В фойе, в буфете и в зрительном зале Виктора Макаровича я не нашел… Зато я встретил Димулю. Он вытирал платком свою добрую круглую голову и что-то искал.
— Как бы мне позвонить… Римме? — спросил он.
— Телефон у директора!
— Прошлый раз я звонил оттуда. Но сейчас там…
— Автомат внизу, возле кассы! — перебил я. Потому что в эту минуту вспомнил, что Дирдом обещал Наливину встречу с Виктором Макаровичем у себя в кабинете.
Я помчался туда.
Наливина еще не было. Виктор Макарович, Маргарита Васильевна и Дирдом стояли посреди кабинета. Мужчины нервничали, а Маргарита Васильевна только поправляла огромный пучок на затылке.
— Зайди, Миша, зайди, — позвал Виктор Макарович, когда я приоткрыл дверь. Кажется, впервые он не назвал меня Мишенькой.
Дирдом тоже, мне показалось, с нетерпением поджидал меня.
— Я убежден, что это безобразие вначале… произошло не случайно! — сказал Дирдом. — Это была попытка сорвать наш отчет. Ничего подобного раньше, до появления вашей… или вашего Мандолины не было! Говорят, он родную мать уложил в больницу. А теперь уложит наш хор!
— Володя тут ни при чем. Во всем виноват я… Дирдом опять как бы проглотил стакан рыбьего жира:
— Ты?
Маргарита Васильевна так же неторопливо, как она приводила в порядок свой огромный пучок на затылке, произнесла:
— Зачем… чтобы кто-то брал на себя вину? Все было естественно: ребята не привыкли ко мне. Они волновались.
Я хотел возразить. Но Виктор Макарович удержал меня за руку.
В эту минуту из приемной донесся журчащий голос Наливина:
— Дирекция у себя?
Диодом сразу же запил рыбий жир стаканом сладкого морса.
Прямо с порога Наливин обрушился на худенького Виктора Макаровича, накрыл его собой.
— Фотографа бы сюда! Фотографа!… - сладким голосом воскликнул Дирдом.
Потом Наливин стал обнимать меня, потом Дирдома. Когда с объятиями было покончено, я заметил, что мы, мужчины, остались одни: Маргарита Васильевна незаметно ушла.
— Десятилетия промчались, как миг, — разводил руками Наливин. — И вот сегодня меня вернули в невозвратную пору детства. Только уже вот такого… — Он опять окинул себя критическим взглядом, опережая в этом смысле Виктора Макаровича. — Поверьте, учитель, это не на почве переедания, а от неправильного обмена веществ! За болезнь ведь не судят…
— Победителей вообще судить не положено, — сказал Виктор Макарович. — Я счастлив, что ты — знаменитый и заслуженно заслуженный!
— Но это и вами заслужено! — ответил Наливин. — Ведь это вы у меня обнаружили… — Он погладил себя по горлу. — Если б не вы!… Вы первый услышали мою увертюру. Мою прелюдию… А сейчас уже опускается занавес.
— Ты сошел с ума! — весело воскликнул Виктор Макарович. — Карузо тоже был полным! А Джильи?
— Врачи советуют перейти на концерты. Или на педагогическую работу.
— И у тебя тоже… врачи?
— Что день грядущий мне готовит? — пропел Наливин. Дирдом зааплодировал.
— Ну, голос твой абсолютно здоров! — обрадовался Виктор Макарович
— Увы… Извечный конфликт между формой и содержанием. Хотя у вас никакого конфликта не происходит: вы — в образцовой форме. — Он с добродушной завистью оглядел худенького Виктора Макаровича. — Общение с ними не дает вам стареть! — Наливин ткнул пальцем в мою сторону. — А мне бы сейчас петь басом! Или, в крайнем случае, баритоном… — Оглядев себя, он вновь зажурчал: — Вас, учитель, сегодня не хватало на сцене! — Дирдом стал усиленно копаться в бумагах. — Кстати, где наша бестрепетная Маргарита Васильевна? — Наливин оглядел кабинет.
— Она не виновата, — твердо сказал я.
Виктор Макарович опять удержал меня за руку.
— Я всегда восхищался, учитель, что вы столько лет… среди этого бушующего океана! — Наливин указал на меня. — Я бы и дня не выдержал.
— Как же ты собираешься переходить на педагогическую работу?
— Буду учить вокалу. Только вокалу… А ваше призвание — весь их мир! — Наливин опять ткнул в меня пухлым пальцем.
Дирдом совсем зарылся в бумаги. «Есть люди, которые воспринимают чужой успех как большое личное горе!» — как-то сказала мама. Не знаю, был ли Дирдом таким человеком, но авторитет и успехи Виктора Макаровича его раздражали. Я давно уж заметил.
