11
Вокруг белым-бело. Колючие елки зеленеют там, где белка снег вытрясла. И вдруг мы видим украшенную елку. Совсем как в Новый год на детском празднике. С игрушками. Всю в блестках.
Славка обернулся и только крякнул:
— Ух!
Да, ничего не скажешь, елка была великолепна! Косой луч восходящего солнца зажег хрустальные разноцветные кружева, что выткали на ней солнечное тепло и морозный ветер. И как же они горели, эти иголочки! Казалось, будто вся елка в драгоценных камнях. А тут и там, как игрушки, сидели клесты-красноперы.
Мы поравнялись с елкой, лучи солнца погасли: мы смотрели теперь на елочку с другой стороны — и кончились чудеса.
Клесты улетели, и наряженная красавица елка превратилась в обыкновенную, такую, каких в лесу тысячи.
Вот они, фокусы зимнего леса…
— Жаль, на мельницу нам не по пути, — сказал Яков Павлович.
Славка обернулся:
— А я настоящую мельницу никогда не видел. Поедем, дядя Яков.
— Нет, Славик, не поедем. Далеко. И дело у нас с медведем неотложное. А мельница у нас, брат, особенная. На волжской воде работает.
Тут уж не только Слава, но и я удивился:
— Как это — на волжской воде? Волга совсем в другой стороне.
— В другой-то в другой, — сказал Федотов. — Она и в Волгограде, Волга, за тысячи километров от нас. Но начинается она здесь, на Валдайщине. Там, повыше мельницы, в лесу будочка стоит. Маленькая, вроде тех, что летом газированной водой торгуют. Только эта скорее похожа на теремок…
— Как из сказки? — спросил Славка.
— Да, пожалуй. Теремок этот бревенчатый, как у нас говорят — рубленый. И зеленый весь от моха. Внутри темно, сыро. Ручеек журчит. Маленький. Это и есть река Волга. Самое ее начало на Валдайской возвышенности. Потом в нее тысячи рек и речушек вливаются, и у Волгограда Волга чуть не в километр шириной. Во как… А мы вроде бы и приехали. Ну, ребятки, домой!
— Ни пуха вам ни пера! — сказал Юрик.
А Славка огляделся вокруг и вздохнул:
— Как в театре. Когда поет Иван Сусанин. Там на сцене такой лес. Только нет красных птичек…
Сани укатили. Звон колокольца становился все тише, тише и совсем затих. А мы пошли по рыхлому снегу, осторожно ступая валенками. Яков Павлович легко шел впереди, с ружьем наперевес, а я поспешал сзади, держась права, как полагается по законам охоты. Ружье висело у меня на ремне за плечами. Тарзан то забегал вперед, то бросался в стороны. Он обнюхивал желтые скрюченные листья, присыпанные снегом, следы на пороше, сбитые ветром веточки. Иногда собака останавливалась на мгновение, смотрела на Федотова и снова бросалась в поиск. Всем своим поведением она, казалось, говорила: «Вы просто гуляете, а я работаю. У меня забот невпроворот. Я не бездельница».
Теперь лес обступал со всех сторон.
— Скоро, должно, будет балаган, — сказал Яков Павлович. — Возле жилья, даже временного, всегда бегает лесная мышь. Вот ее следы — видишь?
Да, в самом деле, на снегу я увидел мелкий, еле заметный след маленького зверька.
Балаган, или, поточнее сказать, большой квадратный шалаш, стоял на вырубке. Вокруг, присыпанные снегом, валялись сучья и стружки.
Тарзан остановился, чуть приподнял одно ухо и с лаем бросился к балагану.
— Цыц ты, проклятая! — Из шалаша вышел Уваров. — Здравствуйте! Пришли, значит.
Федотов ворошил валенком стружки:
— Близко, брат, набросал. Медведь — он тоже соображает.
— А мы следы видели, — сказал Уваров. — Он в другой стороне. По следам думаю — велик.
Федотов переложил ружье в левую руку:
— Малый корову бы не слопал. Пошли, Тарзан!
Я тоже нагнул плечо и перехватил ружье на руку.
— Погоди, — сказал мне Яков Павлович. — Ты пока здесь побудь. Городской житель — устал. Отдохни. А надо будет — покличем. Не обижайся. Так оно лучше будет.
Что было мне обижаться не обижаться. Дорогой от саней до балагана я действительно устал. Ружье было не мое, а одного из соседей Якова Павловича. Чувствовал я себя неуверенно и, хотя хотелось мне убить медведя, покорился, понял, что Федотов, как говорится, кругом прав.
А все-таки мне повезло: побывал я и на самой охоте. Расскажу, однако, по порядку.
Охотники с Тарзаном ушли, а я достал термос, выпил горячего чаю и сел на сене у дверей балагана. На часы тогда не поглядел, но думаю, что просидел так час, час с четвертью.
