"Интересно, — думала Габи, — с плохими учениками вечно все возятся. Или если с тобой беда какая-нибудь приключится. А кто все делает как положено, на того плюют".
Тетя Ирма так и не добилась ничего от Ковача и жестом руки велела Габи продолжать.
Габи молча стояла у доски.
— "Осенний ветер шелестит в деревьях, так тихо-тихо шепчется с листвой",[3] - подсказала тетя Ирма.
Габи уставилась в пустоту и попыталась придать своему взгляду такое же тупое выражение, какое было у Ковача.
— Читай стихотворение! — подбодрила тетя Ирма, будто Габи не понимала, зачем ее вызвали к доске.
Габи не открывала рта.
— Что с тобой? — внимательно посмотрела на нее тетя Ирма.
— Ничего.
— Тогда почему ты не начинаешь?
Габи молчала.
— Отвечай! — резко сказала учительница.
— Я забыла.
Пока разыгрывалась эта сцена, ребята в классе ерзали, скрипели партами, тихо перешептывались. А тут раздался смех. Ковач, который никогда ничего не знал, и умел только хихикать, вскочил с места и загоготал.
Покраснев от гнева, тетя Ирма прикрикнула на Габи:
— Сейчас же отправляйся на место!
Декламировать стихотворение она вызвала Широ, а после урока велела Габи остаться.
— Можешь объяснить мне свое поведение?
Габи потрясла головой.
Тетя Ирма помолчала немного, потом попросила дневник. И написала в нем, что просит кого-нибудь из уважаемых родителей пожаловать в школу.
Габи, прочтя, что ее уважаемых родителей приглашают в школу, скривила рот. Шарику в это время уже привезли из больницы, она лежала в большой комнате на папиной тахте, той самой, на которую раньше по воскресным утрам забиралась Габи, чтобы затеять с папой соревнование по борьбе.
Разумеется, никаких соревнований по борьбе теперь не устраивали, да и вообще широкую тахту полностью отдали в распоряжение Шарики, а папа и мама целыми днями торчали дома, не ходили на работу, сидели около Шарики, ждали врача, говорили с ним, провожали в переднюю, метались взад и вперед по квартире, — словом, у уважаемых родителей только и было время для посещения тети Ирмы.
Габи прямо в передней сунула папе дневник.
— Натворила что-нибудь? — спросил папа, вошел с дневником в большую комнату, положил его на стол и расписался.
— Я не выучила стихотворение, — ответила Габи.
— Не выучила? — Папа смотрел на бледное лицо Шарики, глаза которой были полузакрыты. — Почему? Надо хорошо учиться! — сказал папа, и Габи почувствовала, что, если бы сообщила ему, что подожгла школу, голос его прозвучал бы так же безучастно.
Папа сначала подошел к Шарике, поправил на ней одеяло, хотя поправлять-то было нечего, просто с ней все время носились, потом спросил, может ли он написать в дневник ответ учительнице.
— Пиши, — ответила Габи, выбежала в маленькую комнату и плюхнулась в шезлонг.
После обеда папа вернул ей дневник, в котором написал, что, к сожалению, прийти в школу они не могут, потому что их младшая дочь серьезно больна.
Утром Габи сразу отдала дневник тете Ирме.
— В самом деле, теперь припоминаю… — Тетя Ирма посмотрела на Габи с такой теплотой, с которой на нее уже несколько месяцев никто не смотрел. — Да, да, эта маленькая девочка, которая больна детским параличом, твоя сестренка. Я слышала о ней, — добавила она и погладила Габи по щеке.
Тетя Ирма покачала головой и, хотя Ковач катал по полу карандаш, не обратила на него внимания, а продолжала качать головой и вздыхать. Потом она сказала, что теперь понимает поведение Габи, которая, конечно, жалеет сестренку и тревожится за нее.
Она вернула Габи дневник и спросила:
— Я твою сестричку видела? Что-то не помню…
— Мы всегда приходили вместе по утрам, — ответила Габи, — такая маленькая дурочка.
И помчалась к своей парте. "И тетя Ирма туда же, — сердито думала она. — Ее тоже только Шари интересует. И погладила она вовсе не меня, а ту противную малявку, которая лежит себе целыми днями и ничего не делает. А если откроет рот, то не сразу и разберешь, что она хочет сказать".
Тогда-то Габи кое-что и придумала. Она размышляла об этом целый день и даже вечером, лежа в постели. И когда папа пришел к ней, чтобы потушить свет и поцеловать в лоб, решила непременно так сделать.
