Марийке стало страшно. Она положила, журнал на пол и побежала к порогу. Только сейчас она поняла, куда уехал Легашенко и что это такое «война».
Саша-переплётчик был племянником доктора Мануйлова. Называли его переплётчиком для того, чтобы не спутать с племянником Елены Матвеевны, Сашей-студентом. Сашина мать приходилась доктору родной сестрой. У Мануйловых её называли «бедной Надей». Говорили, что в молодости она была очень красива. Её хотели выдать за богатого купца; но она отказала ему и вышла замуж по любви за приказчика из мануфактурной лавки. Приказчик скоро умер от чахотки. «Бедная Надя» начала брать шитьё на дом. У неё было трое детей: две девочки и старший сын Саша, который работал, в переплётной. Он-то и кормил всю семью, потому что «бедная Надя» вот уже два года умирала от рака.
Саше-переплётчику было двадцать два года. Смуглый, с длинными, как у всех Мануйловых, ресницами, он был похож на доктора и в то же время совсем на него не похож. Доктор был всегда какой-то сердитый, хмурый и строгий, а у Саши в глазах точно смешинки прыгали. Марийке казалось, что красивее Саши нет никого на свете.
Докторша всегда посылала за ним, когда нужно было починить электрический звонок, вставить зимние рамы или повысить занавески. Саша-переплётчик был сильный и ловкий парень. Он охотно делал всё, что его просили, но Марийке казалось, что он делает это не всерьёз, а точно подсмеиваясь над кем-то.
Саша работал подмастерьем в большой переплётной мастерской, которая помещалась в соседнем доме, тоже принадлежащем Сутницкому. Переплётное заведение Таракановой занимало весь низ этого дома. Сквозь пыльные окна можно было рассмотреть старые книги, грудами лежавшие на подоконниках. А в верхнем этаже этого же дома жила сама Тараканиха. Летом под вечер она сидела на балконе и гадала на картах.
Иногда Саша забегал на кухню к Поле прямо из мастерской, в парусиновом переднике, обляпанном клеем, и с грязными руками.
— А ну-ка, Пелагея Ивановна, — говорил он, — угостите горячим чайком, если есть…
— Как не быть, с утра плита топится…
Поля наливала в свою кружку крепкого, точно пиво, горячего чаю и приносила из буфета кусок белой булки.
— А то пошёл бы ты, Сашенька, в столовую, — говорила она, — там сейчас доктор кофей пьют. Ведь ты им не чужой…
— А зачем мне доктор? Живот у меня не болит, руки-ноги тоже на месте, — отшучивался Саша.
В парадные комнаты он ходил только тогда, когда его звали передвинуть какой-нибудь шкаф; разве забежит иной раз к Лоре в детскую, пощёлкает по носу её кукол, перелистает книжку с картинками и снова в кухню. Тут он показывал Марийке китайские тени и «море, корабль, пушки — детские игрушки». Лора тоже прибегала на кухню, и все они поднимали такой шум и беготню, что с полок начинали валиться кастрюли.
Восемнадцатого июля Ванде Шамборской должно было исполниться десять лет. Уже за две недели до этого дня все дети во дворе только и говорили что о Вандиных именинах. Говорили о том, что Ванде шьют шёлковое платье, такое же, как у Ляли, только не белое, а голубое, что к именинам Шамборшиха сделает крендель, такой большой, что он не влезет в духовку и его придётся отнести к дворничихе в русскую печь, а на сладкое приготовят мороженое «тутти-фрутти» — самое вкусное мороженое на свете (оно и с орехами, и с клубникой, и с апельсинными корочками).
Задолго до именин все дети начали беспокоиться, позовёт ли их к себе Ванда или нет.
Толстый Мара и Володька из тридцать пятого номера даже не собирались в гости. Они знали, что Ванда их терпеть не может, потому что они всегда дразнили её «Ванда-веранда, белобрысая, сметанда».
Больше всех волновались Катя и Лиза Макаровы. Мать их была телефонисткой, или, как говорили во дворе, служила «барышней» на телефонной станции.
Катя и Лиза ходили в стареньких, но очень чистеньких платьицах. У них были соломенные шляпки, как у богатых девочек, но летом, чтобы сберечь башмаки они бегали босиком, как все подвальные, и поэтому боялись, что Ванда их не позовёт. Она говорила, что пригласит к себе в гости только самых «приличных» детей.
Марийка была твёрдо уверена, что её-то Ванда, уж конечно, не позовёт на именины. Ведь там будет Ляля Геннинг, которой не позволяют играть с девочкой из кухни. Лора заранее приготовила для Ванды подарок. Докторша взяла её в игрушечный магазин и вместе с ней выбрала фарфоровый кукольный сервиз. В большой розовой коробке лежали крохотные чашечки, сахарница, молочник, чайничек и даже стеклянная вазочка для варенья, завёрнутая в папиросную бумагу.