— И вдруг сегодня вы покинули пост, — продолжал Наливин. — Почему?
— Ноги, Женечка… Все тот же неправильный обмен, который производит время: обмен здоровья на нездоровье!… И мне тоже придется поискать новое место в жизни.
— Оно только здесь, в этом Доме! — уверенно заявил Наливин. — Среди них! — В который уж раз он ткнул в меня пальцем. — Без вас Дом культуры утратит первое слово в своем имени: он перестанет быть домом. По крайней мере, для них!
Тут я захлопал.
— Маргарита Васильевна по образованию дирижер. И педагог по призванию, — четко проговорил Виктор Макарович. — Я в какой-то степени преграждал ей путь… Теперь она быстро найдет с ними общий язык! — Он тоже указал на меня.
Я напоминал самому себе экспонат, который принесли на урок или на лекцию.
— У нее есть этот талант, — уверенно закончил Виктор Макарович
— А у меня нет! — признался Наливин. — Но она не будет играть с ними в чехарду, показывать фокусы… Помните, как я через вас перепрыгивал?
Часа через полтора мы с Виктором Макаровичем, как всегда не торопясь, возвращались домой. Мои родители не сочли возможным разлучить нас в такой вечер и ушли после концерта с Димулей и Мандолиной.
— Мы хотели, чтобы все было, как прежде, — объяснял я по дороге Виктору Макаровичу. — Чтобы вы остались главным дирижером — сидящим или стоящим… Мы только этого и хотели!
— Во-первых, есть средства, которые могут убить благородную цель… — медленно произнес Виктор Макарович. — Это ты запомни на всю свою жизнь. Чтобы когда-нибудь тебе не сказали, что «благими намерениями дорога в ад вымощена». А во-вторых… — Он так понизил голос, что я еле расслышал: — Во-вторых, я любил Маргариту Васильевну.
— Ее?! — Я остановился от неожиданности. — Наверно… давным-давно? Когда вы еще молодым были?
— Неважно, когда это было. Важно, что было.
— И прошло?
— Прошло — не значит кануло, Мишенька. Это во-первых. А во-вторых… Что-то я сегодня все раскладываю по полочкам. Видимо, потому, что ты задаешь слишком много вопросов.
И все-таки я осмелился прошептать:
— А почему вы на ней… не женились?
— Это сделали до меня.
— А она… вас?…
— Она любила со мной работать. И, если говорить словами Дирдома, не думала о своем собственном творческом лице. Теперь наконец… Это в какой-то степени было моим долгом.
— Может быть, вы уходите из-за этого?!
— Из-за «неправильного обмена»… Но нет худа без добра, как говорят. Пойми: она была в моей жизни целой эпохой. Ты скажешь: прошлой эпохой. Но прошлое и забытое — разные вещи. Вообще помнить всегда лучше, чем забывать, Мишенька. Плохое иногда еще можно вычеркнуть. Но хорошее… — Он помолчал, потер ногу. — Тот, кто не помнит вчерашнего, тот и сегодняшнее забудет… А на самом деле позавчера и послезавтра в жизни неразделимы!
Виктор Макарович заметно устал. Но, мне показалось, не оттого, что у него были больные ноги, а от своих мыслей. Мы с ним присели.
— Если из книги, Мишенька, выбрасывать прочитанные страницы и главы, вся книга рассыплется. Впрочем, вернемся к Дому культуры… — сказал он. А сам вернулся к Маргарите Васильевне: — Сколько черновой работы она брала на себя! А лавры в основном доставались хору и мне. Говорят, что в один из самых страшных кругов ада… того самого, дорога к которому вымощена твоими рухнувшими намерениями, попадают «предатели своих благодетелей». То есть люди, не помнящие добра… Не будем принадлежать к их числу, Мишенька!
— Не будем!… Я вот вас никогда не забуду!
— Спасибо тебе… Память может продлить человеческую жизнь. Ты понимаешь? Даже угасающую или давно угасшую…
Мы помолчали. Потом я сказал:
— А моя мама помнит все даты в жизни наших родственников и знакомых. И всех поздравляет. Я даже смеюсь над ней.
— А что тут смешного?
— Все и всех помнить?… Это надо иметь такой склад! — Я постучал пальцем по голове.
— Память — не склад и не хранилище, — возразил Виктор Макарович. — Это — святилище… Прости за громкое слово.
Мы еще помолчали.
— Хорошо, что Дирдом ничего об этом не знает, — сказал я. — А то бы он не назначил Маргариту Васильевну дирижером… с таким удовольствием.
— Может быть.
— А детей у вас никогда не было? — спросил я.
— Я всю жизнь был таким многодетным отцом в нашем Доме культуры, что построить свой собственный дом… не успел как-то. А Маргарита Васильевна заплакала, когда узнала, что я должен уйти.
