Гелий усмехнулся. Все поглядели на него, но он больше ничего не произнес.
Когда мы пришли на наше обычное место и расселись, Гелий сказал:
— Вот насчет лекций по комплексным числам и прочего. Мне однажды в поезде вопрос задали, вроде теста, он мне сейчас вспомнился. Представь, говорят, что тебе осталось три года до смерти, от которой никак не спастись. Как ты будешь жить? Вот вы бы что ответили?
— Я бы так просто не сдалась, — первая сказала Галка. — Я бы ходила по врачам, искала возможности выжить…
— Твоя смерть, как я сказал, неизбежна, никто тебя не спасет, — перебил Гелий.
— Фу, я не хочу на такие темы думать, — сказала тогда Галка.
— Нет ничего противнее, чем знать, когда ты умрешь, — высказал свое мнение Женька. — Неизбежность — хуже всего. Я, наверное, месяц рыдал и жалел себя, а потом бы… а потом бы разозлился, бросил школу и пошел бы делать, что я люблю! Я бы занимался танцами и выступал, вот бы что я делал!
— А я бы ни дня не рыдала, а сразу стала бы жить в свое удовольствие, — начала Райка. — В школу бы тоже не ходила и не училась, а только ела бы мороженое, плясала на дискотеках и развлекалась на всех аттракционах Луна-парка.
— А ты, Павел? — спросил Гелий. Павлик поправил очки на переносице и сказал:
— Три года! Для науки маловато. Надо успеть хоть как-то оставить след. Помогать людям и всякое такое.
— Ладно, — кивнул Гелий. — Это хорошо. А что ты скажешь, Ольга?
— Составила бы список целей, — ответила я. — И выбрала бы самые важные.
А про себя подумала: «И вообще, это зависит от того, чем будешь ты эти три года заниматься».
— Так вот, мне тогда сказали: чтобы жить без противоречий с собой, надо жить так, как бы ты жил за три года до смерти, — заявил Гелий. — Правда, Райка думает только о себе, и мне это не симпатично… но, тем не менее, живи она так, она была бы довольна. Только я подозреваю, что ей бы это вскоре надоело. Я вчера Юльку катал, катал на аттракционах, так она сама оттуда запросилась.
— Какую Юльку? — сразу заинтересовалась Райка.
— Неважно, — сказала я. — Гелий, а ты бы сам что делал? Если б три года?
— Я не знаю, — грустно ответил он. — Павлик, дай, что ли, гитару…
И запел что-то незнакомое, мне запомнилось только:
«Степь — это тихие песни костров,
Степь — затаенные птиц голоса,
Это дыханье свободных ветров,
Степь — это ночи большие глаза…»
— Сам сочинил, — утвердительно спросил под конец Павлик. Гелий кивнул.
— Здорово, — улыбнулась Райка. — А еще?
— Моя очередь, — сказал Павлик. Так они и чередовались, песня за песней.
Ветер трепал наш маленький костерок и подбрасывал в него сухие и пожелтевшие листья. Они потихоньку скручивались и дымились, отдавая нам все то тепло, что они скопили за долгие летние дни. Хотя и этот день выдался на редкость солнечным и теплым.
Они пели, а мы сидели, грызли сухарики и пекли на палочках хлеб. Когда в термосе кончился морс, я с Галкой побежала наполнять его из ключа, который появлялся на свет внизу, в самом карьере. Надо же было этому камню подвернуться мне под ноги!
Шандарах!
Мамочки.
Не знаю, что было с ногой, но вставать на нее мне ну ни капли не хотелось. Суеверная Галка страшно перепугалась, сказала, что это все из-за разговоров про смерть. Чувствительный Павлик бегал кругами и жалостливо спрашивал: очень больно? или не очень? Это меня окончательно рассердило.
— Ну вот что, — сказал Гелий. — Идти можешь?
— Да как тебе сказать…
— Тогда поехали, — он подхватил меня на руки и понес. А ребята остались собирать вещи и упаковываться.
— Спой еще что-нибудь, — попросила я Гелия, стараясь думать о том, как хорошо мне будет, когда боль пройдет. Пока что этого события не предвиделось.
— Да что бы такое вспомнить, — сказал он. — Я уж вроде все перепел, что мог. А, вот еще, если хочешь — очень давно, в детстве была «Песня протеста»… — он начал мне ее вполголоса декламировать, там было про несправедливость, и про бессердечие людей, и все такое, что ему на пути встречалось, и ни единого лучика сквозь эту боль. Ах, ну почему же рядом с ним не было тогда меня! Да чего бы я не сделала, чтобы хоть немножко этой боли у него забрать! А стих все тянулся, и множились горькие картины, и их персонажи уже привыкли жить во всей этой лжи, а Гелий шел сквозь них напролом, но они теснили, теснили со всех сторон… А потом были слова:
Весь этот мир ваш убогий и тесный,
Но на краю я ущелья стою.
