то на дядю Сиано.
Я обратил внимание на квадратный лаковый ящик с ручкой и собакой на крышке.
— Что это? — спросил я, берясь за ящик.
— Осторожнее, дитя, — сказала Линда, поспешно направляясь ко мне, — это патефон. — Она открыла ящик, положила туда тонкий черный диск и начала крутить ручку. Поплыли звуки, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее.
«Нет, у нас нет бананов», — сказал ящик.
Патефон, как и город, стал для меня новым, удивительным и неожиданным событием.
Диск остановился. Линда поставила новый. Теперь раздалась нежная, убаюкивающая мелодия. «О сон любви…» — пел голос. На душе стало приятно, как в дождливую ночь, когда шелестят кокосовые пальмы. Я прямо чуть не уснул. Мне больше всего на свете захотелось иметь такой музыкальный ящик.
В тот вечер Линда завела серьезный разговор с Марией. Они сидели под домом, и сквозь щели пола я слышал их голоса и хорошо видел их лица.
— Понимаешь, — говорила Линда, — я приехала помочь тебе. Если ты поедешь со мной, у тебя будет столько же красивых вещей, как у меня. Баррио не для тебя. Ты слишком красивая.
Мария молчала, но взгляд ее устремленных на Линду глаз был как у голодного ребенка, собиравшегося вот-вот разреветься.
— Я поговорю с твоей матерью, — заявила Линда и встала.
Они поднялись в дом и направились в спальню, где мама чинила старую красную рубашку отца. Я выбежал навстречу и возбужденно спросил, сколько стоит музыкальный ящик.
— Не знаю, наверное, много. Мне его подарили, — небрежно бросила Линда.
Они вошли в спальню, и Мария захлопнула перед моим носом бамбуковую дверь. Я помчался вниз и встал как раз под полом спальни.
— Тетя, — вкрадчиво начала Линда, — как вы отнесетесь к тому, что Мария поедет со мной в Манилу?
Голос у нее был очень нежный, как у алинг [11] Пе́тры, когда та пела в церкви на свадьбах или похоронах.
— Что, Линда? — переспросила мать чуть охрипшим, но мягким и спокойным голосом.
Я любил эту ее манеру говорить, особенно по ночам, когда не спалось.
— Я говорю, тетя, что Мария могла бы неплохо зарабатывать в Маниле, — сказала Линда более решительно. — С моей помощью она заработает в день больше» чем здесь на своих циновках за месяц.
— Но она, кроме плетения циновок, ничего не умеет.
— Не беда, я научу.
Мама промолчала. Но когда с плантации вернулся отец и они пошли спать, мама завела разговор о Марии, Отец решил: если Мария согласна, пусть едет, и семье помощь будет.
— Циновки сейчас не больно-то расходятся, — подвел итог отец.
Мама вздохнула.
За обедом Линда заявила, что я могу получить музыкальный ящик, если поеду с сестрой в Манилу. Мама не хочет отпускать Марию одну.
— Ей только девятнадцать лет, — сказала мама, утирая слезы краем кофточки, — она ни разу не бывала в большом городе.
— Но ведь ей нужно кончать циновку для испанца, — вмешалась тетя Клара.
Мария взглянула на мать, перевела взгляд на тетю Клару, потом на Линду. Все продолжали молча жевать. Обед заканчивался без обычного оживления. Отец встал, поблагодарил за вкусный рис, хорошую рыбу и направился к кувшину с водой.
— Если хочешь ехать, — обратился он к Марии, — то побыстрее заканчивай циновку.
— Ничего, я подожду, — вмешалась Линда.
Мама встала из-за стола и ушла на кухню. За ней тут же последовала тетя Клара. Они о чем-то заспорили.
Линда подошла и, улыбаясь, сказала, что даст мне еще несколько дисков в Маниле, и погладила по голове. Должен признаться, мне стало так приятно, будто я взобрался на самую верхушку высокой пальмы.
Через два дня циновка была готова. Я с удовольствием разглядывал ее затейливый орнамент из голубой, белой и красной тесьмы. За циновку Мария получила от испанца столько, что денег хватало не только на поездку в Манилу, но и на обратный путь.
Наступил час отъезда. Мама с тетей ушли на кухню, чтобы никто не видел их слез, а мы с отцом и дядей Сиано спустились под дом побеседовать напоследок. На мне была новая белая рубашка, красные шорты и шляпа с широкими полями. Я даже надел черные башмаки, в которых появлялся только на свадьбах и похоронах.
— Будь послушным, сынок, — сказал отец.
— Береги Марию, — добавил дядя.
— Хорошо, — машинально отвечал я; мысли мои были сосредоточены только на музыкальном ящике.
Наконец все собрались. Мы с Марией взобрались на повозку, на которой отец обычно возил кокосовые орехи, дядя стегнул буйвола, и повозка затряслась по дороге на станцию.
Появился поезд. Мария взяла меня за руку, тетя Клара с мамой начали поспешно нас целовать, а Линда торжественно расцеловалась с отцом и дядей Сиано. На их щеках мгновенно появились следы ярко-красных губ. Уже сидя в вагоне, я увидел в окно, как мама и тетя Клара сердито показывают на эти пятна, а Линда, тоже увидев это, звонко расхохоталась.
Поезд пришел в Манилу под вечер. На вокзале была уйма народа, шум стоял, как на знаменитой петушиной фиесте, только не слышно было петушиных голосов да не попадались знакомые лица.
Улицу заливало море огней, а толпа двигалась густым потоком. Глаза разбегались. Линда окликнула извозчика, и мы поехали к ней домой. Всю дорогу я ломал голову над новым словом — Линда назвала извозчика «нашим такси».
Линда жила в большом деревянном доме с каменными ступеньками и разноцветными занавесками на окнах. Окна сверкали, будто раскрытые жемчужные раковины. Пол был на диво гладкий, блестящий, без всяких щелей и такой чистый, что на нем можно было есть без тарелок.
Служанка накрыла на стол, и мы начали ужинать. Было жарко, я то и дело утирал пот с лица. Мария же поинтересовалась, не холодно ли мне. Я рассмеялся, решив, что она шутит.
Линда сказала, что ждет гостей — она их заранее уведомила письмом о нашем приезде — и что Марии надо приодеться.
— Но мне не во что переодеваться, это самое нарядное платье, — растерялась Мария.
— Ничего, — улыбнулась Линда, — на сегодня я одолжу тебе что-нибудь из своего гардероба.
Линда стала помогать Марии одеваться, а я направился в другую комнату, к любимому музыкальному ящику.
«Нет, у нас нет бананов…» — раздался голос, и сердце мое дрогнуло. Наконец-то я в городе.
— Платье, мне кажется, коротко, — заметила Мария, входя с Линдой в комнату.
— Ничего, нормально, ты в нем всем понравишься.
Она подкрасила ей щеки и стала причесывать перед большим зеркалом. Мария на глазах стала превращаться в девушку с красочной обложки календаря.
Я расположился в кресле. Оно оказалось таким мягким,
