Было много случаев, когда я уже был готов сложить оружие; в холодные ноябрьские дни мне казалось, что нам с Джоем ничего не остается, как выйти в чистое поле и позволить морозу прикончить нас. Но всякий раз в такие минуты кто-то приходил на помощь, судьба как бы говорила нам: «Нет, нет, еще не время», мы находили еду, и кров, и силы, чтобы продолжать борьбу за жизнь. Однажды где-то в Небраске мы набрели на крошечную ферму, и дряхлая старуха пригласила нас в дом. Она покормила нас ужином за маленьким кухонным столиком. На кухне пылала ночь, и из носика медного чайника вырывался пар. Пока мы ели, она задумчиво разглядывала нас.
— Ты куришь? — внезапно спросила она меня.
Я давно разучился смеяться, иначе принял бы это за шутку.
— Если бы у меня были деньги на сигареты, мадам, я бы потратил их на еду и не пришлось бы клянчить у вас.
— Ну ладно, — кивнула она. Тогда можете остаться на ночь. Я спросила, потому что боюсь пожара… — Она с минуту помолчала. — Вам бы не мешало выкупаться, а когда вы ляжете я постираю вашу одежду.
Купание! Знала бы она, как мы о нем мечтали! С того дня, как ушли из дому, мы впервые мылись горячей водой и мылом. Чистые, распаренные, мы влезли в длинное белье, которое осталось от умершего мужа хозяйки, и улеглись в постель, на пуховые перины, гоня прочь мысли о завтрашнем дне. Хозяйка не будила нас, и мы спали почти до полудня. Когда мы проснулись, она вошла, мягко ступая, положила нам в ноги выстиранную и отутюженную одежду и остановилась, глядя на нас.
— Бедные малыши, — сказала она, — видно, вы смертельно устали. — Она подняла шторы и пошла к двери. — Теперь вставайте и одевайтесь во все чистое. Вас ждет завтрак.
Она приготовила нам великолепную еду — горячую овсянку, гренки, какао. Поев, я почувствовал небывалый прилив сил уверенности в себе. Женщине хотелось побольше о нас узнать.
— Родители у вас есть? — спросила она.
Она была хорошей и доброй, не следовало ей грубить, хотя ее расспросы начали раздражать меня. Я долго не отвечал, и она повторила свой вопрос.
— Как будто, — ответил я. Тут же мне стало стыдно, и я поспешно добавил: — Да, да, у нас есть родители.
— Они знают, где вы?
— Не думаю.
— Значит, вы убежали из дому?
— Нет, Мы ушли с их ведома, Во всяком случае, мама знала про меня. Джой решил присоединиться ко мне в последний момент.
— Вы чем-то провинились перед ними?
— Да, у нас был слишком хороший аппетит.
Она покачала головой и тяжело вздохнула.
— Сколько вокруг страданий! Родители теперь, наверно, места себе не находят, — сказала она после долгой паузы.
Я промолчал. Женщина, слегка нахмурившись, все разглядывала нас. Потом подошла к столу, достала из ящика бумагу, конверты, марки и кивком головы подозвала меня.
— Садись и напиши письмо маме, — сказала она, опустив ладонь мне на плечо.
— Извините, по я не могу.
— Ты умеешь писать? Грамоте тебя учили?
Этот вопрос меня разозлил — ведь в школе я был отличником.
Да, — ответил я, — грамоте я обучен, но все равно не могу и не… не буду.
— У тебя скверный характер, мой милый, — сказала она тихо.
— Наверное, вы правы. Мне не хочется платить вам злом за добро, но боюсь, что вы не все понимаете. Мне нечего сказать своим родителям. Нечего. Может, Джой напишет.
Она повернулась к брату:
— Что ты скажешь, Джой?
— Да, я напишу, — ответил он. — Но не стану обещать, что вернусь домой, Я Джоша одного не оставлю.
— Ну хорошо, пусть так. Лишь бы мама знала, что вы живы.
Джой дал мне прочесть, что написал. Он писал, что мы в Небраске, дела у нас идут хорошо. Пусть они не беспокоятся, он будет им иногда писать. Вот и все. Ни намека на то, как нам не самом деле достается. Но старуха права пусть знают, что мы живы. Она дала Джою несколько конвертов с марками и взяла с него слово, что он будет регулярно писать родителям.
После обеда мы с сожалением покинули этот домик, где впервые за долгое время помылись, отдохнули и наелись досыта. Жаль, что нельзя остаться у старой женщины, но мы же знали правило, одна ночевка, одна, ну, в крайнем случае, две кормежки. После этого надо уходить. Оно и понятно. С какой стати кто-то должен нас поить и кормить? Лишних денег сейчас ни у кого нет. Судя по всему, мы попали в полосу удачи. Не успели мы отшагать какие-то три или четыре мили по шоссе, как нас обогнал грузовик. Огромные колеса шуршали по бетонному покрытию. Водитель приветливо помахал рукой, мы в ответ «проголосовали», даже не надеясь, что он остановится. Тут мы увидели, что он сбросил скорость и съехал на обочину. Мы побежали к грузовику, не веря в такое чудо. Водитель оказался худым, темноволосым человеком с усталым взглядом. Он улыбнулся нам и спросил сухим, бесцветным голосом:
— Куда вам?
