прическу отрастим.
Сашка чувствовал себя здоровым и все же робел: «Вдруг забракуют? А еще моряком хочу быть! Тут эти врачишки назло какие-нибудь болячки раскопают. Они все могут».
— Качанов! — выкрикнула, приоткрывая дверь, молоденькая девушка с листком бумаги в руке.
Сашка нерешительно вошел в комнату. За столом сидели врачи в белых халатах.
— Подойди-ка сюда, орел, — ласково позвал его пузатый дядька в поварском чепчике на бритой глянцевой голове. Сашка всерьез перетрусил.
— Жалуешься на что-нибудь?
— Не-е, — замотал он головой.
Толстый дядька приложил к Сашкиной груди черную кругляшку.
— Дыши!
По телу пробежала дрожь. Кожа собралась мелкими пупырышками.
— Сразу видно, что воспитывался на свежем воздухе, — усмехнулся толстяк. — Легкие, как у бычка. А ну, дуй в трубку, посмотрим, какая емкость.
Глубоко вздохнув, Сашка засунул конец трубки поглубже в рот. Тут же закашлялся. Потом отдышался, перехватил трубку поудобнее и начал добросовестно выдыхать воздух. Цилиндр в ведре стал медленно подниматься. Эта процедура понравилась Сашке больше всего. Хотел попросить еще разок подуть, но постеснялся.
В темном кабинете тоже было интересно. На экране смутно вырисовывались какие-то полоски.
— Ха, неужто это ребра живьем? — удивился Цоба.
— А дэ ж серце? — допытывался Потапенко.
Маленькая докторша, лица которой ребята не рассмотрели в полутьме кабинета, терпеливо объясняла, где легкие, где сердце.
— О цэ кумедия, мельтешит, як собачий хвист, — удивлялся Мишка.
Докторша поймала холодными резиновыми перчатками Борькину руку и поставила его куда-то между перегородками.
Там было темно. Цоба стоял, боясь пошелохнуться. Казалось, его сейчас обязательно ударит током.
— Дыши глубже, руки на пояс, — услышал он властный голос за перегородкой.
Борька боязливо поежился. Он решил, что этот аппарат расскажет докторше о его курении. Ведь в легких, говорят, табачный дым прямо кусками собирается. А поступить Борьке в училище все же хотелось.
Наконец-то щелкнул выключатель.
— Выходи — здоров.
Цоба, удивленный и радостный, вылез из страшного аппарата.
* * *
Через несколько дней начались приемные испытания. Успешно сдав все экзамены, Сашка бегал по двору и разыскивал Цобу. Наконец нашел.
— Ура! Друг. Столкнул проценты! А ты как?
— Да-а… — Цоба нарочито лихо тряхнул стриженой головой. — У меня не прорезало. Понял? Какие-то междуимения спрашивать вздумали. Да пропади все эти между…
— Местоимения?
— Вроде этого. А я знаю, чи их едят, чи на них глядят?! Погорел, словом, — ухарски сплюнул он.
— Подожди ты, не кисни. Может, еще…
— А че мне киснуть? Сегодня же на поезд — и куда-нибудь в Среднюю Азию.
— Дудки! — запротестовал Сашка. — Айда к директору, упросим.
— Сам не маленький, управлюсь. А нет так нет.
Цоба ушел злой, а Сашка прошел в садик, устроился на лавочке так, чтобы через открытое окно коридора видеть директорскую дверь.
На противоположном конце скамейки сидел тот самый белобрысый гвардеец с медалью. На руке у него блестели часы. Настоящие, с секундной стрелкой, они заманчиво сверкали, а солнечный зайчик от них метался по лицу гвардейца, по гимнастерке защитного цвета, попадал на медаль, и тогда она вспыхивала желтоватым блеском. Эх, да все на нем блестело: и хромовые сапоги, начищенные до глянца, и пряжка со звездой.
Сашка искоса поглядывал на мальчишку: не посмотрит ли. Но тот был занят своим делом и не замечал Сашку. А Качанову так хотелось заговорить… Благо Бориса нет поблизости. Цоба не одобрил бы это Сашкино желание.
