Ознакомительная версия.
— Ну да. Он просто заскочил на минутку показать мне свою крысу. Это ему отец на Рождество подарил.
— Так пусть сейчас же несет ее обратно! — велела мама. — Живо!
Пень вздохнул и положил своего любимца мне на колени. Я не решался посмотреть на него. Мне не хватало духу даже испугаться: а что, если крысы, как и собаки, по запаху чувствуют, кто их боится, и набрасываются на струсивших?
— Ну, пока! — сказал Пень. — Встретимся в школе.
Я уже рассказал ему, что переезжаю. Я поднялся и, пошатываясь, побрел к двери. Пень поплелся за мной, чтобы в последний раз посмотреть на Блэки Лоулеса.
— Знаешь, я встретил в городе Тину, — вспомнил он. — Она про тебя спрашивала.
Его голос эхом отозвался на лестнице.
На улице шел снег. Я запихнул крысу под бабушкин свитер, чтобы она не замерзла. Она затихла там, согревая мой растревоженный желудок. По дороге домой я размышлял о том, что вот мало мне переезда, так теперь еще и эта живность в придачу! А еще о том, с какой это стати Тина обо мне спрашивала? Я не знал, что делать со всеми этими мыслями. Не привык я к долгим размышлениям!
Мама появилась в дверях, на ней была розовая искусственная шуба.
— Пошли, Лассе. Пора.
Папа стоял у окна и смотрел на улицу. Хотя он не любил холода, но все равно открыл окно, словно ему было жарко. «ПОКОЙ» — написано было сзади на его кальсонах.
Я сидел на диване и смотрел телевизор. Я уставился в экран, чтобы не видеть грустной папиной спины и того, как мама мечется туда-сюда, укладывая вещи в бумажные пакеты. Впрочем, мы не так уж и много брали с собой. У Хилдинга Торстенсона все уже было приготовлено.
— Выключай телевизор и пошли! — велела мама.
Но я, как загипнотизированный, не мог оторваться от экрана. Не мог поднять глаза. Боялся, что тогда у меня не хватит духу уехать отсюда. Оттого-то и прилип к телику и смотрел все подряд. На экране размахивал руками бородатый тип в зеленом костюме и с биноклем на шее, он прикидывался, что он друг пернатых и наблюдает за птицами. Он рассказывал о какой-то книге про орла, который боялся летать, а сам при этом скалился так, что видны были щели между зубами. Передача называлась «Книжное обозрение».
Пока любитель птиц вертелся перед камерой, я краешком глаза наблюдал за отцом. Вот он отвернулся от окна. Не нужно было маме заикаться о телевизоре!
— Может, ты и телик прихватишь?
Он кивнул на «Люксор».
— Оставь себе, — сказала мама. — Там уже есть.
Меж тем нелетающий орел, привлеченный какой-то пташкой, взобрался на дерево на вершине скалы. Дядька в телевизоре задрал голову, чтобы показать, на какую высотищу взгромоздился орел.
— Мне он ни к чему. Мы его тебе купили! — огрызнулся отец.
— Ну так делай с ним, что хочешь!
Вот этого ей точно не следовало говорить!
Орел расправил крылья. Тип в телевизоре растопырил руки, подражая птице. Он слегка встряхнул руками, словно проверяя надежность крыльев. Но отец уже был у телевизора. Он схватил его и потащил к окну.
— Аффе! — крикнула мама.
— Сейчас! — вскрикнул бородач, изображавший орла, и что есть сил замахал руками.
Тут папа отпустил телевизор. В последний раз мелькнул передо мной человек-орел и, не умолкая ни на минуту, спикировал на мостовую.
Все стихло. Папа так и остался стоять у окна.
— Все равно бы я к нему не притронулся, — буркнул он.
Мама смотрела на него такими глазами, что мне показалось: вот сейчас она стащит с себя розовую шубу, усядется на диван и попросит отца сыграть одну из тягучих мелодий вроде «I can’t stop loving you» или «Make the world go away»[9]. Но она лишь повела плечами.
— Нам пора идти, — повторила она. — Машина ждет. Пошли, Лассе.
Она направилась к входной двери.
Сначала мы молчали. Просто стояли и смотрели друг на друга.
— Поторапливайся, — проговорил отец с наигранным равнодушием, как будто посылал меня в магазин за молоком, мукой или чем-нибудь еще.
— Ага, — поддакнул я, тоже стараясь показать, что мне все нипочем.
— Увидимся.
— Ясное дело.
Больше нам нечего было сказать. Я поплелся к двери. У порога стояла сумка со всякой мелочевкой, которую мне надо было забрать. На самом ее дне скрывался Блэки Лоулес. Я засунул его в одну из старых маминых обувных коробок, предварительно проделав в ней множество маленьких дырочек, чтобы зверек не задохнулся. А еще положил туда немного еды, чтобы он сидел тихо. В дверях я обернулся.
— Послушай, — сказал я.
— Что? — встрепенулся отец.
— Хочу тебя попросить об одной вещи.
— О чем?
