для жизни, было хоть отбавляй.
Нелёгкая жизнь была у Александры Максимовны. Трудно работать в землянке — детском саду — без окон и дверей, без света, тепла и воды. А после работы у Александры Черкасовой были заботы и о том, чтобы принести воду в свою землянку, о том, чтобы раздобыть топливо для своей печурки, сварить себе еду, постирать.
Нет, слово «своё» не заслоняло у этой женщины слово «наше». Это «наше» было у неё главным в жизни. Черкасова не только написала на доме Павлова, но и обратилась с призывом ко всем женщинам:
«Отстроим родной город!»
После работы в детском саду она и десятки других женщин надевали грубые холщовые передники и превращались в каменщиков и плотников, штукатуров и землекопов. Первый дом, который взялись восстанавливать черкасовки (так назвали этих женщин — строителей-добровольцев), был четырёхэтажный дом на Пензенской улице.
Так возвращался к жизни дом Павлова. От стены к стене легли полы, захлопали двери, появились оконные рамы, и вот уже блеснули стёкла. А затем дом этот точно шапку надел — обзавёлся крышей, и над ней закурчавился дым из трубы.
Ожил дом Павлова. Черкасовки хорошо оштукатурили стены, оставив нетронутым одно только местечко на стене, израненной пулями и осколками, — там, где была надпись о том, что дом этот отстоял гвардии сержант Яков Федотович Павлов.
Вслед за домом Павлова один за другим стали возвращаться к жизни другие дома, и среди них первым был дом для детей, которые в войну потеряли родителей. Это было кирпичное здание, наскоро приспособленное для жилья. На фанерной дощечке у входа было написано: «Детдом».
Почти каждый день приходила сюда Елена Крылова в гости к Светлане. Однажды Светлана спросила Крылову:
— Тётя Лена, а та картина в кино про войну будет?
В детдоме Светлана уже видела кинокартины и теперь знала, что это такое.
— Нет, — сказала Крылова, — той кинокартины не будет.
— Почему?
— А вот почему, Светочка: когда мы с тобой выбирали места, где её снимать — там были одни только развалины. Ну, уехал этот человек за артистами и за всем, что нужно, чтобы снимать картину. Приехал он через полтора месяца, а развалин там уже нет — отстроили. Вот и получается, что здесь эту картину снимать не будут.
— Вот и хорошо! — сказала Светлана. — Я не хочу про войну. Лучше пусть будет картина про мирные времена. Вот у нас мальчишки играют всё в войну и в войну. А я хочу играть в мирные времена. Тётя Лена, а будут мирные времена, а?
— Да, — сказала Крылова, — будут, обязательно будут!
Война ещё не окончилась, а город восстанавливался. Можно было видеть, как большой, многоэтажный дом чернеет копотью обожжённых стен и глубокими провалами окон, а где-то сбоку, в первом этаже, светится ярким абажуром одно только окно. Справа, слева и над ним чудовищные развалины — голые стены, провалы окон и дверей, голубое небо вместо крыши. Здесь же люди восстановили пока что одну комнату, протянули от столба электрический провод, зажгли свет, а в форточку, как дуло орудия, высунули трубу маленькой печки…
Когда Елена Крылова пришла в детдом прощаться со Светланой, она увидела уже ровный ряд детских кроватей, чисто выбеленные стены, белые занавески на окнах. Детдом был теперь совсем отстроен, обставлен новой мебелью, а во дворе уже вылезали из земли первые острые стебельки будущего цветника.
Изменилась и Елена Крылова. Вместо шинели на ней было пальто, вместо кирзовых сапог — туфли. От военного времени оставалась только шапка-ушанка.
Светлана протянула Крыловой бумажку, сложенную треугольником:
— Тётя Лена, почитай!
— От кого? — спросила Крылова.