Наконец, для чего-то энергично вздохнув, Сашка спросил:
— Сколько времени? Настоящие?
Гвардеец улыбнулся Сашкиной наивности, бегло взглянул на циферблат:
— Тридцать семь минут второго. — И замолчал.
«О чем же еще спросить?»
— Собственные, твои?
— Часы?
— Ага.
— Мои. Подарок командира полка.
— Дай посмотреть. Я осторожно.
— Гляди, не жалко.
Сашка бережно взял часы и с интересом стал разглядывать причудливо разрисованный циферблат. Ему удалось прочесть несколько мелких букв. Остальные были нерусские.
— Анкер. Швейцарские. На шестнадцати рубинах, — будто между прочим объяснил гвардеец, окончательно доказав Сашкину ничтожность в этом вопросе.
— Да, здорово! — так же осторожно возвращая часы, проговорил Сашка. — А ты из настоящей винтовки стрелял? — поспешил перевести он разговор на другую тему.
— Стрелял. Но больше из автомата и пистолета.
— А тебе кто — командир полка давал стрелять?
— Личное было. Видел ты солдата без оружия?
— Не-е, — промычал Сашка и робко спросил: — Тебя как зовут?
— Игорь Брятов, — ответил гвардеец.
— А к чему ты в Румию пошел?
— А куда же еще? — удивился Брятов.
— Неужто напильником охота скрипеть? Мог бы и в Суворовское.
— Зачем в Суворовское? Там на станках не работают. А я к станку хочу. И отец мой токарь был. Здесь, на механическом. Я приходил к нему. Интересно. Станок большой у него. Гудит, и весь цех гудит, точно пчелы в улье. Каждый на своем месте что надо делает. Кто винтик, кто втулку, кто валик. А потом все собрали и — гоп! — машина готова. Жаль, у нас нет станков. Я знаю суппорт, фрикцион. Или вот еще…
Но Сашка уже соскочил со скамьи. Он увидел Борьку. Тот вышел из директорского кабинета и, пренебрегая дверью, сиганул в окно прямо на клумбу с полузасохшими цветами. Встал, огляделся, увидел Сашку и, подлетев к нему, начал тузить под бока, приговаривая:
— Поря-дочек! Порядок! Уломал!
— Да подожди ты! — взмолился Сашка, еле увертываясь от дружеских тумаков. — Толком расскажи.
В ответ Цоба сладко зажмурился:
— Примут, понял? Не так страшен черт, как его малюют! — и потащил Сашку за рукав. — Пойдем поглазеем, как пацаны по русскому дрова ломают.
У приоткрытой двери класса толпились ожидающие экзамена. Дынеобразная голова Спирочкина то исчезала в приоткрытой двери, то снова появлялась. Он постоянно о чем-то докладывал ребятам.
Цоба расчистил дорогу к двери себе и Сашке, и они стали смотреть, как «ломают дрова».
В классе у доски, насупившись, стоял молдаванин из Ташлыка Прокофий Сырбу. Какой вопрос задала ему учительница, Сашка не слышал, но, видно, что-то непосильное для парня. Почесывая большущей ладонью стриженую, иссиня-черную голову, Прокофий молчал. Весь какой-то нескладный, он будто врос в пол: ступни в стороны, колени вместе.
— В ошень болшом… — подыскивал он нужные слова.
— Ну, сейчас отколет, — хихикнул Спирочкин.
Сырбу услышал, покраснел и еще тише продолжал:
— В ошень громадном домишке…
Спирочкин прыснул и, прикрывая рот ладонью, зашептал:
— Ему пример с уменьшительным суффиксом велели придумать.
Прокофий опять потер голову ладонью и, чтобы не молчать, прилепил к начатой фразе неожиданный конец:
— …жил-был храбрый царь Додон.
За дверью класса его встретили дружным хохотом.
— А ну, а ну, — приставал Спирочкин к Прокофию. — В ошень громадном домишке жил Додон? Ой, не могу. Уморил совсем! Вот уж Додон так Додон!
