Аспирант Виктор Лазебный был очень аккуратно одет, держался очень воспитанно, обладая к тому же очень правильной, аккуратной речью. Начитанный, умеющий сначала подумать, прежде чем ответить. Типично столично академического происхождения. Рядом с ним Алексей Зуев с его шевелюрой врассыпную, с его непричесанными выражениями, надо признаться, выглядел несколько угловато. Но в содержательности разговора он не хотел уступать своему гостю. Они называли друг друга очень предупредительно и даже несколько церемонно: «Алексей Алексеевич», «Виктор Павлович», как и подобает двум сошедшимся молодым представителям самой новой и самой тонкой науки. Говорили о логических и счетно-решающих машинах, ну конечно, о кибернетике. «Количество информации», «алгоритм», «энтропия»… — пересыпало их речь с легкой небрежностью.
Володя-теоретик прямо изнывал за своим столом по соседству. Какие темы они обсуждают! А его собственная кандидатская тема, которую он жует уже столько времени, — тусклые будни. «Способы перехода от таблиц включения к формулам алгебры»… Бр-р! Володя мог, конечно, принять участие в разговоре у такого любителя литературы и библиографии достаточно в запасе всяких терминов и выражений, чтобы вовремя их подбрасывать. И все-таки он был в стороне. Они оба ему вежливо отвечали, особенно Виктор Павлович, но общего разговора с ним все-таки не получилось. Для них это было их дело, которым они заняты, увлечены, за которое с них могут спросить. А ему что?.. И Володя постепенно должен был довольствоваться случайными репликами, показывающими, что он еще тут.
Под конец беседы Зуев спросил гостя:
— На сколько же элементов вы решили делать машину?
— Мы полагаем, нужно рассчитывать на четыре, — с достоинством произнес Виктор Лазебный.
— На четыре? Вам кажется, это достаточно?
— А у вас есть основания предложить больше? — подумав, сказал Лазебный.
Зуев смолчал, приняв загадочный вид. У него еще слишком мало оснований, чтобы что-нибудь утверждать. У него у самого еще ничего не сделано с машиной. Есть только сырая мысль, только предположение, которое нужно еще как-то оформить, реализовать, проверить. Тщательно проверить.
Спина, согнутая, напряженная спина опять красноречиво говорила о том, что происходит за столом у Зуева. Проверка мысли. В их деле всякая мысль, чтобы стать истиной, должна сначала получить свое схемное выражение, затем перейти в лепку живых, ощутимых электрических цепей. Тогда только можно будет сказать: да или нет.
Зуеву надо придумать такую релейную начинку в нутро машины, чтобы она могла обследовать и проверять, как им хочется, все другие релейные построения. Реле проверяют реле.
Реле внутри машины изображают ту схему, которая набрана для анализа на штепсельных гнездах. Реле дают рабочий ритм машине: тик-так. Реле перебирают своими пружинными лапками конституенты. Реле производят сравнения. Реле улавливают замкнутую цепь и оповещают об этом, зажигая лампочки. Реле же создают и память машины: короткую или долгую, громоздкую или компактную.
Во всех блоках машины реле играют первостепенную роль. Раньше Зуев вытаскивал по догадкам неизвестную блок-схему чужой машины. Теперь ему приходится сочинять собственную блок-схему, рисуя такие же квадраты и прямоугольники разных узлов, соединяя их стрелками прямой и обратной связи. Но теперь надо представлять себе все это не в общем, приблизительном виде — «как могло бы быть?», а совершенно точно, определенно — «как должно быть». И представлять к тому же, что должно быть внутри каждого блока, ту самую релейную начинку, которая и разыгрывает всю симфонию анализа.
Теперь основная мысль руководила его воображением и расчетами. Машину надо оградить от чрезмерных размеров. Стало быть, «не при всех комбинациях». Стало быть, «небольшая и недолгая память». Стало быть, «не нужно то, что не обязательно». Целая серия плодотворных отрицаний. Сам Зуев называл их кратко:
— Навести экономию.
В большом и в малом: и в общем скелете машины и в каждом ее узелке.
Мартьянов предложил: ставить сначала опыт на четырех элементах. Все пробы в расчете на четыре.
— На четыре?.. — протянул разочарованно Зуев. Столько ломали голову, столько искали, чтобы перескочить за эти навязшие четыре элемента — и теперь опять те же четыре.
— Для нас это не цель, а ступенька, — объяснил Григорий Иванович. — Делать машину сразу на двадцать дорого, Алеша, и долго. Надо же сначала все проверить. А если в чем-нибудь ошибка? Зачем ее размножать?