— Все равно куда.
Он не удивился. В те дни многие брели по дорогам без всякой цели.
— Вы местные?
— Нет, из Чикаго. Мы в дороге с начала октября.
-. А родители?
— Мы сами по себе.
Он вроде как изучал нас и наконец сказал:
— Я везу груз в Нью-Орлеан. Хотите на Юг?
В тот день был лютый мороз. При мысли о южном тепле я даже повеселел.
— А вы возьмете нас? Я бы вам помогал чем мог.
— Деньги у вас есть?
— Ни цента.
Я думал, этим дело и кончится. Ведь нам нечем заплатить ему за проезд, не на что кормиться в пути. Я приготовился услышать: «Тогда ничего не выйдет, ребята», но меня ожидал сюрприз:
— Я и сам не раз бывал на мели, знаю, как это сладко. Подсади малыша и влезай сам.
В кабине было тепло, натруженные ходьбой ноги отдыхали. Спросив, как нас зовут, водитель уставился на дорогу и долгое время ехал молча. Под мерное шуршание колес Джой вскоре стал клевать носом, привалился к моему плечу и заснул. Водитель мельком взглянул на него, и на его губах возникло подобие улыбки.
— Мал еще для таких прогулок, — он скосил на секунду глаза в мою сторону.
— Да, ему всего десять, но упросил меня взять его с собой.
Тут водитель разговорился — спросил, где мы уже побывали и как нам удалось выжить. Он кивал головой в такт моим словам, но казалось, слушает вполуха — все его внимание было поглощено дорогой. После трех часов пути мы снова свернули на обочину.
— Надо малость отдохнуть, — сказал водитель. — Прямое шоссе усыпляет.
Он выпрыгнул из кабины, я последовал за ним, а Джой так и не проснулся. Привалившись спиной к переднему колесу, водитель быстрыми, небрежными движениями свернул самокрутку, словно давно уже курил самодельные сигареты.
— Что у вас стряслось? — отрывисто спросил он, зная, что я пойму, о чем речь.
Он имел в виду причину, по которой мы ушли из дома, но я прикинулся дурачком и промолчал.
— Ты что, не понял? Почему вы убежали?
Я заколебался. Стыдно рассказывать о том, что произошло и нашей семье. Меня с детства приучали думать, что только бездельники не могут прокормиться, что ругаются и бранятся только в неприличных семьях, только там попрекают детей лишним куском. Выходит, что мы с Джоем из такой «неприличной» семьи. А раньше в нашем доме звучали музыка, смех, мы были окружены любовью. Всему этому конец.
— Мне неприятно говорить об этом, — выдавил я из себя.
— Ну и не надо. Просто хотелось выяснить, кого я везу на Юг чтобы полиция не намылила мне шею за помощь малолетним беглецам. Ты сказал, что у вас нет родителей. Это ведь неправда?
Я потупил глаза, потом, решившись, выложил ему все как было: как мы ссорились с отцом, как дела семьи шли все хуже и хуже, как даже мама признала, что мне надо уйти из дома. Он то и дело вздыхал, будто что-то давило ему на грудь. Дослушав меня, он еще раз вздохнул, загасил окурок, но ничего не сказал. Мне показалось, что он хочет переменить тему.
— Сколько тебе лет, Джош? — спросил он внезапно.
— Пятнадцать.
— Так я и думал, кивнул он. — В каком месяце ты родился?
Мне показалось странным, что в зимний холодный день, когда половина человечества голодает, этому взрослому мужчине есть дело до моего дня рождения. Впрочем, как ему угодно, и я ответил таким тоном, словно его вопрос был совершенно уместным:
— В июне, двенадцатого июня.
Он стянул с головы шляпу и убрал черный завиток со лба.
— Почти точь-в-точь, — сказал он. — Мой малыш родился в апреле того же года. Его звали Дэвид.
— Он умер? — вырвалось у меня, и я сразу пожалел об этом.
— Да, умер. Пять лет назад. Ростом он был с Джоя, только плотнее, и смуглый, как маленький индеец. Теперь он был бы уже такой, как ты. Ну ладно, — он отвернулся и открыл дверцу кабины, — нам пора трогать. Путь не близкий.
Долгие часы до самого вечера в кабине было тихо. Джой почти всю дорогу спал, а когда просыпался, сидел, держа руки на старом банджо, и молчал. Водитель все о чем-то думал, а я, отдохнув и успокоившись, предавался мечтам о синем южном небе, о работе, о том, как жизнь наконец улыбнется нам.
