Мартьянов смотрел, как и все, на щит, сравнивая оба листа. И, как и все, молчал. Но другие молчали, ожидая, что же он на это скажет. А он молчал.
«Эх, Вадим, Вадим!..»
— Я привожу только объективные данные! — ударял голос Копылова в тишине.
«Вот ты все искал противника. Вызывал на открытый бой. А теперь что же?»
Мартьянов отвел глаза от щита и уставился в полированную гладь стола заседаний. И продолжал молчать. Это он-то, Мартьянов, который сразу всегда кидается в любую дискуссию и всегда находит, что ответить! Не узнать Мартьянова. «Эх, Вадим, Вадим!..»
— Теория не может быть неверна, — произнес он наконец, не поднимая головы. — Я убежден, что неверна ваша схема. Но с ходу этого не покажешь. Нужно провести анализ. Я дам ответ, но не сейчас.
Признаться, прозвучало это не очень убедительно. Выступление Копылова произвело свой эффект. Ученый совет отложил записку Мартьянова и перешел к другим вопросам.
Зуев сдал экзамены и защитил выпускную работу.
Он проявил достаточно знаний из той суммы премудростей, которые приходили ему в эти годы по почте. И даже сверх того. Мартьянов поймал себя, что ожидает по-особому, как ответит этот Зуев, — не так, как ждал от других, сдающих экзамен. Это был его выпускник, по его теме.
Зуев уверенно продемонстрировал перед экзаменационной комиссией действие своего «аналитического ящика». Вероятно, далеко не все из членов комиссии могли предугадать истинный смысл того, что кроется за этим самодельным устройством. Но ловкость, с которой Зуев все проделывал, набирая штепселями схему и играя сбоку движками, ясно говорила, как близко он знаком с техникой реле. И все были, конечно, немножко рады этому маленькому развлечению, когда на передней стенке ящика загорались сигнальные лампочки.
Мартьянов заметил: если ящик на чем-нибудь спотыкался, Зуев, не теряя улыбки, быстро залезал туда пальцем или отверткой, ковырнет, пощелкает и продолжает дальше. Эту манеру обходиться с капризами техники Мартьянов оценил, пожалуй, даже больше, чем все остальное.
Когда же Мартьянову предоставили слово для заключения, он говорил столько, с такой настойчивостью и с такими подробностями, развивая еще от себя тему анализа схем, что можно было и ошибиться: кто же сегодня сдает?
Ну, как не поставить после всего этого «отлично».
После экзамена Мартьянов отвел Зуева в сторонку:
— Что же вы теперь думаете делать, Алексей Алексеевич?
— Посылать жене телеграмму. Еду. Готовь пироги.
— А вы не хотели бы сами кое-что приготовить? Краткий реферат своей работы?
— Для чего же, профессор?
— Для подачи в аспирантуру.
— Куда? К вам?
— Да, ко мне в лабораторию.
Первый раз увидел Мартьянов, что Зуев не находит слов.
А через три месяца аспирант Алексей Алексеевич Зуев, сотрудник лаборатории номер семь академического института, постучался в кабинет Мартьянова и вошел со спокойной улыбкой, как человек уже вполне свой. Аспирант, что занимается в комнате лаборатории рядом за стенкой.
— Есть предложение, Григорий Иванович.
— Ну, — поощрительно кивнул Мартьянов.
— Все говорят, что у меня была удачная выпускная работа.
— Кто ж это «все»?
— Ну, наши там… — Зуев махнул рукой на стенку.
За стенкой сидели аспиранты, молодежь, и с ними почему-то еще Володя-теоретик, который уже давно был не «молодежь», но все-таки неизбежно к ней причислялся. Как здешний старожил, Володя-теоретик вознамерился было взять покровительственный тон в отношении к этому новенькому, посвящая его в лабораторные дела, в институтские слухи, в технику информации, публикации и прочего. Но довольно скоро заметил, что этого новенького все чаще и чаще называют Алексей Алексеевич, а его самого по-прежнему Володей, хотя он здесь вон уже сколько лет после студенческой скамьи.
Молодежь, аспиранты… Они заполняют соседнюю комнату своим непринужденным говором между собой и своим излишне ученым видом перед другими. К этой комнате надо особенно присматриваться. Почему каждый из них там очутился? И что из каждого, может быть, выйдет? Молодежь теперь заметно клюет на теорию. Подхватывает релейные темы, разводит символические упражнения… А кто из них может сказать: «Я здесь потому, что без этого не могу?» Кто же из них и есть тот самый?.. Мартьянов даже прислушивается иногда, пытаясь угадать, как там, за стенкой. И больше всего: а что же Зуев? Он все-таки из них, так сказать, наиболее инженер. И наименее искушенный еще в различных академических «правилах поведения». Его, конечно, просвещают там, за стенкой.