Хотя бы и на четыре элемента, все равно в машине надо правильно, совершенно по-новому построить все блоки, найти все связи между ними, вложить в этот машинный организм десятки релейных обмоток, контактов, километры проводников. Здесь в миниатюре все должно быть так, как будет потом небольшом варианте — на восемь, на десять, на двадцать… И здесь на четыре надо также решать все поставленные «не» и также выискивать все возможности на чем-нибудь сэкономить.
Отгородившись от всего своей молчаливо неприступной спиной, расставлял Зуев у себя на столе и рядом на стенде сети своей экономии. Начнем с главного — с памяти машины. Облегчим, сожмем ее до предела. Стало быть, все переключатели американца для фиксации всех комбинаций долой! И ряды лампочек под всеми переключателями, горящие все время анализа, также долой! К чему им все время гореть, создавая огромную неподвижную память. Пусть она загорается только в тот момент, когда машина нащупала в схеме замкнутую цепь. Загорелась, показала себя ровно столько, сколько нужно, чтобы ее записать, и пусть гаснет, до следующего раза. Все равно что стереть с доски — чистая память. Для этого уже не нужно бесконечное количество лампочек, как у американца, а всего лишь одна строчка — по числу элементов. На четыре — четыре, на двадцать — двадцать. Это и значит «спасти машину».
Но это перемены на лицевой стороне машины, на ее передней панели. А что потребуется внутри, в скопищах релейных клеточек? Какие перемены придется там произвести, чтобы осуществить такую память? Реле выстраивались, группировались и перестраивались по тому, как пробовал Зуев. Он решительно сбрасывал с себя гипноз чужого имени и уже не стеснялся навязывать машине свою собственную логику.
Мартьянов видел, как он обращается с релейными построениями — на схемах за столом или в натуре, за черновым монтажом, — и мысленно поощрял: «Ну-ну!» Зуев, видно, почувствовал теорию. Довольно ловко раскладывал на бумаге по столбикам и строчкам таблиц предполагаемое действие реле. Оперировал с формулами, производя алгебраические преобразования.
— Логика есть? — спрашивал он себя вслух, любуясь на результаты своих расчетов. — Есть! — говорил он, откидывая назад волосы и распрямляя спину.
Но он не забывал при этом, что есть еще и старое оружие расправы с релейными паутинами: человеческий опыт и человеческая догадка. И он пускал их в ход так же охотно. Теорию в помощь догадке, а догадку в помощь точным расчетам. Он верно понял слова Григория Ивановича, что теория еще «не все может». Только со стороны так выглядит: подставляй в формулы и ни о чем другом не думай. Но все-таки кое-что может. И Зуев, решая свою машину, то хватается за алгебру, то набрасывает схемку на глазок, а то расстилает тут же на столе какой-нибудь кусочек релейной анатомии, разыгрывая, как на пальцах, задуманное действие и потом уже подстраивая опытный результат к общим расчетам. Все способы хороши, если они удобны.
«Логика есть?» — произносит его спина, вызывая в аспирантской дрожь любопытства, особенно у Володи-теоретика.
«Что еще открыл у себя за столом Алексей Зуев?..»
А он, мешая расчет с интуицией, находил всякие ходы экономии. В большом и в малом. Разве не приятно, например, когда удается из какой-нибудь тройки реле, образующих генератор импульсов, извлечь пользу вдвойне? Генератор импульсов дает толчки жизни всей машины: тик-так, тик-так… Но Зуев придумал, чтобы машина работала и когда импульс посылается, и когда импульса нет, пауза. «Работа на паузах»— маленькое, скромное достижение, но от которого у аспиранта голова невольно задирается повыше.
— Чирикает! — весело прислушивается Зуев, заставляя эту релейную тройку, собранную начерно у себя на столе, пощелкивать в новом ритме. Тик-так-тик, тик-так-тик… Работа на паузах.
И тут же рядом задачи большие и сложные. Главный орган машины — генератор конституентов, перебирающий на своих реле разные комбинации. Каждая новая комбинация — это сочетание по-новому разных состояний реле. Все четыре реле включены — комбинация. Три первых реле включены, а четвертое не включено — другая комбинация. Первое и второе включены, а третье и четвертое не включены — еще комбинация… И так до шестнадцати разных комбинаций по закону «два в степени эн». И все они разыгрываются шаг за шагом на релейной шеренге генератора конституентов. Должны разыгрываться.