Это моя лебединая песня…
Он вдруг замолчал, но стих не кончился. Я ждала. Гелий посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:
— Я никогда вам ее не спою.
И добавил:
— Вот так иной раз, правда, стоишь где-нибудь на краю… и думаешь: «Не дождетесь». Представляешь, ни во что не верил, кроме этого «не дождетесь», только оно и спасало. Потому и вышел. И стою на ногах. И теперь — счастлив. И могу улыбаться тем, от кого раньше бежал, потому что улыбка эта упрямая — во мне самом. А была бы у меня воскресная мама Оля, так ничего бы этого не было, прятался бы от жизни у нее под крылом, и только.
Он устал меня нести, опустил на землю и присел рядом.
— Человек на земле — один на один с судьбой, понимаешь? И если он хочет выстоять в жизни, он должен это понять. Понять, что жизнь — это дорога без конца, и не искать прибежища в земных лачугах, а выстроить себе дом… внутри себя. Тогда он будет дома даже в самых дальних краях. Но и этого мало. Еще надо научиться выстроить дорогу внутри себя, чтобы быть в пути даже в самых уютных домах. Ты спрашивала, когда я перестану бродяжить. Вот тогда, может быть, и перестану, когда сумею выстроить дорогу в себе.
Я молчала. Один на один с судьбой! Всегда! От этой мысли мне захотелось побежать и спрятаться у кого-нибудь под крылом. Но у кого? Не у родственников же: «Ах, как ты выросла — тебя не узнать». И не у друзей! Они не поймут. За последние несколько дней я как будто стала на целую жизнь старше… А он? Ведь он-то — поймет?
Гелий сидел рядом и касался меня плечом, но он был далеко, далеко — он был далеко в дороге, и он по ней уходил и уходил! Даже если бы мы сидели тут вместе хоть до самой смерти, он все равно оставался бы — далеко.
Всегда один на один — неужели он прав!
— Эй, ты живая? — спросил он. — Как твоя нога?
Я вздохнула. Нога оставалась желать лучшего.
— Ладно, вот придем домой, я кое-что попробую, — непонятно пообещал Гелий. Ребята нас догнали, он встал и понес меня дальше, они о чем-то переговаривались, но я сделала вид, что сплю. Один на один!.. Потом был трамвай, и в нем я как-то убаюкалась, так что дома я попросту напилась валерианового чаю да уснула.
А проснулась оттого, что мне было странно. Родители еще не пришли с работы, а Гелий сидел на полу возле дивана и держал ладонь возле моей ноги.
— Ты чего это? — изумилась я.
— Не знаю, — сказал он, но руки не убрал.
Я села и обнаружила, что нога не болит. Тогда я встала и попрыгала.
— И что ты со мной сделал? — подозрительно спросила я. — Опять какая-нибудь энергия из космоса?
— Не знаю, — ответил он. — Просто я очень хотел, чтоб тебе стало лучше. А что, получилось?
— И часто ты такие штуки проделываешь?
— Первый раз, — сказал Гелий.
Он хотел было уйти, но я пристала к нему с расспросами.
— Я плохо разбираюсь, правда, — Гелий пожал плечами. — Мир полон непознанных нами энергий. Правда, это ведь все такие опасные штуки. Знаешь, когда я читал книги экстрасенсов и сравнивал их с восточными книгами, то понял, что целители эти, как правило, ничегошеньки не знают. Чувствуют чего-то, а всего не знают. Вот помахал такой умелец руками, вылечил у ребенка заикание; а может быть, судьба для того человеку заикание дала, чтоб он какую-нибудь черту характера в себе проработал. А без этой черты характера у него вся жизнь под откос поедет. Так что я никогда бы не стал ничего такого… но я очень хотел, чтоб тебе стало лучше, вот и все. И надеялся и верил, что, может быть, так и будет. Я вообще заметил: если ты в чем-то реально нуждаешься и веришь, что оно у тебя будет, ты его непременно получишь. Если это добрая вера, конечно.
— Значит, если я буду верить, что никогда не умру, то так и будет?
— Разве ты в этом нуждаешься? — удивился Гелий. — Представь сама: неизбежная жизнь. Что бы ни произошло, ты будешь жить в этом теле. В какой-то момент ты узнаешь все, что могла узнать в этом воплощении, и захочешь идти дальше, но перед тобой будет бесконечная тюрьма сознания, заключенного в физическую оболочку… Нет, я вижу, ты меня не понимаешь, — закончил он.
И пошел ставить чайник. А я села за уроки.
— А я думала, ты в школу не придешь, — удивилась Галка.
