– Ай-ай, хвастунишка какая! – прервал дед. – Сама целое лето с этими зверьками в одном саду прожила, ни разу их не видела. Слушай, что было дальше, может, узнаешь их?
Этот зверёк ловко побежал вниз головой по стволу дуба, пробежал по траве до ближней яблони, так же ловко взобрался на неё, цепляясь за кору острыми коготками… Конечно, знай он, что на соседнем дереве сидит в засаде ястреб, он не решился бы выскочить из своего убежища и пробежать по земле такое расстояние. Хорошо, что ястреб уже крепко спал, ничего не видел и ничего не слышал.
Он не проснулся даже, когда жёлтенький зверёк уселся на ветке яблони и громко засвистел, запел по-своему. Это была очень приятная на наш человеческий слух, но совершенно непонятная нам песенка. Длинная-длинная прерывчатая песенка всё на одной и той же высокой-высокой ноте: «Си-сии-си-сии-сиии!»
А значило это на зверьковом языке вот что:
«Сижу на суку, сир-сирота. Студёно, голодно – сил моих больше нет! Собирайтесь, сестрицы, сюда все. Посидим, обсудим, яблочек поедим – и спать. Всю зиму спать. Сестрицы, сестрицы, все сюда!»
Помолчал зверёк немножко – и опять засвистел-запел: «Сестрицы, сестрицы!.. Си-сии-си-сии-сиии!»
Тихо в саду. Вдруг засвистели со всех концов тонкие голосишки: «Сиди, сиди! Сию минуту соберёмся все!»
Вот зашуршало, зашебаршило под яблоней, и быстро покарабкались по стволу такие же шустрые жёлтые зверьки, как наш. Много их прибежало. И было у них тут садовое собрание. Обсуждали, не пора ли им спать ложиться и где им устраиваться на зиму.
Конечно, никто из них не знал, что рядом на дубе сидит в засаде ястреб. Правда, была уже тёмная ночь, и он не мог их видеть: ястреб не сова, не охотится в темноте.
Но только они обсудили, решили, что им пора, откуда ни возьмись и сама сова пожаловала! Серая неясыть. Вот страх-то!
Зверюшки – кто где был – так и замерли. Кто на земле – в комочек сжался, кто на ветвях – лапки растопырил, ковриком распластался. И на что уж зорки в ночи глаза у неясыти – ни одного она тут не приметила. Дальше полетела.
Час за часом проходила тёмная октябрьская ночь. Трижды неясыть облетела дозором лес. Но зверьки на ветвях сейчас же притворялись невидимками – и сова снова улетала ни с тем, хотя глаза её так и горели во тьме.
Уж начало светать. Тогда зверьки зашевелились все, начали искать на ветвях забытые людьми яблоки, прятавшихся под листьями жуков, их личинки, а на земле – падалицу. И скоро набили животики.
Тогда наш зверёк показал им своё дупло в дубе. Все решили, что лучшего убежища на зиму им не найти, – и один за другим полезли в его круглую дырку. А наш зверёк – последним.
Вот тут-то и проснулся ястреб.
– Ой, деда! Он схватит жёлтенького?
– Как же не схватит? Он ведь хищник. Ему тоже чем-нибудь кормиться надо.
– Не хочу, деда! Сделай так, чтобы жёлтенький убежал!
– Куда он убежит? Да ты слушай, не перебивай!
Посмотрев в своё окошечко среди листьев, ястреб увидал, как один за другим аппетитные, толстенькие зверьки поднимаются по стволу и исчезают в дупле. Пока он удивлялся, откуда их столько взялось, последний уже приближался к дуплу. Ястреб не стал долго раздумывать и прямо через своё окошко кинулся на него с растопыренными когтищами.
– Ой, деда, не надо! – вскрикнула Майка.
Но зверёк шмыгнул в дупло, и ястреб успел ухватить его только за хвостик. Ухватил, изо всей силы потянул его назад. Зверёк пискнул. Шкурка его хвостика снялась, как одеяльце, и зверёк исчез в дупле. А ястребу пришлось отлететь с одним кусочком шкурки, с хвоста зверька.
– Деда, зверюшке больно же!
– Ну, не больней, чем ящерице было. Помнишь, когда ты схватила её за хвост и он обломился у неё? Самое главное, что ястреб остался с носом, а зверёк спасся, улёгся со всеми своими товарищами и стал отращивать себе новую шкурку на хвостике. В том-то и фокус, что у этих зверьков легко снимается кожа с хвоста, а потом они быстро отращивают новую, как ящерица хвост.
Дупло внутри дуба было большое, просторное. Зверьки укладывались там каждый на бочок, свёртывались колбаской так, что задние их ножки приходились к носу, и накрывались пушистым хвостом, как одеяльцем. Только наш не мог накрыться тёплым хвостиком, потому что пушистая шкурка с него осталась у ястреба. Но ты не думай, что ему будет холодно спать зимой: ведь их там, в дупле, собралось много, больше десятка, они все крепко прижались друг к другу – наш тоже – и грели друг друга своими тельцами.
