Так и повадилась прилетать каждый день. Все мы к ней как-то привыкли и не удивились, когда на зиму она вообще перебралась в квартиру.
Кузя любит всякие блестящие штучки. То и дело с улицы приносит осколки стёкол, фольгу, пуговицы, бусины. На моём столе целая гора этих «драгоценностей». И монет около рубля. Если так будет продолжаться, скоро я стану сказочно богат и наконец куплю дом на природе.
Но случается, Кузя таскает перстни и обручальные кольца — наверняка залетает в комнаты. Тогда мне приходится расклеивать объявления о «находках».
А однажды во дворе я увидел: Кузя тащит за хвост попугая. И где его нашла? Попугай верещит, а Кузя знай себе его тянет и всё пытается с ним взлететь. Я еле отбил у неё птаху. Попугай отряхнулся и полетел к соседнему дому. Кузя хотела было ринуться вдогонку, но я успел её схватить.
Кузя умная: в отличие от своих сородичей, она сообразила, что бабочек можно и не ловить, а просто выклёвывать из радиаторов машин, куда они попадают. Обычно Кузя дремлет на форточке, но стоит к дому подъехать машине, как она срывается вниз. Ходит перед машиной, высматривает лакомство. Сразу не клюёт, ждёт, когда радиатор остынет.
Кузя талантливая: она умеет лаять, как Миф, мяукать, как Паша, и «укать», как Рыжик. Она повторяет некоторые мои слова и подпевает певцам, выступающим по телевизору.
В нашем доме живёт третьеклассник Дима, такой же любитель животных, как я. На лето Диму отправляют в деревню к бабушке. Однажды, вернувшись из деревни, Дима принёс мне крольчиху.
— Вот, — говорит, — возьмите в ваш зверинец.
— Дима! — говорю. — Ты же знаешь, у меня уже много животных, и крольчиху я взять никак не могу.
— Это необычная крольчиха, — говорит Дима. — Она умная. Представляете, в деревне живёт один дядька. Он разводит кроликов и шьёт из них шапки. Красивые такие кролики. Я им рвал молочай… Однажды я подкрался к загону и выпустил их всех. А там рядом лес. Я пригнал кроликов в лес. Там они стали есть траву. Я подумал, что спас их, а они, дурачки, вечером взяли и вернулись в загон. А эта крольчиха не вернулась. Она умная. Она стала жить на опушке. Я ей молочай приносил… Но бабушка сказала: «Зимой она погибнет, потому что не приучена жить в лесу».
— Да, верно, — согласился я. — Но почему ты не оставишь её у себя?
— Мамка не разрешает… Вы возьмите дня на два. Я кого-нибудь из ребят уговорю взять насовсем. А если ребята не возьмут, отвезу её на птичий рынок в воскресенье.
Несколько дней прожила у нас крольчиха. Мифу и Паше она сразу понравилась. Спокойно хрустает себе морковку. Съест, умывает мордочку лапами, разглаживает уши. Не трогает чужие игрушки, как Рыжик, и не прыгает по столу, как Кузя. И вот смотрю, как-то вечером Миф с Пашей спят в обнимку, а к спине Мифа прижалась… крольчиха. Тоже спит. Спит на спине, вытянув длинные задние лапы. И я подумал: «Пусть останется. Ведь я уже приручил её, а как известно, мы все в ответе за тех, кого приручили».
А на день рождения приятели подарили мне двух ежей, сказали, что в зверинце их явно не хватает, и пообещали для полной коллекции подарить крокодила. Но пока не достали.
Вот так и получился мой зверинец.
Я сильно привязался к своим питомцам. Теперь мне даже странно, как я мог жить без них. Они отвечают мне преданностью и любовью. И главное, они любят меня всегда, независимо от моего настроения, независимо от моих неудач и успехов. Конечно, с ними хлопотно, но радости они дают гораздо больше. Когда мне грустновато, они утешают и взбадривают меня. Когда мне весело, они радуются так, что устраивают настоящее цирковое представление.
Квартира у меня обычная, размерами не отличается, но места нам хватает, и мы живём дружно. Случаются и размолвки, не без этого. Бывает, Рыжик заиграется и порвёт занавески на окнах, или Ростик опрокинет миску с водой, или Кузя устроит кавардак на моём столе. Тогда я отчитываю шалунов за проделки, а Миф, как мой помощник и старожил в квартире, всячески поддерживает меня. Грозно смотрит на Рыжика, или бурчит на Ростика, или гавкает на Кузю — смотря кто провинился. Это он делает с невероятной готовностью и, по-моему, втайне доволен, что я кого-нибудь ругаю, ведь потом обязательно его похвалю.
— А ты, Миф, молодец! — скажу.
И мой верный помощник закрутится, расплывётся в улыбке, прекрасно понимая, что он-то отличается примерным поведением.
