Слушая новости, Неверов приговаривал: «Так-так… хорошо…»
И впрямь на руднике все шло по-задуманному. За два дня до праздника кончилась проходка траншеи через Крутой холм, и к этому же времени подошла к Крутому холму железнодорожная насыпь. Теперь грузы текут через рудник в одном направлении. Груженым и порожним составам не приходится терять время, пережидая друг друга; с порожняком сразу стало легче, и выдача руды сильно поднялась. Все домны Железногорска, в том числе и домна Мирная, получают руды сколько им требуется, сколько они могут проплавить. Вчера домну Мирную задули, а сегодня она даст первый чугун в честь тридцать третьей годовщины Октября.
— Видел, видел я дымок над домной, — кивал головой Неверов. — В газете читал, и по радио каждый час передают… Хорошо народ справился, праздника не испортил.
Отложив колодочку, он вынул из ящика стала слитно вырезанные из стали и позолоченные фамилии людей, удостоившихся занесения на доску почета.
— Можно фамилии на место ставить, — сказал Паня, разыскивая взглядом фамилию Пестова.
— А порядок? — спросил Неверов. — В каком порядке их ставить-то? Кого впереди, кого в середину, кого сзади? Неизвестно это еще… По моему глупому разумению, хоть всех на первое место ставь, а первых мест одно, и не больше… — Полируя замшей золотые буквы, он стал пояснять: — «Е. С. Куракин», токарь из ремонтно-механической мастерской. Пятилетку за полтора года выполнил, скоростным методом сталь режет, а возраст его двадцать два года, на рудник из ремесленного училища пришел. Чем плох сокол ясный?.. А вот «Г. Н. Чусовитин». Этот старый, седой. Видел я, как он голубей над своим домом гонял. Смех и грех! Забрался на крышу, штаны до колен подвернуты, голова не покрыта, волосы треплются, шестом машет, свистит, как мальчишка. Голубятник, значит, но тоже подходящий человек, самые длинные составы по руднику возит, газеты его новатором называют… «Н. З. Каретникова», отпальщица. Многие тысячи взрывов провела без ошибки. У женщины полно лукошко ребят, муж передовик, весьма хорошо зарабатывает, а она от своего дела уходить не хочет и в горсовет депутаткой выбрана… «С. Я. Полукрюков». Из героев герой! Недаром о нем и газеты пишут и радио каждый день шумит. На предоктябрьской вахте отличился лучше всех. Кажись, ему и первое место на доске почета полагается. Как по-твоему, заслужил он?
Спросив это, Неверов взглянул на Паню.
— По-богатырски сработал, — признал Паня и, выговорив эти трудные слова, добавил уже легче: — У него теперь такие рекорды… Ни у кого таких не было!
— Та-ак… — Неверов назвал еще несколько фамилий, в самом конце дошел до «Г. В. Пестова» и сказал: — Фамилия коротенькая, а человек большой. Читал я в газете статью: «Готовить кадры по-пестовски!» Видишь, что человек сделал: не побоялся среднего работника в ученики взять, научил его, стахановское шефство провел… Хорошо теперь во втором карьере работают?
— Первому карьеру не уступают, — ответил Паня и простился с Анисимом Петровичем: — Я пойду, домой нужно.
— Будешь сегодня во Дворце культуры? Ты меня там найди да покажи вашу коллекцию. Чудеса о ней рассказывают… Отцу кланяйся! — И камнерез снова склонился к волнам зеленого моря.
Медленно закрыл за собой дверь Паня, неохотно расставшись с надеждой узнать пораньше то, что его так занимало. Без всякого увлечения он провел короткую бомбардировку камешками первого тонкого ледка, окаймившего берег заводского пруда, и, удлинив свой маршрут, отправился домой через Центральную площадь. Он застал ее в разгар подготовки к празднику. Тут и там хлопотали оформители: поднимали на здание универмага портреты, развешивали красные флаги и зеленые гирлянды. По пути следования завтрашней демонстрации оформители уже расставили портреты знатных металлургов, строителей, железнодорожников и вбивали стойки рам в землю.
«Горняки, наверно, возле самой трибуны, потому что Гора Железная пойдет первой в демонстрации», — подумал Паня.
Он пошел вдоль гранитной трибуны, к которой были прислонены портреты, ждавшие установки; он даже кончик языка прикусил, приближаясь к тому месту, где в прошлом году стоял первым портрет его батьки, и… увидел портрет Степана Полукрюкова. Великан улыбался с полотна своей обычной добродушной и немного застенчивой улыбкой, которая как-то не вязалась с его орденами и медалями.
«На первом месте! — неприятно отдалось в сердце Пани. — А где же батя?»