— Подумаешь, носятся с этими именинами точно дурень с писаной торбой! — говорила Марийка Машке. — И пусть себе! Они пойдут на именины свои крендели трескать, а мы устроим воробьиные похороны. Верно, Машка?
— Верно, — отвечала Машка вздыхая.
Ей больше хотелось попробовать именинного кренделя, чем хоронить дохлого воробья.
Вдруг в самый последний вечер перед именинами, когда Марийка уже укладывалась спать, в кухню прибежала Лора.
— Знаешь, — закричала она ещё с порога, — Ванда пригласила тебя на именины! Она сначала не хотела, но я попросила и даже сказала, что одна не пойду. Именины начинаются завтра в шесть часов…
Марийка высунула голову из-за сатиновой занавески.
— Врёшь, — сказала она Лоре.
— Честное слово!
— Ну побожись.
— Ей-богу!
Марийка вылезла из-под одеяла, схватила своё платьишко и стала скорей натягивать его через голову. Она хотела сейчас же бежать в сарай, где мать рубила дрова, и рассказать ей удивительную новость. Но тут дверь со стуком распахнулась, и Поля, согнувшись, вошла в кухню с вязанкой дров на плечах.
— Мама, а меня на именины позвали!
Поля бросила дрова на пол у печки, налила из-под крана кружку воды, напилась и с размаху поставила кружку на стол.
— Ну и жара!.. — Она обтёрла рукой потный лоб.
— Мама, скорее выстирай моё полосатое платье. А носки я какие надену? Белые-то ведь с дыркой…
— А и вправду тебя позвали? — спросила Поля.
— Конечно, вправду! — закричала Лора. — Ванда сперва не хотела приглашать, потому что у неё слишком много гостей и почти всё девочки. Но я попросила, чтобы Марийку тоже позвали. Ванда и согласились. И Мару позвали на именины. Он хоть и растяпа, но всё-таки мальчик…
— Ну что ж, иди, если зовут, — сказала Поля и спокойно принялась щепать лучину.
Марийка дёрнула её за рукав:
— Мама, а подарок?
— Нужен Ванде твой подарок… У неё, наверно, полна комната разных цацок.
— Ну да!.. Все пойдут с подарками, а я безо всего. Лора, а если я подарю Ванде шёлковую коробку?
У Марийки ничего не было красивее шёлковой коробки. Эту коробку подарила ей соседка-чиновница. Как-то раз у чиновницы сбежал белый ангорский кот, он пропадал трое суток, и его искали по всем соседним дворам, но нигде не могли найти. Марийка развешивала с матерью бельё на чердаке и увидела там ангорского кота, который выскочил из-за печной трубы, весь испачканный сажей… Марийка поймала беглеца, отнесла его чиновнице и получила в подарок пустую коробку, обтянутую жёлтым шёлком. Когда-то в этой коробке лежало дорогое печенье «Сильвия». Сладкие крошки застряли в уголках коробки и в дырочках бумажной кружевной салфеточки. Марийка крошки съела, а в коробку сложила все свои богатства: белую фарфоровую баночку из-под цинковой мази, пустой флакон, синее стёклышко, большую чёрную пуговицу, несколько пробок и узкий листок блестящей глянцевой бумаги, где наверху стоял штамп: «Доктор медицины Г. И. Мануйлов, приём от 7 часов вечера». Этот листок Марийка нашла в кабинете под столом.
На углах коробки висели шёлковые кисточки, а на крышке топорщился жёлтый бант.
— Лора, так ничего, если я подарю Ванде коробку?
— Пустые коробки никто не дарит…
— А если с кисточками?
— Всё равно нельзя.
Марийка снова улеглась в постель, но долго не могла заснуть. Она всё думала, что бы такое подарить Ванде, и ничего не могла придумать.
— Разве ж можно без подарка, — вздыхала она. — Шамборщиха-то небось рассердится…
Шамборский был жандармский полковник.
Все дети во дворе боялись его. А ещё больше они боялись его толстой крикливой жены. Шамборщиха вмешивалась во всё: как хозяйка, ругала дворников за плохо подметённую панель, отчитывала чужих нянек за то, что плохо смотрят за детьми, горничным запрещала во дворе вытряхивать ковры.
Полковник Шамборский, белокурый, худой, с длинным носом, был очень молчаливый человек и ни с кем во дворе не разговаривал.
— Мой папа всё может сделать!.. — хвасталась Ванда. — Он кого захочет, того и посадит в тюрьму. Даже Сутницкого может посадить.
Но ребята Ванде не верили. Они всё-таки считали, что Сутницкий важней Шамборского.
