Во внутренней комнате нет ничего интересного, но мы счастливы просто побыть немного в этом святилище взрослых. Там темно и стоит какой-то особенный запах — пахнет рабочим потом.
Теперь настает моя очередь делиться своим обедом.
Но я не желаю питаться по способу, рекомендованному мамой Тиной: развести муку водой, добавить масла, размешать и так далее.
Я не люблю муку с водой. При маме Тине я стараюсь побороть свое отвращение, вот и все. Маниоковая мука хороша как сладкое. Можно развести ее сладким сиропом или просто перемешать с сахарным песком и сыпать в рот из бумажного фунтика. Мама Тина прекрасно знает мой вкус.
Сегодня я вдруг разошелся и предложил ребятам попробовать муку с сахаром.
Сахар находится в железной банке, но разыскать эту банку — нелегкая задача! Мама Тина умудряется запрятывать ее в такие места, что в жизни не догадаешься.
Правда, и я не промах, но мне редко удается ее перехитрить. Дело в том, что она каждый раз прячет сахар в другое место.
Например, еще вчера коробочка была на этой полке. Стоило только подставить стул, взобраться на стол, протянуть руку…
А сегодня ее уже там нет.
И вот надо соображать, прикидывать, мучиться, стоя на столе.
А снизу товарищи разочарованно глядят на меня.
— У моей мамы нет банки с сахаром, — говорит Жеснер. — Только по воскресеньям она покупает на два су сахара к кофе. Но если бы у нее была коробочка, она бы запрятала ее как можно дальше.
Он активно включается в поиски и кричит мне:
— Посмотри под балками: мамы очень любят прятать вещи под балками! Они воображают, что нам их оттуда не достать.
Но, ничего не обнаружив под балками, я, огорченный, слезаю со стола.
Немедленно все с энтузиазмом принимаются за поиски. Они шарят по углам, переворачивают все вверх дном во внутренней комнате. Грохот кастрюлек и сковородок приводит меня в содрогание, но я не в силах укротить энергию моих товарищей.
«Перестаньте! Уходите!» — хочется мне крикнуть.
Но я стесняюсь.
Господи! Этого я и боялся: раздается звон разбитой посуды.
Синяя с желтым миска!
Миска, из которой ест мама Тина!
— Это ты толкнул меня под руку!
— Это из-за тебя. Ты пихалась.
Романа обвиняет Поля, Поль — Жеснера.
Остальные онемели от неожиданности.
Я разражаюсь рыданиями.
— Твоя бабушка выпорет тебя? — спрашивает Романа.
— Я скажу, что вы пришли воровать! — со злостью отвечаю я.
— Не надо, — говорит Тортилла, — скажи, что это курица, обалделая курица, которая пробралась в комнату, взлетела на стол и разбила чашку, прежде чем ты успел ее выгнать.
Все соглашаются, что это самое лучшее объяснение. Но я все равно безутешен.
Мне хочется броситься на них с кулаками, выгнать их из дома мамы Тины, в котором они вели себя так непочтительно.
Однако я ничего не делаю. Постепенно я успокаиваюсь.
— Друзья, — говорю я, — я думаю, что мама Тина унесла банку с собой: она вчера грозилась сделать это.
— Тогда съедим муку с рыбой! — восклицает Тортилла.
В этот день после обеда мы не уходим с Негритянской улицы. Мы знаем, что, когда родители работают на ближнем участке, они могут вернуться раньше времени.
Мы предаемся невинным забавам — например, ловим стрекоз, которых к вечеру появляется великое множество, всех цветов и размеров. Они садятся на сухие кустики, на высохшие стебли хлопчатника, на бамбуковые палочки, служащие в огородах подпорками для иньяма и бобов.
Мне знакомы все стрекозы, порхающие вокруг: большие, красные, как смородина, или светло-коричневые с длинными прозрачными крыльями, которые удобно зажимать двумя пальцами, маленькие с короткими желтоватыми крыльями с черной полоской — очень пугливые! И, наконец, самые редкие — «иголки» — такие тоненькие и легкие, что с трудом различишь в воздухе их золотистое тельце и голубоватые трепещущие крылышки. Больших легко поймать, нужно только дождаться, пока они сядут и расправят крылья. Правда, это мне легко, потому что я умею подкрадываться к ним на цыпочках, бесшумно, не шурша сухими листьями. Я умею безошибочно определять, на каком расстоянии от них надо остановиться, протянуть руку, изогнувшись всем телом, и ухватиться двумя пальцами за крылышки отдыхающего насекомого. Я так наловчился, что умудряюсь поймать одновременно по стрекозе в каждую руку.
Как бы то ни было, новички начинают с больших. Нужна большая ловкость рук и опыт, чтобы ловить стрекоз с короткими крылышками, подвижных, чутких, готовых вспорхнуть при малейшем шуме. И все-таки это иногда удается.
Но никто — ни Жеснер, ни Романа, ни я сам — ни разу не поймал «иголку»!
Поэтому мы называем ее недотрогой. Так вот, днем мы забавляемся тем, что ловим стрекоз, носим их, зажав между пальцами, отпускаем, когда они уже не в силах летать, снова ловим, а потом отдаем изуродованные тельца на съедение муравьям.
Наконец наступает момент, когда, прискучив всем, мы не решаемся начать новую игру. Как будто удлинившиеся тени, легшие на землю, заронили грусть в наши сердца.
Тортилла покидает нас, чтобы пойти вымыть «канарейку», из которой мы вместе с ней ели рис, а Романа, разорвавшая свои лохмотья, старается связать их узелком, чтобы они с нее не свалились.
Только тогда я отдаю себе отчет, в каком беспорядке находится хижина мамы Тины.
На столе я оставил осколки разбитой миски. Я даже не успел ничего поставить на место.
На полу маниоковая мука смешалась с пылью, и, сколько я ни подметаю, не могу выковырять ее из трещин земляного пола.
У меня, конечно, не хватит смелости сказать, что курица разбила миску. Мама Тина мне не поверит. Я сам