— Так что же вы хотите, Алексей Алексеевич?
— Вот советуют напечатать где-нибудь мою выпускную работу. «Некоторые элементы расчетного устройства для анализа схем».
(По-простецки — «аналитический ящик» — он больше уже не выражался.)
— Напечатать? — поднял брови Мартьянов. — А зачем вы хотите печатать?
— Ну, как… — замялся Зуев. — Чтобы сообщить, чтобы знали…
— О чем же сообщить? О себе сообщить или еще о чем-нибудь? — продолжал спрашивать Мартьянов.
— Сообщить о модели, — пояснил Зуев.
— И вы уверены, что она имеет такое значение для науки?
— Ну, если еще подработать, развить…
— Ах, подработать, развить! — подхватил Мартьянов. — Вот об этом я и хотел с вами поговорить, Алексей Алексеевич. Садитесь, садитесь поближе.
И аспирант Зуев услышал то, что уж никак не рассчитывал услышать, входя в кабинет. Его работа, годная для сдачи экзаменов, по существу-то еще очень элементарная, ученическая. Для науки это даже не заявка. Просто удачный изобретательский пример. В нем больше находчивости, чем какой-либо научной идеи. Понятно ли это Алексею Алексеевичу?
Зуев молчал, бросая взгляд из-под бровей.
А знает ли он, что значит опубликовать такую работу в академическом издании? Может, и напечатают. Но…
— Первый блин сырой, второй блин сырой… — загибал на пальцах Мартьянов, — И уже привыкают, что под таким-то именем в статьях нет настоящих мыслей. А знаете, исправить свое имя в науке гораздо труднее, чем начинать даже заново. Выбирайте.
— Я вас прекрасно понял, профессор, — жестко усмехнулся Зуев. И вдруг, выдавив из себя улыбку, добавил: — У нас это называется залить сало за шкуру.
Дверь за ним закрылась.
«Вернется? — загадал Мартьянов. — Вернется. И постучит».
Он не вернулся.
К Мартьянову постучали. Но это был другой стук, другой посетитель.
Боязливо просунув голову, на пороге остановился Малевич. Он в последние дни часто забегал в институт и всякий раз появлялся с таким видом, будто спрашивал: «Я не помешаю?» Но Мартьянов жадно ухватывался за него, усаживал рядом, отставляя все дела. И через несколько минут возникала в кабинете, как это ни странно, атмосфера яростных несогласий.
Малевич затронул самую чувствительную струну: решил внести в теорию новую страницу. То, что он назвал «учетом переходных режимов». Опять разговор вокруг нуликов и единиц.
Малевич верил в правоту и силу формул. Но его беспокоило: всегда ли формула показывает то, что совершается в электрической цепи? Вот мы для преобразования и упрощения схемы добавляем к формуле нуль или множим ее на единицу. По алгебре как будто ничего не меняется, значение формулы остается прежним. Но так ли на самом деле в действительной схеме? Ведь нуль — это последовательное соединение двух контактов, замкнутого и разомкнутого. А единица — параллельное соединение таких контактов. И есть момент, когда контакты могут сработать не так, как рассчитано. Это переходный момент — момент переключения, когда реле меняют свое состояние. И может оказаться, что на какое-то мгновение произойдет или ненужный разрыв цепи, или, напротив, ненужное ее замыкание. Нулик превратится в единицу, а единица — в нуль. Очень короткое мгновение — сотая секунды! — но его достаточно, чтобы нормальная работа схемы нарушилась. Срабатывают вдруг реле, которым в данный момент вовсе не полагается. И мы считаем, что какая-либо цепь должна, скажем, быть разомкнутой, а она оказывается вдруг замкнутой. Или наоборот. Очень неприятная ситуация! — стучал по доске Малевич.
И он предложил способ, как учитывать переходные режимы, избегать опасности, таящейся в нуликах и единицах. Те же алгебраические приемы, но приспособленные к «неприятной ситуации». Его, Малевича, приемы.
Мартьянов схватился, конечно, тотчас же за свою монографию. Никто не может сказать, что в ней что-то не предусмотрено. В ней, как известно, все предусмотрено и все заложено. Вот на странице такой-то есть специальная оговорка.
— Введение нуля и единицы справедливо… если не учитывать особенности переходных режимов, — прочитал Мартьянов.
— Но их надо учитывать! Нельзя не учитывать! — с отчаянием воскликнул Малевич.