Вот и вся история про жёлтенького зверька с чёрной повязкой на глазу. А теперь, внученька, спи спокойно.
И дед Иван Гервасьевич опять принялся подтыкать одеяло под Майку, потому что она вертелась и совсем из-под него выбилась.
– А как его зовут? – спросила Майка. – Я их разве не видела?
– Коли видала б, – запомнила. В том-то и фокус, что это зверьки-невидимки. Когда ты по саду бегаешь, они по дуплам спят. А когда они бегают, ты в кроватке спишь. И зиму всю они спят. Так и называются: сони садовые. Вперёд не хвастай, что всех зверей знаешь!
Глава IКак? Вы не помните, как родились на свет? Вот удивительно! Я так отлично помню!
Я открыл глаза и вижу: темно… И чувствую: сыровато.
Хотел вскочить, – не пускает что-то сверху.
«Вот те раз! – думаю. – Стоило родиться в такой крошечный мир, где еле помещаешься, свернувшись калачиком».
Я рассердился и – тюк! – в стенку носом – тюк!
Стенка-то и проломилась. Сразу целый кусок обломился, и в угловатую дыру хлынул свет. Не яркий, не ослепительный – приятный для глаз свет. Я даже пискнул от радости: сам себе рассвет устроил!
Вдруг что-то надвинулось на меня. Я струсил и – нырк! – обратно в свой маленький тесный мирок. Съёжился там, сжался весь, затих – будто меня и нет на свете.
И вдруг ко мне в дыру просунулся нос. Ну просто восхитительный нос: большой, гладкий, с блестящей чёрной нашлёпкой на кончике, вроде ноготка. В общем, такой же, как у меня, только куда больше.
– Мама! – запищал я изо всей силы. Сам не пойму, как это я так сразу узнал её! И так рванулся к ней, что стенки моего хрупкого мирка рухнули, и я поднялся во весь свой рост со скорлупкой на голове, как в шапочке. Родился-то я, оказывается, в яйце. Мама моя, оказалось, утка, а я – утёнок.
– Добро пожаловать! – крякнула мама: голос у неё хриплый. – Ты у меня первенец.
Мир, в котором я теперь очутился, был тоже не очень-то велик и довольно темноват. Он был ограничен круглыми, уходящими вверх стенами, а землёй служила ему мягкая труха и целая куча перьев и пуха, в которой лежали ещё двенадцать точно таких же серо-зелёного цвета яиц, как то, из которого только что вышел я.
Мама принялась переворачивать их носом и приговаривать:
– Вот ещё один… Погоди, погоди, сейчас я помогу тебе! Вот ещё… Здравствуйте!
Не прошло и часу, как выклюнулись на свет все мои братишки и сестрёнки. Когда мы – птенчики – сидим в яйце, у каждого из нас на носу – твёрдый бугорок: лицевой зуб называется. Очень удобно рушить им скорлупку. Но как только мы вышли из яйца, мы его потеряли.
Маленький мир, в котором мы родились, стал теперь тесен для нас. Мы перешли в другой мир – тоже не очень просторный. Это был наш дом, наше гнездо внутри дерева. В нём было темновато, от гнезда вверх уходили круглые стены, как в трубе, и где-то вверху было окошко, через которое лил солнечный свет.
Вдруг через окошко донеслись до нас человеческие голоса.
– Эй, Гриша, гляди-ка – тут в осине дупло!
– Верно, – подтвердил другой голос. – Из пустого дупла либо сыч, либо сова. Жаль – высоко очень: метров двенадцать будет. Завтра прихватим с собой когти – посмотрим, кто там.
Мы, утята, хоть и не знали, что когти – это такие железки, при помощи которых люди влезают на столбы и стволы, – но перетрусили отчаянно. Однако мама нас успокоила:
– Люди сказали «завтра». Полезайте ко мне под крылья, обсыхайте там и смажьте свой пушок жирком. А завтра чуть свет мы с вами переселимся в третий, очень просторный мир, где людям нас не поймать и где мы будем жить на воде.
– А что такое – вода? – спросил я.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – сказала мама-утка. – Тебе сейчас расти скорей надо, развиваться, а не стариться.
Я удивился:
– А как же я стану развиваться, если не буду узнавать, ума набираться?
На это мама ничего мне не ответила.
Мы все залезли маме под крылышки – и как только она сумела всех нас сразу обнять! – и принялись старательно обсыхать и смазывать пушок жиркам. Удивительно, как у нас всё ловко устроено! На спине, над хвостиком, у нас, оказывается, такой мягкий бугорок: нажмёшь на него носом – выступит капелька жира для смазки перьев. Мама сказала, что перья смазывать жиром уткам необходимо, чтобы не намокать в этой таинственной воде, которую мы завтра увидим.
Переночевали мы у мамы под крылышками, а чуть свет – проснулись. Мама забралась вверх по дуплу. На миг в нашем мире стало темно-темно. И вдруг в окошко опять хлынул свет. Но мамы уже не было с нами.