На другой день в семь часов утра подаренный ей на рождество будильник звенел напрасно. Габи очень любила маленькие круглые часы, она обрадовалась им гораздо больше, чем другим рождественским подаркам. С тех пор Габи будят ее собственные часы, если мама не идет на работу. Но сегодня будильник звенел напрасно. Габи даже не шевельнулась. Только настороженно слушала. Из комнаты родителей не доносилось ни шороха. Наверное, мама ночью вставала к Шарике, поэтому там пока все тихо. Габи слышала, как мама однажды говорила тете Вильме, которая пришла к ним днем в воскресенье в гости и принесла Шарике в подарок маленькую куклу, а ей, Габи, не стала ничего читать и все время разговаривала со взрослыми. Тогда мама сказала, что ночью часто встает к малышке. Плача, она шептала:
— Я прислушиваюсь, дышит ли она…
Значит, сегодня ночью она, вероятно, снова прислушивалась.
Габи чуть было опять не заснула — такая тишина стояла в квартире, как вдруг распахнулась дверь маленькой комнаты и к ней вбежала мама в ночной рубашке.
— Половина восьмого, — закричала она, — ты проспала, Габика?
Габи лишь слегка повернула голову в сторону мамы.
— Скорее выбирайся из постели, раз-два! Еще можешь успеть, если поторопишься.
И она выскочила на кухню. Габи слышала звяканье посуды — мама готовила ей завтрак.
Прошло довольно много времени, часы, подаренные на рождество, тикали так громко, что Габи прижимала к подушке то одно, то другое ухо, но тиканье все равно не утихало. И вот мама открыла дверь.
— Немедленно вылезай из постели! — закричала она. — Опоздаешь!
Габи чуть слышно прошептала в ответ — именно так теперь говорила Шарика:
— Не могу. Я не могу двинуться.
Мама вскрикнула и бросилась к папе. Вместе с ним вернулась обратно, вернее, влетела в комнату, словно ее толкнули в спину.
— Она говорит, что не может двинуться. — Мама выкрикнула это резким, высоким голосом и сорвала с девочки одеяло.
Это было так неожиданно, что Габи вся сжалась. Папа очень спокойно сказал:
— Вставай, Габика!
— Не могу.
Мама приложила руку к ее щеке, чтобы узнать, нет ли жара, затем нажала на одну ногу. Рефлексы у Габи действовали отлично. И тогда кроткая мама тем самым голосом, который последнее время Габи столько раз слышала, крикнула:
— Притворщица! Она доведет меня до безумия! Мало у меня несчастий! — Мама накинулась на Габи: — Ты что над сестренкой издеваешься? — И, взмахнув рукой, закатила Габи звонкую пощечину.
Папа быстро вытолкал маму из комнаты.
— Нервы у тебя совсем расшатались, родная! — успокаивал он маму и целовал ее вздрагивающие от судорожных рыданий плечи.
А мама все что-то твердила, но Габи ничего не понимала, потому что рыдания заглушали слова. И вообще ей было не интересно, что говорит мама. Возле мамы стоял папа, что-то шептал ей. А на Габи никто не обращал внимания.
— Ох, моя звездочка, совсем меня обчистили! Грабители! Говорю тебе, все они грабители! — Тетушка Марго опустила на пол тяжелую сетку и продолжала жаловаться: — Если бы кто сказал, не поверила бы. Подхожу на рынке к мяснику, прошу взвесить пять хороших отбивных, попостнее. И пока я отсчитывала деньги, это божье проклятье подложил мне здоровенный жирный кусок! Но я швырнула ему этот кусок обратно!
Тетушка Марго сидела на диване напротив Шари, держа полную сетку между расставленными ногами. Шарика очень волновалась. На самом дне сетки, в мешочке, лежало что-то красное и мягкое. Наверное, это мягкое не выдержало тяжести и пустило красный сок. Не очень много, ровно столько, чтобы на мешочке образовалось пятно. Может, ни капли сока и не прольется из мешочка на Перса, но все же Шарика тревожилась. Персидский ковер, Перс, — важная, сановная персона, он чужеземец в Комнатии. Приехал издалека, с Востока, и иногда рассказывает удивительные вещи. В той дальней стране, откуда он прибыл, все Персы. Кто знает, может, это и правда?
Что скажет Перс, если по неосторожности тетушки Марго красный сок прольется на его прекрасный наряд? А вдруг он разгневается и покинет Комнатию?
Проследив за взглядом Шарики, тетушка Марго заметила промокший мешочек на дне сетки.
— Черешня помялась, — расстроенно покачала она головой. — А ведь я брала ягодки одна к одной. Эти грабители только и знают деньги вымогать, а товар гнилой подсовывают.
Тетушка Марго подняла сетку, встала и грузной утиной походкой вышла из комнаты.
Шарика долго и пытливо изучала пурпурно-синее одеяние Перса; все в порядке, его красивый наряд в синих разводах нисколько не пострадал. Ох эта тетушка Марго! Вечно из-за нее жителям Комнатии угрожает какая-либо опасность. Куда уж этим рыночным грабителям справиться с ней!