Он повернул назад и увидел сначала портрет отпальщицы Каретниковой, затем кузнеца Миляева и лишь потом стоящие рядом портреты Пестова и Чусовитина.
«На четвертом месте! — подумал Паня. — Да нет, портреты еще не установлены. Должно быть, тут порядок тоже неизвестен».
Он пошел домой, стараясь не думать об этом, и все же думал, думал… Припомнились слова, сказанные Борисовым: «Мало ли что может произойти на руднике до праздника!» А произошло вот что. Как-то неожиданно и удивительно, за несколько недель, поднялся, встал над Крутым холмом во весь свой рост новый замечательный работник. Радио и газеты подхватили имя ученика Пестова, победившего своего наставника в соревновании, на весь Урал загремела слава Степана Полукрюкова, всем полюбился новый богатырь Горы Железной. Правда, не забывала молва и привычного, уважаемого имени Григория Пестова. Газеты часто писали о его высоких показателях, о его почине в шефской работе на руднике и во всем Железногорске, но… Все же кто-то поставил портрет Степана первым, а портрет батьки четвертым в праздничной галерее лучших людей горного гнезда.
Может быть, это случайность? Может быть, это ошибка, которую исправят?
Какая неверная, слабенькая надежда…
И Паня идет медленно-медленно, хотя надо было бы поспешить.
Все же домой он пришел во-время.
— Дышит домна Мирная, дышит! — сказал Григорий Васильевич, одеваясь и поглядывая в окно. — Первый газ приходится без пользы под небо выпускать. Сыроват он еще…
Мать тоже посмотрела в окно и похвалила новую домну:
— Красавица, голубушка! Сдается, Гриша, будто она даже больше других.
— Нет, кубатура такая же, — показал свою осведомленность Паня. — Обыкновенная домна-гигант.
— Тоже скажешь — обыкновенная! — поправил его отец. — В мирное время она заложена да построена, характер у нее совсем мирный. Значит, особая домна… Однако, если что случится, так домна Мирная рассердится, характер переменит, никому не спустит. Все же надеюсь, что мир отстоим!.. Ну, кажись, нас к первому чугуну зовут.
В дом проник голосистый гудок Ново-Железногорского завода.
При других обстоятельствах Паня извел бы отца: «Батя, скорее! Батя, опоздаем!», а теперь он ждал отца молча и равнодушно, хотя Григорий Васильевич будто нарочно медлил: то поправит перед зеркалом галстук и цокнет языком, хотя узел получился как вылитый, то проверит по карманам, не забыл ли он папиросы, спички, носовой платок. Наконец, поморщившись, он принял из рук матери нелюбимую зеленую шляпу и надел ее, пробормотав что-то нелестное по поводу этого головного убора.
— Что это ты скучный? — вдруг спросила мать у Пани. — Надутый да важный… смотри, молоко в доме скиснет, сам пить будешь!
— Я ничего, мам…
— Ничего? — переспросил отец. — Если ничего, так дверь шире открывай, праздник впускай!
Паня открыл перед отцом дверь, впустил в дом праздник, но веселее не стал.
У глубокой выемки — входных ворот рудника — на запасном пути стояли два длинных пассажирских вагона и дымил паровоз. Едва лишь Григорий Васильевич появился в вагоне, как раздались аплодисменты. Аплодировали инженеры рудоуправления и сам генерал-директор Новинов. Григорий Васильевич снял шляпу, поклонился, сел и усадил Паню рядом с собой. Такая же почетная встреча ждала и других передовиков досрочно законченного строительства.
Паровоз загудел, и поезд покатил через рудник по руслу неиссякаемого железного потока, в котором черпал жизнь и силу Железногорск. На минуту в вагоне стемнело — это была выемка, соединявшая первый и второй карьеры. Миновав ее, поезд остановился, и в вагон, нагнувшись, чтобы не задеть головой притолоку, вошел главный инженер Колмогоров, за ним Степан Полукрюков и еще несколько молодых машинистов-экскаваторщиков. Их смутили аплодисменты, и Степан поспешил сесть рядом с Григорием Васильевичем, чтобы не бросаться всем в глаза, но горняки успели заметить, что Степан сменил военную форму на демисезонное пальто и фетровую шляпу. Федя и Вадик пробрались в вагон последними и устроились рядом с Паней, возле окна.
Поезд медленно покатил дальше, и горняки имели возможность всё посмотреть. Когда в окна глянули известковые стены траншеи, лица стали торжественными.
— Справились, Степа, справились ведь! — сказал Григорий Василевич. — Разрубили холм, из одного два сделали. Пусть спасибо скажет, что совсем его не срыли.
