В начале марта Джильберт заболел гриппом, который чуть не перешел в воспаление легких. Несколько дней все в Инглсайде жили в большом страхе.
Энн, как всегда, решала споры, утешала обиженных, наклонялась над залитыми лунным светом кроватками, чтобы поправить одеяла, но она совсем перестала смеяться, и дети это остро переживали.
— А что, если папа умрет? — спросил Уолтер белыми от страха губами.
— Нет, милый, не умрет. Он уже вне опасности.
Энн и сама не раз задумывалась, что станется с маленьким мирком бухты Четырех Ветров, если… если что-нибудь случится с Джильбертом. Все так привыкли полагаться на него. Многие верили, что он чуть ли не мертвых может воскрешать и не делает этого лишь потому, что не хочет препятствовать Божьей воле. А однажды он это все-таки сделал… Дядя Арчибальд Макгрегор со всей серьезностью заверил Сьюзен, что Сэмюэль Хьюлетт был мертвехонек, когда явился доктор Блайт и оживил его. Как бы ни обстояло дело с мертвыми, живые очень обрадовались, увидев похудевшее лицо Джильберта, который опять смотрел на них дружелюбным взглядом и весело говорил: «Да ничего у вас не болит!» И они верили его словам — и у них и в самом деле не переставало болеть. И скольких же мальчиков в ту зиму окрестили Джильбертом — бухта Четырех Ветров буквально кишела юными Джильбертами. Была даже одна крошечная Джильбертина.
Ну вот, папа выздоровел, мама опять смеется и… и наступила ночь перед днем ее рождения.
— Если пораньше ляжешь, Джим, то завтра наступит скорее, — посоветовала Джиму Сьюзен.
Джим попробовал последовать ее совету, но ничего не получилось. Уолтер быстро заснул, а Джим все ворочался в постели. Он боялся проспать: а вдруг все отдадут маме свои подарки раньше него? А он хотел быть первым. Надо было попросить Сьюзен разбудить его пораньше. А теперь она куда-то ушла. Ладно, решил Джим, попрошу, когда вернется. А услышу я, когда она придет? Нет, надо пойти в гостиную и там лечь на диван — тогда я ее не пропущу.
Джим прокрался вниз и улегся на диван. Он слышал ночные звуки дома: вот скрипнула половица… кто-то повернулся в кровати… угли с шумом осыпались в камине… мышь пробежала в шкафу. А это что? Лавина? А, это снег соскользнул с крыши. Что ж это Сьюзен не идет? Если бы рядом был Джип… милый Джиппи. Уж не забыл ли я Джипа? Нет, не забыл. Но уже так не щемит на сердце, когда думаешь о нем. Теперь уже часто думаешь и о других вещах. Спи спокойно, моя дорогая собачка. Может быть, когда-нибудь я все-таки заведу новую собаку. Хорошо бы, если бы она была уже сейчас… или хотя бы Шримп пришел. Но Шримп где-то шляется. Вот эгоист! Только и думает что о своих кошачьих делах!
А Сьюзен все нет. Придется о чем-нибудь помечтать, чтобы время шло быстрее. Когда-нибудь поеду на Баффинову землю и буду там жить с эскимосами. Или уйду в плаванье и на Рождество буду жарить акулье мясо, как капитан Джим. Или поеду с экспедицией в Конго изучать горилл. Или буду нырять на дно моря и гулять там по коралловым замкам. А когда мы в следующий раз поедем в Эвонли, попрошу дядю Дэви научить меня доить корову прямо в рот коту. У него это так здорово получается! А может, стану пиратом. Сьюзен хочет, чтобы я стал пастором. Пастор, конечно, делает много добра людям, но пиратом быть интереснее. А что, если этот деревянный солдатик спрыгнет с полки и его ружье выстрелит? А что, если стулья начнут разгуливать по комнате? А что, если тигровая шкура на полу оживет? Джиму вдруг стало страшно. При свете дня он легко отличал выдумку от действительности, но ночью все кажется иным.
А что, если Бог забудет приказать солнцу встать утром? Эта мысль так напугала Джима, что он натянул плед на голову. Вернувшись домой на заре, Сьюзен нашла Джима спящим под пледом.
— Джим!
Джим потянулся и сел на диване, зевая. Ура, наступил мамин день рождения!
— Я тебя ждал-ждал, Сьюзен, сказать, чтоб ты меня разбудила… а ты все не шла.
— Я ходила к Уорренам. У них умерла тетя, и они попросили меня остаться на ночь и посидеть с покойной, — спокойно объяснила Сьюзен. — Стоит мне отвернуться, и ты выкидываешь Бог знает что. Ну-ка беги в постель! Я позову тебя, когда мама встанет.
— Сьюзен, а как убивают ножом акул?
— Откуда мне знать? Я сроду не убивала акул.
Когда Джим вошел в комнату Энн, мама расчесывала перед зеркалом свои длинные блестящие волосы. Какие у нее сделались глаза, когда она увидела ожерелье!
— Джим, это мне? Миленький мой!