По вечерам, ожидая меня с работы, «братья меньшие» сидят у окна и всматриваются в тропу от автобусной остановки. Первым меня замечает Кузя. Она издаёт радостный клич, и все несутся к двери, и прислушиваются к шагам в коридоре, и нетерпеливо топчутся, поскуливают, повизгивают, посапывают. Я открываю дверь, и они бросаются ко мне, и каждый пытается меня лизнуть, потеребить за руки, потереться о ноги.
Некоторые соседи считают, что в моём доме не всё в порядке. А я считаю, что у них не всё в порядке. У меня вдоль стен коробки-домики, кадка с фикусом, на окнах — цветники. Летом по квартире летают бабочки и запах от цветов, как на лугу. А у соседей всё завешано коврами, заставлено шкафами с хрусталём. У них всего лишь удобная красота, а у меня — живой, многоликий мир. В их квартирах чистота и покой, а у меня по квартире разбросаны игрушки, бумажные шарики, палочки; с утра до вечера гомон, возня, урчание — играют мои зверята.
В десять лет меня называли «профессиональным выгульщиком собак». В то время мы жили на окраине города в двухэтажном деревянном доме, в котором многие жильцы имели четвероногих друзей.
Вначале в нашем доме было две собаки. Одинокая женщина держала таксу Мотю, а пожилые супруги — полупородистого Антошку. Мотя была круглая, длинная, как кабачок. Хозяйка держала её на диете, хотела сделать поизящней, но таксу с каждым месяцем разносило всё больше, пока она не стала похожа на тыкву. А вот Антошка был худой, несмотря на то, что ел всё подряд.
Жильцы в нашем доме считали Антошку симпатичней Моти.
— Мотя брехливая и наглая, — говорили. — Вечно суёт свой нос, куда её не просят.
Некоторые при этом добавляли:
— Вся в хозяйку.
Антошка, по общему мнению, был тихоня и скромник.
Мне нравились обе собаки. Я их выгуливал попеременно.
Потом в нашем доме появилась третья собака: сосед, живший над нами, привёл к себе бездомного, грязноватого пса и назвал его Додоном. После этого мне, как выгульщику, работы прибавилось, но я только радовался такому повороту событий.
Наш дом слыл одним из самых «собачьих», и всё же ему было далеко до двухэтажки в конце нашей улицы. В том доме собак держали абсолютно все! Там жили заядлые собачники и в их числе дворник дед Игнат и слесарь дядя Костя.
Дед Игнат и его бабка держали Бурана — огромного неуклюжего пса из породы водолазов. У Бурана были длинные висячие уши, мешки под глазами, а лаял он сиплым басом. Как-то я спросил у деда:
— Почему Буран водолаз? Он что, под водой плавать умеет?
— Угу, — протянул дед.
— Наверно, любая собака может под водой плавать, — продолжал я. — Просто не хочет. Чего зря уши мочить!
— Не любая, — проговорил дед. — У Бурана уши так устроены, что в них не попадает вода. Таких собак держат на спасательных станциях, они вытаскивают утопающих. Вот пойдём на речку, посмотришь, как Буран гоняет рыб под водой. И на воде он держится не как все собаки. Крутит хвост винтом и несётся, как моторка. Только вода сзади бурлит. А настырный какой! Не окрикнешь, так по течению и погонит. За ним глаз да глаз нужен. И куда его, ошалелого, тянет, не знаю! Ведь живёт у нас, как сыр в масле. Вон и выглядит, как принц. Ишь, отъелся!
Дед потрепал собаку, и Буран зажмурился, затоптался, завилял хвостом и начал покусывать дедов ботинок.
— Цыц! — прикрикнул дед. — Весь башмак обмусолил.
Буран, обиженный, отошёл, лёг со вздохом, вытянул лапы и положил между ними голову.
Я почесал пса за ушами, он развалился на полу и так закатил глаза, что стали видны белки.
Буран любил поспать; он был редкостным соней, настоящий собачий чемпион по сну. Уляжется на бабкином диване и храпит. Иногда во сне охает, стонет и вздрагивает, или глухо бурчит и лязгает зубами — сны у него были самые разные: и радостные и страшные.
Днём Буран разгуливал по дворам. От нечего делать заглядывал к своему брату Трезору, который жил на соседней улице. Раз пошёл вот так же гулять — его и забрали собаколовы, «люди без сердца», как их называла бабка. Прибежал я его выручать, показываю собаколовам паспорт Бурана, а они и правда «без сердца».
— Ничего не знаем, без ошейника бегал, — говорят. Потом видят, я чуть не реву. — Ладно уж, — говорят, — забирай. Но смотри, ещё раз без ошейника увидим — не отдадим.
«Всё-таки у них есть сердце, — подумал я, — но какое-то железное, вроде механического насоса».