Стена белого леса стояла вокруг балагана. И земля белым-бела, точно укрыта чисто выстиранными простынями. В одном только месте простыню эту прострочила тонкая строчка.
Мне было приятно сознавать, что я учусь постигать лесные тайны — знаю, что прострочила белое покрывало лесная мышь.
Я сидел на удобной подстилке из ветвей, сухих листьев и сена и ни о чем не думал. Тишина такая, что чуть-чуть звенит в ушах. И спокойствие вокруг. Солнце шарфами из золотистой кисеи пробивается сквозь ветви. И неизвестно почему — птица ли задела или белка — вдруг в безветрии посыплется с веток пронизанный солнцем дождь из блесток. И снова все вокруг тихо и недвижимо.
От нечего делать я вспоминаю рассказы о медвежьей охоте. Давно еще читал в одной книжке, что сибиряки-звероловы шли на медвежью охоту как на опасное, смертное дело. Дома не говорили, что идут на Михаила Топтыгина. А накануне сходят в баньку, наденут чистые рубахи и дадут друг другу клятву стоять один за одного, не трусить, даже если смерть глянет в глаза, и выручать товарища. А Федотов с Уваровым на медведя пошли, и я с ними даже не простился, будто погулять отправились. Нехорошо.
Прислушался. Тишина.
«Хотя, — думается мне, — в те-то давние времена шли на медведя с рогатиной. А то воткнут широкий нож или кинжал в крепкое, длинное древко, вот и все оружие. А у наших-то ружья».
Время шло. Я, должно быть, волновался и все больше старался успокоить себя. Якову Павловичу не впервой идти на медведя, говорил я себе. Он человек бесстрашный и опытный. Встречался лицом к лицу с врагом и пострашнее медведя. Снайпер. И тут не промахнется. Он и стружки у балагана заметил, на что не обратил бы внимания человек, который никогда не был охотником. А утром, когда мы собирались, Федотов рассказывал мне, как иногда обнаруживают берлогу по легкому пару, который идет от дыхания спящего медведя. Пар этот садится и замерзает инеем на деревьях вокруг берлоги.
«Нет, — думаю я, — все обойдется по-хорошему. Большеголовый Уваров тоже дядя не промах…» Чу!.. Нет, это почудилось мне. Лес стоит такой же тихий и недвижимый. Хотя, привыкнув к тишине, как бы прислушиваясь к ней, я стал замечать, вернее, слышать то, что раньше ускользнуло бы от меня. Нет, не совсем тихо было в лесу. Вот будто кто-то отпечатал на пишущей машинке строку: дятел стучал по дереву. А вот прошуршало у меня над головой: белка проскочила по сосновым лапам.
И снова — ни звука. А медведь? Нет, его не услышать. Федотов предупреждал меня: у мишки большие мягкие лапы и ступает он тихо, будто в старых подшитых валенках. Неуклюжий, а, поди ж ты, сухой веткой не хрустнет, прошлогодней листвой не зашуршит.
«Странно! — подумал я. — А ведь рассказывали же про девушек, которые собирали малину и столкнулись лицом к лицу с медведем. Он-то шумел тогда. А, кто их разберет, знатоков этих! — Я придвинул к себе ружье. — Не выпить ли еще чаю?»
Я отошел в глубь балагана, взял в руки термос и вздрогнул: лаял Тарзан, лаял исступленно, бешено, надрываясь. Я быстро повернулся и почувствовал, как похолодела спина: шагах в тридцати от балагана Тарзан наседал на огромного медведя, а тот мотал головой, рявкал, вздыбил на загривке шерсть.
Что это — вправду или чудится мне? Я забыл и о ружье, что лежало рядом, и о том, что я на охоте.
Медведь шел на Тарзана, загребая лапой по воздуху. Он показался мне очень длинным: задние лапы были далеко от передних. Вот сейчас медведь ударит когтями, и от собаки только клочья полетят. Зверь делал такие быстрые движения и повороты и так отчаянно ревел, что казалось, ни собаке, ни охотникам с ним не справиться. Сейчас медведь этот будет тут, и балаган разлетится в щепы…
Оглушительно ударил выстрел. Я видел, как медведь поднялся на дыбы, став белым от осыпавшегося на него снега. Выстрел как бы пробудил меня. Я схватил ружье, вскинул его к плечу и… опустил. Поздно: медведь рухнул, а из-за сломанного ельника я видел, как, высоко задирая ноги, бежал Яков Павлович. Вот он поравнялся с медведем, на которого продолжал визгливо лаять Тарзан, и выстрелил в зверя почти в упор.
По белому лесу расползался туманно-серый пороховой дым. И порохом запахло так, будто не дважды выстрелили, а палили из многих ружей полдня.
В этот воскресный вечер в доме у Федотовых было, кроме нас со Славкой, еще два необычных гостя: Машка и Мишка. Мы привезли их из леса.
Но, прежде чем рассказать об этих братце и сестричке, надо бы объяснить, как это случилось, что они попали к нам.