— Теперь тебе не нужно будет ждать, пока в порт придет папин корабль с сокровищами, — с нарочитой небрежностью сказал Джим. А что это зеленое сверкает на столике? Кольцо… Папин подарок. Ну, что ж, но кольца есть у всех, даже у Сисси Флэгг, а вот жемчужное ожерелье…
— Какой замечательный деньрожденьский подарок! — воскликнула мама.
Когда через несколько дней Джильберт и Энн собрались в гости в Шарлоттаун, Энн надела новое платье, отделанное серебряным шитьем, кольцо с изумрудом, подаренное Джильбертом, и ожерелье, которое подарил Джим.
— Ну, не красавица ли у меня жена? — с гордостью спросил папа. Джим думал про себя, что мама очень красивая, что ей идет это платье и что жемчуг просто замечательно смотрится на ее белой шее. Ему всегда нравилось, когда мама нарядно одевалась, но ему еще больше нравилось, когда она переодевалась в повседневную одежду. Все-таки в нарядном платье мама становилась немножко чужой…
После ужина Джим по поручению Сьюзен пошел в магазин, и там-то, пока он ждал своей очереди, опасаясь, что вдруг выйдет Сисси и начнет к нему приставать, его и постигло страшное разочарование.
Две девочки стояли перед застекленной витриной, где лежали ожерелья, браслеты и заколки.
— Какие хорошенькие эти жемчужные бусы, — сказала Эбби Рассел.
— Почти как настоящие, — кивнула Леона Риз.
И они ушли, не заметив, в какое смятение их слова повергли мальчика, сидевшего на бочонке с гвоздями. Джим долго не мог встать — у него словно отнялись ноги.
— Что с тобой, сынок? — спросил его Картер Флэгг. — Ты как в воду опущенный.
Джим посмотрел на хозяина магазина трагическими глазами. У него пересохло во рту.
— Скажите, мистер Флэгг… разве эти… эти ожерелья… не настоящие?
Мистер Флэгг засмеялся.
— Нет, Джим, боюсь, что за пятьдесят центов ты настоящий жемчуг не купишь. Нитка настоящего жемчуга стоит несколько сотен долларов. А эти я купил на распродаже — потому и продаю их так дешево. Обычно такие бусы стоят доллар. Осталась всего одна нитка — раскупили, как горячие пирожки.
Джим сполз с бочонка и вышел из магазина, совершенно забыв, за чем его посылала Сьюзен. Он шел домой, не разбирая дороги. Небо было темное, и чувствовалось, что того и гляди пойдет снег. Джиму очень хотелось, чтобы повалил снег и засыпал его с головой — и весь Глен тоже. На свете нет справедливости, вот и все.
Джим был убит. И не надо смеяться над его разочарованием. Джим был бесконечно унижен. Он подарил маме жемчужное ожерелье — то есть, он думал, что оно жемчужное — а оно оказалось фальшивым. Что она скажет, что почувствует, когда узнает правду? Джиму ни на минуту не пришло в голову утаить от Энн правду. Нельзя больше «обманывать» маму. Она должна узнать, что это фальшивый жемчуг. Бедная мамочка! Она так им гордилась… он же видел гордость в ее глазах, когда она его поцеловала и поблагодарила за подарок.
Джим незаметно проскользнул в дом сквозь боковую дверь и сразу пошел к себе в комнату, где Уолтер уже сладко спал. Но Джим не мог заснуть. Он все еще не спал, когда Энн пришла к ним в комнату посмотреть, не сбросили ли дети одеяла.
— Джим, милый, что ж это ты до сих пор не спишь? Ты не заболел?
— Нет, мамочка, но у меня очень болит здесь, — сказал Джим, положив руку на живот — в уверенности, что здесь у него находится сердце.
— Что случилось, малыш?
— Я… я… мамочка, мне надо тебе сказать… ты очень расстроишься, но я вовсе не хотел тебя обмануть… честное слово, не хотел.
— Ну, конечно, милый. Так в чем же дело? Говори, не бойся.
— Мамочка, этот жемчуг не настоящий… а я думал, что настоящий… честное слово, я думал, что настоящий.
Из глаз Джима потекли слезы. Он не мог говорить.
Может быть, Энн и хотелось улыбнуться, но она этого не сделала. В тот день Джефри набил на лбу шишку, Нэнни подвернула ногу, Ди простудилась и потеряла голос. Весь день Энн только и делала, что бинтовала, целовала и утешала. Но это было совсем другое дело. Здесь нужна была материнская мудрость.
— Джим, я и не знала, что ты думаешь, будто это настоящий жемчуг. Конечно, он не настоящий. То есть в одном смысле он не настоящий, а в другом настоящей не бывает. Для меня очень дорог этот подарок, потому что в нем была и любовь, и труд, и самопожертвование. Поэтому эта нитка мне дороже самых драгоценных жемчужин, добытых со дна моря, из которых делаются украшения для королев. Мой милый мальчик, я не променяю твое ожерелье на то, которое, как писали в газетах, один миллионер подарил своей невесте и которое стоило полмиллиона долларов. Вот что значит для меня твой подарок, мой родной. Ну, как, у тебя стало легче на душе?