— Отдай мне свою старую губную гармошку.
— Бери, конечно.
Папа пошел в спальню и вернулся с гармошкой. Он сунул ее мне в руку и потерся колючим подбородком о мой колючий затылок.
— Я тебя люблю, — прошептал он.
— Знаю, — пробормотал я.
Вот мы и оставили наш старый мир. Он растаял во тьме.
В зеркало заднего вида я следил за тем, как наша хибара мерцает в ночи, словно гаснущая звезда. Я изо всех сил закусил губу, до крови. Водитель такси ворчал, что вот-де есть же психи, которые выкидывают из окон телевизоры, и что мама правильно делает, что уезжает из такого дома. Но она ничего не отвечала. Мы с ней молчали, а такси мчало нас сквозь черное мировое пространство, где мерцали забытые адвентские звезды, к той незнакомой планете, где нам отныне суждено было жить. Я не мог отделаться от ощущения, что отец смотрит мне вслед.
Жаль, что я так и не сумел объяснить ему, почему не остался с ним. Я и сам толком этого не понимал. Просто не мог видеть, каким он стал. Отец всегда был большим и сильным, казалось, ничто не может его одолеть. А теперь он совсем сдал. Не хотел бы я, чтобы меня когда-нибудь так же облапошили.
В этом все дело.
Но как это объяснишь? В речах мы с ним никогда не были сильны. Нам достаточно было промычать что-то или пробурчать — мы понимали друг друга без слов, словно два белых медведя.
Слова только вносили путаницу.
Пусть бы их вовсе не было!
Вдруг на меня накатила страшная усталость. Я притулился к маминой искусственной шубе и зарылся лицом в мягкий мех. Мне хотелось, чтобы на шубе остались следы крови, сочившейся из прокушенной губы. Где-то там внутри под шубой рос младенец, который не был сыном моего отца, но который станет мне сводным братом или сестрой.
Я крепче прижался к маминому животу.
— Гули-гули-бип-бип, — прошептал я младенцу.
— Что ты бормочешь? — удивилась мама.
— Гули-гули! — повторил я.
Мама погладила меня по щеке. У нее удивительно мягкие руки, она их мажет специальным кремом.
— Все будет хорошо, — шепнула она. — Слышишь, Лассе? У нас все будет замечательно!
Она проговорила это очень тихо, словно сама себя уговаривала.
— Дудели-плуп, — отозвался я на своем языке без слов.
— Он славный, — сказала мама. — Хилдинг очень хороший человек. Вот увидишь! Сам поймешь.
— Бубби-бутти-бут, — пролепетал я, не в силах остановиться.
Я заметил, что пилот нашего космического корабля краешком глаза наблюдает за мной в зеркало.
— А парнишка-то у вас немного того, бедняга! — посочувствовал он.
— Нюсси-нюсс-бу-бу, — пролопотал я, невольно преисполняясь жалости к самому себе.
— Бедный дурачок! — сокрушался шофер.
— Уже скоро, — шептала мама. — Скоро приедем.
— Бупп-бупп, — отозвался я.
Шофер бросил на меня сочувственный взгляд. Все замолчали. Я лежал, прижавшись ухом к маминому животу, а ее рука была у меня под щекой. Я-то предвидел, что ничего хорошего из этого не выйдет. Совсем наоборот! У меня живот сводило при одной мысли об этом Хилдинге. Вот бы вцепиться ему прямо в пузо, нет, лучше слопать целиком!
От нашего старого дома до виллы Хилдинга было не так уж и далеко, но мне этот путь показался вечностью. Наконец таксист остановился на самой вершине холма. Он распахнул заднюю дверцу и помог мне выбраться, будто я и в самом деле был недоумком. Он держал меня за руку, пока мама вылезала из машины, словно боялся, что я повалюсь на снег. Это было забавно.
— Хотите, я помогу вам отвести мальчика? — вызвался шофер.
— Спасибо, это ни к чему, — вежливо отказала мама.
— Понимаете, я очень переживаю за таких вот несмышленышей, — не унимался таксист. — Как несправедлива бывает жизнь!
— Не-а, — попытался я выразить свое согласие.
— Что? — не понял шофер.
— Вы правы, — пояснил я. — Ну, в том, что вы сейчас говорили о несправедливости.
— Так он умеет разговаривать!
Таксист изменился в лице, словно кто-то у него на глазах процарапал гвоздем лак на его новеньком автомобиле. Мне стало его жалко. Паршиво чувствовать, что свалял дурака.
— Блуг! — пискнул я, чтобы облегчить его страдания.
Шофер обрадовался. Значит, все-таки у меня не все в порядке с головой! Да я и сам это чувствовал. Мама взяла меня под руку, и мы вошли в калитку. А там нас поджидал Хилдинг собственной персоной! Он стоял на крыльце меж двух темно-серых колонн, на нем был кожаный пиджак, и улыбался он так, будто всю жизнь торчал здесь под дождем, высматривая нас — маму, меня и Блэки Лоулеса, моего таинственного зверька.
Ознакомительная версия.
